Американцы для победы даже не чурались использовать немецкого ракетчика с тухлой репутацией нациста фон Брауна. И что самое интересное: F-1 для «Сатурна-5» он не выбирал: ему их дали, поскольку больше ничего подходящего для лунной ракеты в США «в железе» тогда не было. F-1 в принципе не задумывали для пилотируемых полетов: это был двигатель для ракеты со сверхмассивной термоядерной боеголовкой. Задание на его разработку ВВС США выдали в 1955 году, за шесть лет до запуска Джоном Кеннеди лунной гонки. То есть весь проект был задуман американцами лишь с политическими целями.
Штаты в то время и так имели тяжелую репутацию расистского государства с посредственным уровнем образования. СССР сделал из них посмешище, выведя человека в космос. Дядя Сэм выглядел как богатый, но не особенно умный соперник довольно нищей, но весьма продвинутой интеллектуально страны на Востоке. Это серьезно влияло на умы молодежи. Кеннеди был намного умнее и дальновиднее любого президента США после него, отчего понимал происходящее очень хорошо — и реагировал быстро. Еще в марте 1961-го он отказал фон Брауну в лунном проекте, но в апреле полетел Юрий Гагарин, и глава государства тут же развернулся на 180 градусов.
К тому же фатальным решением, определившим неудачные пуски H-1, был отказ от проведения стендовых огневых технологических испытаний первой ступени ракеты. Конечно, это была не блажь Королева. Из-за своих габаритов, длина 105 м, почти втрое больше гагаринского «Востока» и в десять раз тяжелее, создаваемые лунные ракеты невозможно было транспортировать, поэтому собирали ракету прямо на Байконуре, где в голой степи был построен завод — филиал самарского «Прогресса». Стенды для наземных огневых испытаний первой ступени пришлось бы строить там же — ни средств, ни времени на это уже не было. В 1965 году, оказавшемся для Сергея Павловича последним, мы отставали от американцев в лунном забеге минимум на два года.
Следующие одна за одной аварии ракетоносителя Н-1 забили последние гвозди в крышку гроба советской программы. Будете смеяться, но схему резервирования двигателей, подобную использовавшейся на Н-1, применит в будущем Илон наш великий Маск на первой ступени его космического флагмана, сверхтяжелой системы SuperHeavy/Starship. Илон Маск взял также на вооружение многопусковую схему дальних пилотируемых экспедиций на Луну и Марс, обсуждавшуюся Королевым с коллегами. Предполагается сначала вывод на земную орбиту транспортной платформы-танкера и наполнение его топливом несколькими рейсами Starship. А затем уже старт межпланетного корабля с запасом этого топлива с орбиты.
Частое объяснение: СССР проиграл лунную гонку потому, что для лунной ракеты выбрали крайне неудачную схему. Мол, 30 двигателей первой ступени — это очень много, «синхронизировать» их работу при тогдашнем уровне электроники было бы невозможно. Да и вероятность отказа из-за их огромного количества росла. Во-первых, никакой трудности «синхронизации» тогда на самом деле не было: число камер сгорания и сопел в ракетах Р-7/«Союз» — три десятка. На каждом сопле нужны одновременное зажигание и устойчивая работа, иначе ракета рухнет. Ракеты семейства Р-7 имеют не меньше точек зажигания, чем первая ступень Н-1. Несмотря на это, они спокойно совершили 2800 вылетов — рекорд в человеческой истории, который даже SpaceX побьет только в 2030-х годах.
На самом деле, 30 двигателей были сильной стороной советской лунной ракеты. Дело в том, что в 1960-х реально надежных мощных двигателей ни у кого не было: все расчеты показывали, что отказы будут. Именно чтобы их компенсировать, первая ступень Н-1 получила 30 двигателей — из-за чего была мощнее, чем у «Сатурна-5». Смысл «избыточности» был в том, что при неисправности четырех из 30 двигателей при старте Н-1 могла вывести свою полезную нагрузку в космос. При отказе даже одного из пяти F-1 «Сатурн-5» неизбежно упал бы. Этого не случилось, благо он летал всего 13 раз. Но вспомним: первые 24 полета «Шаттлов» подряд тоже прошли без катастроф. Что не помешало им дать больше погибших, чем любой другой носитель в истории.
Так что вопрос отставания скорее не технический, а организационный. Еще года три назад можно было решиться продолжить гонку, но нынче поздно. Для меня предельно ясно, что прекращать этот бардак надо именно сейчас. Руководство я страной или нет? Это мое право и обязанность принимать тяжелые решения. Побеждать везде и всегда невозможно. Это аксиома. Мой решительный настрой сидевшим здесь людям известен. И они с ним категорически несогласны! Горят энтузиазмом, черти! Это все равно радует. Но бушующую в гениях энергию стоит направить в требуемое русло.
— Товарищи, мне тяжело об этом говорить, но проект изначально шел ошибочно. Кто виноват, искать не будем. С себя я также часть вины не снимаю. Мы изначально упустили одну важную вещь, — ведущие конструкторы уставились на меня. Кто с надеждой, кто с иронией. Уже наслышаны, что Ильич может выкаблучивать такое! — У семи нянек дитя без глаза. Почему в США под проект для пригляда со стороны государства создали Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства? А мы при всей нашей любви к урегулированию и всевозможным комитетам прошли мимо, — сейчас на меня поглядывают с нескрываемым любопытством. Потому что я говорю о косяке со стороны ЦК и Совмина.
— У нас каждый головной, главный или генеральный конструктор выступает с собственной концепцией развития космонавтики, исходя из своих возможностей и личных, субъективных, воззрений. Разработкой единого перспективного плана на десятилетия вперед занимаются разве что редкие энтузиасты. Думаете, я не ведаю о ваших тайных надеждах? Почему они не представлены на Совете или мне напрямую? Чего мы вечно боимся? Бюрократии? Так, ее по итогу и получили в неимоверных масштабах.
Предлагаемые государственными головными организациями планы рассматриваются сначала в вышестоящем министерстве — Минобщемаше, в Генштабе и Центральном управлении космическими средствами, что подчиняется Главкому РВСН, затем в ЦК КПСС, в аппарате Совмина — Военно-промышленной комиссии. После согласовывания с десятками министерств утверждаем решением Политбюро и Совета министров. Финансирование по этим планам из госбюджета каждый участник работы получает отдельно. Даже не знаю, как такую кривую систему назвать — «государственный феодализм»?
Главконструкторы застыли после моих откровений, Королев щиплет подбородок. Обычно он двигатель подобных собраний, но сегодня непривычно тих и задумчив. Еще бы: оказаться на грани жизни и смерти, а затем осознать, что его детище проигрывает. Умный человек обязательно сделает остановку и задумается. Это мне и нужно. Хватит пинками загонять себя в будущее. Заканчивается такое хреново.
— Будем создавать свое агентство, Леонид Ильич?
— Обязательно! Надо к тому же како-то разграничить военный космос и научный. Понимаю, что вы все зачастую работаете на два фронта, потому стоит хорошенько подумать. Во-первых, нам необходим работающий комитет, возможно, при Совете Министров, что будет получать сверху плановые задания, финансирование и отвечать за все. Под его руководство уже отдаются ведущие предприятия. Считаю, что в ближайшие годы надо окончательно разграничить заводы, работающие на армию и гражданский космос.
Челомей дернулся:
— Это будет непросто.
— Понимаю, кооперация неизбежна. Но хотя бы по основным задачам и выходящему продукту. Уровень секретности никто не снимает.
Сидевшие задумчиво переглянулись. Первый дельные мысли предлагает.
Королев сухо поинтересовался:
— Кто будет заказчиком?
— Сам комитет или как мы его там назовем. Но для планирования следует создать отдельный орган. Это, во-вторых. Я бы даже его назвал так — «Комиссия запредельного планирования». С участием ученых, конструкторов, военных и энтузиастов.
Серьезные доселе люди заулыбались, кто-то скромно хохотнул. Черток, появившийся ниоткуда, съехидничал:
— А что, название очень даже правильное! В сороковые запредельным были даже мысли о том, что в космос отправится человек.
Улыбавшиеся доселе конструкторы и ученые вмиг посерьезнели, осознав реальность происходящего. Королев подытожил их мнение:
— Версия принимается, как рабочая.
Я кивнул:
— Третьим я предлагаю создание при Совете Министров и Академии Наук постоянной комиссии по изучению космического пространства. Пусть туда поступают предложения от наших институтов, министерств, изобретателей. Пусть даже непрофильных, везде хватает людей талантливых и заинтересованных. А также вырабатывается основная стратегия. Не то мы порой не знаем, за что хвататься. Вот и за Луну взялись лишь потому, что американцы туда с головой залезли.
Глушко обидчиво произнес:
— Зря вы так. Кто о таком не мечтает?
Я поднимаю голос:
— Товарищи мечтатели! Не вы же доселе действовали последовательно? Сначала суборбитальные пуски, потом орбита. Собачки, затем человек. На планеты по уму пока и автоматических станций достаточно. Что такого сделают на поверхности Луны американцы, что не смогут роботы? У нас ведь готовятся к полету «Луноходы»?
— Да не скажите, человек видит и больше!
— Понимаю. Но какой ценой! Я вам даже так скажу. Как только американские конгрессмены узнают стоимость полетов «за честь», тот тут же урежут финансирование NASA! И кто после этого будет стараться его повторить? Просто так, без четкой программы. Дадут ли затем деньги на Марс? Или отодвинут в дальний ящик, чтобы не мешало. Любое правительство не любит тратить деньги на мечты. Зарубите это, пожалуйста, на своих любопытных носах.
Вот тут они всерьез задумались. По моему мнению мы не долетели до Марса как раз по причине бессмысленности «рывка на Луну». Нельзя ставить такие цели ради идеологического спора. Ценой гонки стали человеческие жизни. Что у нас, что у американцев. Быстрей, быстрей! Ради чего? Конкуренция полезна, но без дичи, как сейчас. А ведь кроме военных выжили программы коммерческие, приносящие прибыль и выгоду. Так что требуется выбрать нечто медианное.