лая Щелокова 13 декабря 1984-го. А ведь ранее имелись странные смерти Федора Кулакова, член Политбюро, 17 июля 1978-го, Петра Машерова 4 октября 1980-го. И уже не узнать, что же случилось на самом деле. К своему ужасу, понимаю, что изменил историю окончательно и бесповоротно. Дальше кроить грядущее самому. Со всеми сопутствующими ошибками.
Отяжеленный мрачными мыслями решаю ехать в Заречье. Все равно сегодня я неработоспособен. Туда и результаты расследования привезут. По дороге меня не беспокоили. Медведев брал трубку и отвечал, что Первый занят. Он хмуро посматривал в мою сторону и не раз спросил про здоровье. Видимо, выглядел я так себе. Вот так вот: поначалу относишься к человеку с предубеждением, созданным кем-то. А потом он оказывается чуть ли не самым верным сподвижником. И на него всегда можно был положиться. Вот его секрет политического долголетия.
На даче я сразу переоделся в домашнее. Обычно я даже туфли на тапочки меняю. Затем задумчиво остановился возле буфета, где стоял коньяк. Не время, но изнутри буквально душит.
— Лёня, как же так?
Виктория Павловна обливается слезами.
— Вот так, умер как настоящий коммунист. На посту.
— Ты сядь, я сейчас.
Затем подает мне какую-то настойку.
— Что это?
— Ты пей, твоего корейца. Сейчас обед подам. Суп будешь?
Некоторое время в недоумении смотрю на супругу Ильича. Какой суп в такой момент? Махом выпиваю горьковатый напиток, становится легче.
— Неси.
После обеда размышлял кем заменить Михаила и пришел к парадоксальному выводу, что некем. Кириленко птица не такого высокого полета. На своем посту еще ладно, но выше… Демичев пока слаб в отношении пропаганды, надо искать человека дублера. А там посмотрим. Ступаю на тропу незнаемую, так что возможны ошибки и повороты не туда. Почти всех, кого планировал, уже привлек. Остается искать самому свежие лица. Так, почему самому, у меня же целая куча помощников и целый этаж отделов! Чиркаю в блокноте: озадачить Цуканова и отдел «И». Добавляю Черненко, тот умеет работать с большими объемами информации. Не раз заглядывал к Лебедеву, что-то там горячо обсуждали. И я как-то примечал в ЦК молодых людей не партократной наружности. Неужели мутит с новой Лебедевской ЭВМ?
Кого взять в тяжеловесы Президиума? Мазуров замена Косыгину; Щербицкий мне на Украине нужен; Мжаванадзе, считай, отработанный материал. Гришин? Еще вес не набрал, да и мутный он тип в плане политики. Я его больше, ка перспективного градоначальника взял. Полянский? От него надо избавиться. Мне необходим продвинутый, а не ретроградный Президиум! Воронов? Мужик боевитый, в том времени считался моим оппонентом. Да и по личному общению понравился. За словом в карман не полезет. Вызову ка его завтра к себе. Андрей, конечно, обидится, но не по Сеньке шапка.
Но дьявол, кого мне поставить на КПК? Должность-то оказывается смертельно опасная!
Так в размышлениях о структуре ЦК и провел время до приезда спецгруппы. В целом ЦК КПСС был организацией, предпочитавшей вербальные формы коммуникации и очень неохотно фиксировавшей свою «внутреннюю кухню» на каки-либо письменных носителях, тем более имеющих характер официальных документов. Достаточно сказать, что из ЦК КПСС в курируемые ею организации никогда не поступало никаких официальных бумаг, за исключением общих решений Политбюро ЦК КПСС и Совета Министров СССР. В редких случаях руководителю организации для ознакомления могло быть послано — с фельдкурьером — касающееся его решение секретариата ЦК КПСС, которое должно было в течение недели, если это не документ повышенной секретности, возвращаемый сразу после прочтения, вернуться в Общий отдел ЦК КПСС. Не могло быть и речи о том, чтобы инструктор ЦК КПСС представил курируемому им чиновнику какое-либо распоряжение на официальном бланке ЦК.
То же самое касалось многочисленных форм коммуникации, которыми занимались сотрудники аппарата. Термин «телефонное право», получивший распространение во времена перестройки, не вполне описывал существовавшую практику коммуникации, но справедливо фиксировал внимание на её скрытом и вербальном характере. Помимо этого, большое значение имели различные формы совещаний и консультаций, которые, как правило, не фиксировались официально, но следы их можно найти в рабочих записных книжках сотрудников аппарата и других приглашенных на эти мероприятия лиц. При отсутствии официальных стенограмм их участникам позволялось делать подобные записи, поскольку без них, в отсутствие официальных распоряжений на официальных бланках, любая деятельность если и не остановилась, то неизбежно привела бы к существенным искажениям.
Важным в этом отношении было и сложное устройство руководства отделом пропаганды со стороны его куратора — Михаила Суслова, сочетавшее формальный и неформальный механизмы влияния. Формальный механизм был устроен строго иерархически. Отделом Суслов руководил в основном через рабочего секретаря ЦК КПСС по идеологии, который в письменной, например, накладывая резолюции на документы, или устной форме передавал распоряжения заведующему отделом, а тот спускал их ниже — своим заместителям, передававшим его ниже по цепочке заведующим секторами, а те — инструкторам. Рядовые инструктора или даже заведующие секторами могли проработать в Отделе несколько десятилетий и ни разу не попасть в кабинет Суслова. Единственным способом поглядеть на него или других членов Политбюро вблизи было участие в партсобраниях аппарата, на которых эпизодически выступал кто-то из вождей.
Другой способ руководства Отделом был через помощников Суслова, которые могли позвонить лично нужному им в данный момент сотруднику аппарата с официальной, полуофициальной или совсем неофициальной просьбой, или вопросом. Далеко не всегда это делалось по заданию самого Суслова. Помощники вполне могли предварительно разобраться в заинтересовавших их вопросах, прежде чем доложить о них шефу, а то и откровенно плести свои интриги.
На последних, в частности, «погорел» один из них — Владимир Воронцов. Он был членом команды Суслова ещё с 1930-х годов, занимал пост его помощника в 1953–1966 годах и был ключевой фигурой в борьбе группы сталинистов-антисемитов с влиянием Лили Брик в сфере интерпретации интеллектуального и освоения материального наследия Владимира Маяковского. В результате он был уволен из ЦК КПСС, по словам Алексея Козловского, с устной формулировкой «за действия, направленные на ухудшение отношений между советской и французской коммунистическими партиями». Сестра Лили Брик — Эльза Триоле была замужем за поэтом Луи Арагоном, влиятельным в руководстве французской компартии. И после очередной скандальной публикации в адрес Брик, инспирированной Воронцовым, Арагон напрямую обратился с протестом к Суслову.
Помимо взаимодействия с руководством, к числу других распространенных практик работы сотрудников аппарата ЦК КПСС относятся внешние контакты за пределами здания ЦК, экспертные совещания, координация аппарата ЦК с курируемыми им учреждениями, и координация между отделами внутри аппарата ЦК. В ЦК КПСС проводились и различные совещания с участием уже официальных представителей учреждений. Они были гораздо реже и носили в основном инструктивный характер. Наиболее регулярными и, наверное, наиболее важными среди них были «информационные совещания», чаще всего кратко и неформально именуемые «брифингами». Они собирались Отделом пропаганды примерно раз в месяц на протяжении всех 1970–1980‑х годов.
Добавим сюда противостояние «сталинистов» последнего набора в середине 1950-х годов. Относительно большой группы бывших комсомольских функционеров позднесталинского времени, свежеиспеченных выпускников АОН при ЦК КПСС. Исходя из базовой эпохи всё, что они умели — это воспроизводство агрессивной риторики и морализаторства, мобилизация населения через агитацию, принуждение и обман, поиск и разоблачение врагов да беспрекословное исполнение приказов.
Значительная часть этих комсомольских функционеров, помимо сталинизма поддерживала и идеологию русского национализма. Особенно этим отличалась та часть отдела, что в 1955 году была выделена как «отдел пропаганды по РСФСР». Отдел подчинялся Бюро ЦК КПСС по РСФСР и его руководителем был военный политработник сталинского времени, убежденный русский националист Василий Московский. Фактически это была лаборатория для выращивания партийных аппаратчиков с «прорусскими» взглядами. Результаты работы этой структуры ощущались и два десятилетия спустя после её слияния с общесоюзным отделом, состоявшегося в 1965 году. Они очевидным образом сказались, например, на деятельности Бориса Стукалина, возглавлявшего отдел пропаганды в 1982–1985 годах, или заместителя, заведующего Егора Лигачёва, вошедшего в горбачёвское Политбюро и являвшегося главным покровителем русских националистов в перестроечном СССР.
И это только малая часть айсберга, больше напоминающего клубок змей. Нет, не зря я создаю в Кремле параллельное руководство. И сейчас еще четче обрисовалась идея о смене конституции и усиления роли в стране Верховного Совета. Мне нужны несколько центров власти. И средства их контроля. Но сначала необходимо упрочить собственную власть и получить первые успехи в сфере экономики. Накормлю народ, и меня фиг кто столкнет отсюда!
Информация к размышлению:
При всем при этом их отношения никак нельзя было назвать дружескими. Пожалуй, не было в высшем партийном руководстве человека более далекого по характеру от Брежнева, чем Суслов. «Перестраховщик, педант, догматик — и в словах, и в поступках, — перечисляет нелестные характеристики Суслова брежневский охранник Владимир Медведев. — К тому же очень упрямый человек».
«К Суслову Брежнев относился с иронией, усмешкой, — вспоминал Александр Бовин (с 1970 по 1982 год — спичрайтер Брежнева). — Как бонвиван к кабинетному сухарю». Это подтверждают и воспоминания брежневского зятя Юрия Чурбанова: «Над Сусловым часто подсмеивались, причем не только у нас дома, но и в кругу членов Политбюро. Суслов, скажем, несколько десятков лет подряд носил одно и то же пальто — и я помню, как в аэропорту, когда мы то ли встречали, то ли провожали Леонида Ильича, он не выдержал и пошутил: 'Михаил Андреевич, давай мы в Политбюро сбросимся по червонцу и купим тебе модное пальто…»