Пехота состояла из батальонов «фольксштурма», артиллерийских соединений и частей гитлеровской молодежи[417]. Для противотанковой обороны имелись только противотанковые гранаты (панцерфауст). Артиллерия была оснащена только трофейными орудиями. Единое командование артиллерией отсутствовало. Костяком всей обороны являлись зенитные батареи, управлявшиеся централизованно. Но, в виду того, что тяговых[418] средств было мало, неподвижные батареи были пригодны только условно для наземных боев.
Приказы поступали путанные. Кроме военных командных инстанций приказы на участках издавались большим количеством партийных руководителей, как, например, комиссаром обороны[419], заместителем гауляйтера и т.д.
Больше всего я был потрясен судьбой гражданского населения, на страдания которого Гитлер не обращал ни малейшего внимания. Каждому дальнозоркому человеку было легко представить себе, какая подготавливалась страшная драма.
Поздно вечером 24-го апреля мой начальник штаба прибыл на командный пункт корпуса и сообщил мне, что ночные передвижения корпуса протекают, в основном, по плану. Вскоре после этого, меня снова вызвали в имперскую канцелярию. Я прибыл туда около 12 часов ночи.
Кребс сообщил мне следующее: «В связи с впечатлением, которое Вы вчера произвели на фюрера, он назначает Вас командующим укрепрайона Берлина. Поезжайте немедленно на командный пункт укрепрайона в Хоенхоллендам и сообщите мне о приеме командования».
Я мог только ответить: «Лучше бы Гитлер оставил в силе приказ о моем расстреле, тогда, по крайней мере, меня миловала бы эта чаша».
Однако истинной причиной моего назначения было, конечно, произведенное впечатление на Гитлера. Первый командующий укрепрайона, генерал-лейтенант Рейман, после столкновения с комиссаром обороны Берлина Геббельсом, был 24 апреля уволен со своей должности. Его преемником стал начальник штаба Управления по национал-социалистическому воспитанию при ОКХ полковник Кетер, получивший на время пребывания в этой должности звание генерал-лейтенанта. Ввиду того, что Кетер не имел достаточной подготовки для этой руководящей должности, а я был единственным командующим воинскими частями, находившимися под рукой, мне была поручена эта задача.
При приеме командования оборонительным районом, мне стало ясно, что действительным командующим является комиссар укрепрайона Берлина доктор Геббельс со своей свитой. Штаб укрепрайона использовался, главным образом, в качестве справочного бюро (в связи с путаницей приказов), так что это очень сильно мешало военному руководству оборонительными боями.
О численности оборонительных войск я не получил точного представления ни при приеме укрепрайона, ни позднее. Сейчас я думаю, что они равнялись 80—100 тыс. человек. По своей подготовке, вооружению и составу эти войска не были в состоянии защищать миллионный город против современной армии.
В середине апреля в Берлине было сформировано 30 наиболее хорошо вооруженных батальонов фольксштурма и приданы 9-й армии. Бывший командующий, — генерал-лейтенант Рейман, — протестовал против этой военной бессмыслицы, за что, как уже было упомянуто, его сняли с должности.
Инструктирование на этом более чем сложном участке заняло у меня полдня 24 апреля. Только около 19 часов я смог сообщить Кребсу, что принял на себя командование укрепрайона. 25 апреля я почти весь день находился в пути, чтобы лично убедиться в готовности к обороне моего участка. Мне удалось установить некоторые интересные детали, как, например, для эвакуации центральных районов города, которые в любое время могли стать ареной боев, не было принято никаких мер. Определить, куда должно деваться гражданское население, было его собственным делом.
Ни один из мостов не был подготовлен к взрыву. Геббельс поручил это организации «Шпур», в связи с тем, что при взрывах мостов воинскими частями причинялся хозяйственный ущерб окружающим владениям. Оказалось, что все материалы для подготовки мостов к взрыву, а также заготовленные для этого боеприпасы, были вывезены из Берлина при эвакуации учреждений «Шпур».
Вечером я был приглашен в имперскую канцелярию для обсуждения обстановки. В 21 час я явился к Кребсу. Незадолго до этого в имперскую канцелярию прибыл на носилках генерал-полковник авиации Риттер фон Грейм, который прилетел в Берлин с летчицей Ганной Рейш, и при посадке самолета был ранен в ногу. Гитлер назначил Риттер фон Грейма главнокомандующим германских военно-воздушных сил, и сделал его генерал-фельдмаршалом. Геринг был смещен.
До совещания Ганна Рейш несколько раз проходила мимо меня, один раз под руку с госпожой Геббельс[420]. Остальное время она находилась в личных помещениях Гитлера. Я слыхал, что Ганна Рейш в эту ночь же вывезла фельдмаршала Грейм из Берлина. Госпожу Геббельс позже видел почти каждый вечер в убежище Гитлера.
В приемной фюрера собрались почти все сотрудники Гитлера. Меня представили Геббельсу, который приветствовал меня с чрезвычайной любезностью. Его вид напоминал одухотворенного Мефистофеля. Адъютант Геббельса — государственный секретарь Науман был высокого роста, стройный, но в остальном напоминал портрет своего господина. Рейхслейтер Борман, как мне говорили позднее в Имперской канцелярии, являлся злым духом Гитлера. Со своим близким другом Бургдорфом он предавался земным наслаждениям, в которых главную роль играли коньяк и портвейн. Посол Хевел забился в угол, и у меня создалось впечатление, что он от всего отрекся. Риббентропа я больше не видел; говорили, что он уехал из Берлина.
Помощник гауляйтера Берлина — доктор Шатц[421] почти ползал перед своим господином Геббельсом. Руководитель германской молодежи Аксман выглядел скромным и замкнутым. Офицер связи Гиммлера, группенфюрер Фегеляйн представлял из себя заносчивого, чванного и убежденного в своих способностях руководителя СС. Кроме того, были адъютанты Гитлера: от армии — майор Иоганмейер, от военно-воздушного флота — полковник Белов[422], от войск СС — штурмбанфюрер Гюнше. От военно-морского флота имелся только один офицер связи — контр-адмирал Фосс.
Когда Кребс явился с оперативной картой, мы все вошли в кабинет фюрера. Гитлер приветствовал меня пожатием руки. Геббельс занял немедленно место напротив Гитлера у стены, где он обычно сидел во время всех совещаний. Все остальные расселись в кабинете, куда попало.
Напротив от Гитлера стоял Кребс, затем Бургдорф и Борман, налево — я, готовый к докладу. Я должен был сделать над собой усилие, чтобы заставить себя не смотреть на опущенную в кресло фигуру Гитлера, руки и ноги у которого непрерывно двигались.
Я начал доклад с характеристики противника, имея в качестве наглядного материала, подготовленную мною большую схематическую карту с обозначением сил противника. К этой карте Гитлер проявил особый интерес. Во время доклада он обращался несколько раз к Кребсу с вопросом, действительно ли приведенные мною данные о мощи противника соответствуют истине. Кребс подтверждал каждый раз мои данные.
Затем я доложил о положении наших войск. За исключением двух глубоких прорывов близ Шпандау, и в северной части Берлина, все же удалось удержать основную линию фронта. Попутно я коснулся положения на участках обороны Берлина в связи с направлением туда моего корпуса. Гитлер, однако, заставил меня рассказать об этом подробнее.
Коснувшись также положения германского населения, я тотчас же заметил, что затронул чуждую для всех область. Геббельс забеспокоился, посмотрел на меня пристально и взял слово, не спросив разрешения у Гитлера.
Все, по словам Геббельса, конечно, было в порядке, о чем ему докладывал время от времени его заместитель. Я чувствовал себя неуверенно и должен был подавить в себе возмущение. В конце своего выступления, я указал на большую опасность, которая грозила всему снабжению. Все склады по снабжению находились во внешней черте города, и им угрожала опасность. Геббельс намеревался снова вмешаться, но тогда выступил Кребс, и начал докладывать об общем положении.
Мне стало ясно, как эта камарилья была связана между собой и все, что им было неприятно, саботировали. Роль Гитлера казалась мне уже сыгранной. Физически и душевно сломанный человек являлся теперь только орудием в руках этой камарильи.
Из доклада Кребса 25/IV-[19]45 г. в моей памяти остались следующие моменты. Кребс докладывал: «1. 9-я армия сообщила, что она тронулась в поход в направлении Зукенвальд, т.е. в западном направлении».
Гитлер постучал возбужденно по столу тремя карандашами, которые он постоянно держал в левой руке, и которые служили ему для успокоения дрожащих рук.
Увидел ли он разрушенным свое здание «оперативного плана» по освобождению от блокады Берлина? Кребс умел, однако, ловко успокаивать Гитлера, несмотря на то, что каждому дальновидному человеку было ясно, что 9-я армия, после отвода 56-го танкового корпуса не была в состоянии атаковать крупные силы русских.
Стремление 9-й армии заключалось, конечно, в том, чтобы избежать окружения и соединиться с 12-й ударной армией генерала Венк, а Кребс докладывал: «2. 12-я ударная армия генерала Венк начала наступление с 3,5 дивизиями для освобождения Берлина от блокады». Это были резервы Германии!
«3. Широкие и глубокие прорывы русских частей в армейской группе Вейксель должны будут оказывать отрицательное влияние на оборону Берлина». Между тем был уже 1 час ночи. После совещания все, включая трех тайных секретарш[423], приняли участие в непринужденной беседе. Здесь я узнал некоторых людей ближе.
26 апреля положение защитников Берлина стало более критическим. На всех участках имелись глубокие прорывы. Кребс звонил почти каждый час, и старался представить общее положение Берлина по возможности благоприятным. Прежде всего, его сведениями являлось то, что 12-я ударная армия продвигается вперед и, что ее боевые дозоры уже приближаются к Потсдаму. Несмотря на неоднократные запросы, Кребс не давал никакого ответа о северных группах, наступление которых