– Спасибо, конечно. Но это было глупо. И безответственно.
– Прости меня. Прости, детка. Я… я по-прежнему его люблю. Своего бедного мальчика. Я помню каждый его вздох.
Марина вдруг поняла, что напрасно винит мать. Все эти годы та продолжала жить в прошлом, в том времени, когда у нее родился сын с поломанным геном. Когда она нашла в себе силы смириться и принять его таким, какой он есть. На большее ее сил уже не хватило.
– Ладно, мам, не плачь. Все хорошо. Возможно, я скоро выйду на свободу.
– Прости меня, – снова повторила мать. – Прости.
– Прощаю.
Марина повесила трубку и вышла из переговорной. Она вдруг вспомнила рассказ отца о трагической судьбе Алексея Михайловича. Есть же такие люди, как адвокат, как ее мать. Раз отдав свое сердце кому-то, они уже не могут изменить этому человеку, будь то любимая женщина или ребенок-калека. Интересно, принадлежит ли к подобному типу Ковалев? Способен ли он любить так преданно и самозабвенно или, как Сергей, сломается при первых же трудностях?
Марина сама себе поразилась. Почему это интересует ее? Какое ей дело до чувств Ковалева, да и есть ли вообще у него какие-то чувства? Может, им двигают исключительно присущая ему жажда справедливости и профессиональный азарт? Она решила не думать больше об этом. Только-только в душе зарубцевалась рана от предательства Сергея. Нет сил надеяться и мечтать. Пусть все идет как идет, как начертано судьбой…
38
Я долго думал, кому первому нанести визит, Нине или Анне, и остановился на Анне. Все-таки она замешана в деле больше Нины. Той и предъявить, по сути, нечего, а Анну за ее действия ждет серьезная ответственность.
Первой, кого я увидел, подходя к подъезду Гальпериных, была моя старая знакомая, та самая злобная старушенция, у которой сын погиб в Афгане. Она сидела на лавочке и сердито бубнила что-то на ухо другой бабке, которая держала на привязи крошечную белую болонку.
– Здравствуйте, – поздоровался я с ней.
Старуха кинула на меня свирепый взгляд.
– Вы меня не узнаете? Я лейтенант Ковалев, приходил сюда, помните?
– Ну помню, – пробурчала бабка. – И что с того? Зачем опять пожаловал? Времени-то сколько прошло.
– Нужно уточнить одну вещь.
Я вдруг подумал, что сам Бог послал мне эту старушенцию. Ведь ее бдительности может позавидовать любой сотрудник госбезопасности. Тут же, словно подтверждая мои мысли, бабка поинтересовалась:
– Какую вещь?
Я достал смартфон и показал ей фотографию Нонны Терентьевны, которую нашел в телефоне у Марины.
– Скажите, эта женщина не приходила к Анне Гальпериной? Может, вы видели их вместе? Или ее одну здесь, возле подъезда?
Бабка взглянула на экран и кивнула:
– Да, видела. Не так давно она приходила к Нюте. Всего разок. Больше ее не было.
– Вы сможете это подтвердить официально?
– Это как? – не поняла старушенция.
– Ну дать показания. Для протокола.
– А кто она такая, эта тетка?
– Это служебная тайна. – Я приложил палец к губам.
К моему удивлению, бабка закивала понимающе:
– Ясно. Подтвердить подтвержу. Если надо, зовите. У меня глаз-алмаз, я ее сразу узнаю.
Я понял, что для нее это настоящее развлечение в тоскливой череде будней, наполненных лишь болтовней на лавочке и хождениями по магазинам.
– Я обязательно свяжусь с вами, – пообещал я бабке и зашел в подъезд, благо он был приоткрыт по случаю жары.
Мне повезло: дома оказался один Павлик. Я с порога продемонстрировал ему фото Нонны.
– Скажи, ты видел эту тетю? Она когда-нибудь приходила к вам?
Он посмотрел на снимок внимательно и серьезно и кивнул:
– Приходила. Она маме деньги приносила. Много, целую сумку.
Я даже обалдел от такой удачи:
– Скажи, ты видел, что это были деньги?
Он кивнул:
– Мама еще ей расписку назад вернула.
– Какую расписку?
– Что она обязуется выплатить ей эти деньги.
– А, ну да, – протянул я задумчиво.
Значит, расписка у Нонны, и она ее давно уничтожила. А жаль. Расписка была бы отличным доказательством Марининой невиновности. Павлик стоял рядом и смотрел на меня каким-то странным взглядом. В его глазах я увидел некое самодовольство и даже торжество.
– Ты что-то хочешь мне сказать? – спросил я его.
Он заколебался. Видно было, что он одновременно опасается и жаждет раскрыть мне какую-то свою тайну.
– Говори, не бойся, – ободрил его я.
– Я эту расписку сфоткал! Ну, перед тем как мама ее отдала.
– Зачем?
– Мало ли что. Олька, сестра, она на юриста учится. Она мне говорила, что любой документ нужно обязательно сфоткать, вдруг пригодится.
– Это точно.
Я смотрел на этого юного Павлика Морозова – даже имя совпадало. Он и не подозревал, что подводит мать под уголовную статью. Просто удовлетворял свое мальчишеское любопытство.
– И где фотография? Она цела или ты ее удалил?
– Зачем удалил? Вот она. – Павлик вынул из кармана телефон, открыл галерею и показал мне расписку: «Я, Красникова Нонна Терентьевна, такие-то паспортные данные, обязуюсь выплатить Гальпериной Анне Николаевне 7 миллионов рублей в счет ранее взятого долга».
Ниже шли число и роспись. Число было за три дня до аварии, до того как Максим Гальперин погиб.
– Будь добр, перешли мне фото, – попросил я Павлика.
– Зачем?
– Я подошью его к делу о гибели твоего отца. Так надо.
Он пожал плечами:
– Ладно.
Я смотрел, как он набирает мой номер в Вотсапе. Только бы не передумал, не испугался чего-нибудь. Его палец нажал на стрелку «переслать». Мой телефон тихонько дзинькнул. Уф, слава богу. В дверях завозился ключ.
– Мама, – обрадовался Павлик.
– Ну здрасьте. – Анна стояла на пороге с двумя огромными сумками продуктов. Явно там были не одни сосиски, из одного пакета торчала палка копченой колбасы, из другого хвостик ананаса. – Я и не сомневалась, что вы заявитесь сюда, – сказала Анна и поставила пакеты на пол. – Мне еще тетя Катя во дворе сказала, что у нас гости. Ну что, проверили бабку?
– Проверил.
– Довольны? Почему бы теперь не оставить нас в покое?
– Вашу добрую бабушку-фею зовут вовсе не Галина Маякова, а Нонна Красникова. Ведь так?
Она отшатнулась от меня к двери.
– Что за чепуха? Какая еще Нонна Красникова?
– Свекровь Марины Красниковой, которая якобы сбила вашего мужа.
– Павлик… выйди. Поди в комнату… – слабым голосом проговорила Анна.
Мальчик кинул на нас любопытный взгляд, однако послушно скрылся за дверью. Впрочем, я не был уверен, что он нас не подслушивает.
– Я не знаю никакой Нонны, – твердо произнесла Анна, довольно быстро взяв себя в руки.
– А это? – Я продемонстрировал ей экран телефона с распиской. – Это разве не ваша подпись?
– Боже… откуда это у вас? Ах мерзавец! Щенок. – Она без сил опустилась на банкетку. – Начитался детективов, паразит. Это ведь он вам прислал, Павлик?
Я кивнул:
– Анна Николаевна, я думаю, вам стоит самой все рассказать, как есть. Чистосердечное признание смягчает вину.
– Это не я! – Анна вскочила. – Не я! Я ни в чем не виновата. Это все она, эта Нонна. Она придумала, подговорила Макса. Я ничего не знала! Они с Максимом сказали мне, что Нонна должна вернуть какой-то долг, какой якобы брала когда-то у Макса, когда он был еще здоров.
– И вы поверили этому? Особенно когда Максима не стало через три дня.
– Не очень поверила. У Максима никогда не было таких денег. Но я не виновата, правда. Идите к Нонне, допрашивайте ее. Я не отвечаю за действия ее и мужа.
– Действительно, за действия мужа вам уже не ответить. Но деньги-то вы взяли, выждав безопасное время. И купили на них дом.
– Я не виновата, – снова, как попугай, повторила Анна.
Я понял, что дальнейший разговор бессмыслен.
– Ладно. Я пойду. Вас вызовут.
– Дело закрыто.
– Его откроют. Не сомневайтесь. Вашей расписки и показаний соседки хватит, чтобы его открыли заново.
– Кати? Вот стерва. – Анна выругалась.
Я захлопнул дверь.
39
Теперь оставалась Нина. Собственно, не так уж она была и нужна: есть свидетель в лице старухи-соседки, есть документ в виде расписки – этого достаточно, чтобы дело вернули на доследование. Там допросят и Нонну, проверят все ее денежные операции за последнее время, наверняка найдут какую-нибудь крупную имущественную продажу. Плюс очная ставка с Анной – и дело в шляпе.
Все-таки я решил съездить к Спешневой домой, посмотреть ей в глаза, спросить, не стыдно ли было рушить жизнь подруги. Однако Нины дома не оказалось. Я подумал, вдруг она снова ошивается у порога Красникова. Только я собрался ехать туда, как вдруг увидел Нину – та брела к подъезду. Так медленно, словно улитка, нога за ногу.
Я терпеливо ждал, пока она подойдет. Наконец Нина приблизилась ко мне, и я удивился произошедшей с ней метаморфозе. Она была совершенно трезвой, бледное и опухшее лицо почти без косметики. Не замечая меня, Нина прошла мимо и остановилась у двери подъезда, скрючившись и прикрыв ладонью рот. Так она стояла с минуту или чуть больше. Затем выпрямилась и глубоко вздохнула. Ничего не понимая, я подошел к ней поближе.
– Здравствуй, Нина.
Она равнодушно взглянула на меня и вяло произнесла:
– Здравствуйте.
Я не поверил ушам – она называла меня на «вы». А, впрочем, ну да, она же была трезва.
– Как дела с Сергеем? – спросил я ее, чтобы как-то начать разговор.
Вместо ответа она как-то странно поморщилась и снова прикрыла рукой рот.
– В чем дело? Тебе нехорошо?
– Меня… тошнит… – выдавила она и тут же отвернулась, согнувшись пополам.
Я смотрел, как содрогается ее тело, и в голове моей возникла догадка:
– Ты что, беременна?
Она, не оборачиваясь, кивнула. Я подождал, пока ее желудок до конца извергнет свое содержимое.
– От Сергея?
– Да. – Она вытерла рот рукой.
– Какой срок?