– Два месяца.
Мы стояли и молча смотрели друг на друга. В ее глазах читалось страдание. Я понял, чего она боится. Ребенок, зачатый в беспробудном пьянстве, вполне мог родиться неполноценным.
– Может, тебе стоит избавиться от беременности? – спросил я мягче.
Она помотала головой.
– У меня отрицательный резус. Аборт делать нельзя.
Я кивнул. Нина наказала себя сама. Мало того что Сергей никогда не женится на ней и ребенок будет расти без отца. Так еще и больной ребенок, возможно.
– Иди домой, – сказал я Нине. – Иди и постарайся отдохнуть. Возможно, все еще обойдется.
Она всхлипнула без слез и начала набирать код домофона, но вдруг остановилась. Посмотрела на меня потухшим взглядом.
– Вы хотели знать, кто мне платил? Так вот, я скажу. Это мать Сергея, Нонна! Она хотела, чтобы мы с Сережей стали любовниками. Чтобы они с Маринкой расстались. Я… я дам показания на Нонну. Все расскажу. Все. Ненавижу ее! Тварь!
Ее глаза сверкнули. Она быстро распахнула дверь подъезда и скрылась за ней.
40
…Нонна домыла пол, выжала тряпку, вылила ведро с грязной водой в унитаз и поставила швабру в каптерку. Ее рабочий день окончился, можно было идти домой. По дороге она заглянула в магазин, купила себе на ужин баночку икры. Нонна обожала икру с самого детства, когда она была для нее недоступна по причине крайней бедности…
Она росла без родителей, в семье у двоюродной тетки. Денег на нее почти не тратили, держали в строгости. Учиться тоже особо не заставляли, и Нонна, через пень-колоду окончив восемь классов, устроилась на работу.
Она мыла полы в гастрономе, помогала принимать товар, словом, всегда была на подхвате. Там ее и заметил пожилой грузчик по имени Семен. Он положил на Нонну глаз и вскоре позвал замуж. Она не противилась. Особой внешностью бог ее не наделил, а из приданого у нее был лишь комплект старого, вылинявшего постельного белья, которым снабдила ее тетка на совершеннолетие. Сыграли скромную свадьбу, Нонна переехала к Семену, и начался ад.
Семен оказался жутким алкоголиком. Напившись, он жестоко колотил Нонну и таскал ее за волосы. Она пряталась от него под кровать, убегала из дому и ночевала на работе в подсобке. Но потом все равно возвращалась – в подсобке надолго не заночуешь, а идти ей было некуда – тетка, как выдала ее за Семена, так сразу предупредила:
– Обратно ни ногой.
Нонна терпела три года. Ходила в синяках, от любого окрика втягивала голову в плечи, научилась ловко уворачиваться от тяжелого мужнего кулака. Через три года Семен умер от пьянства. Квартиру забрали его дети, появившиеся невесть откуда, как только отца не стало.
Нонне снова стало некуда податься. Магазин ей осточертел, и она устроилась в роддом на две ставки – уборщицы и санитарки. Санитаркам выделяли служебное жилье – крохотную комнатку в подсобном помещении. Там Нонна и ютилась вечерами, приходя с дежурства без задних ног. Однако она была довольна. Никто больше не лупил ее, не унижал, она могла ночью спокойно спать, не опасаясь проснуться от грубого окрика или удара сапога.
Нонна ловко справлялась со своими обязанностями, намывала полы, протирала подоконники, таскала горшки, возила каталки с роженицами. Вскоре она поняла, что ее должность позволяет ей иметь некие неучтенные доходы. Посещения в роддоме были строго запрещены, а родственники жаждали повидаться с молодыми мамочками. Нонна за небольшую мзду выводила девчонок к мужьям, мамам и свекровям через служебный вход. Она рисковала – если бы заведующий отделением или старшая медсестра засекли ее, то тут же уволили бы. Но Нонна была не из робких, три года с буйным супругом научили ее ничего не бояться. Она ходила по отделению, как по собственной вотчине, грела уши, подслушивая разговоры сестер и врачей, болтала с пациентками и чувствовала себя как рыба в воде.
В один из дней она везла из родильного зала каталку, на которой молча, стиснув зубы, лежала темноволосая девчонка. Лицо бледное, губы искусаны в кровь.
– Красавица, эй, чего такая мрачная? – пошутила другая санитарка, Лена, помогавшая Нонне катить каталку. – Кого родила?
– Сына, – тихо и как-то исступленно прошептала девушка.
– Намучилась, поди. – Лена сочувственно покачала головой.
– Намучилась.
– Ну ты не хлюпай, завтра все уже забудется. Будешь кормить своего богатыря. Папка обрадуется, сережки тебе купит или колечко.
Чернявая вместо ответа перевернулась на другой бок. Нонне почудилось в ней что-то странное. Она много повидала новоиспеченных мамочек, были и такие, что отказывались от младенцев, и те, у которых детишки лежали в специальном кувезе, приходя в себя после не слишком удачных родов. Но эта девица не подходила ни под одну из категорий. Весь вид ее выражал такую отчаянную степень страдания и безнадежности, что сердце схватывало.
Нонна помогла ей перелечь на кровать, укрыла одеялом, принесла лед. Девушка по-прежнему молчала, не произнося ни слова. Она не плакала, как другие девчонки, у которых с детишками были нелады. Просто лежала, глядя в потолок. Вечером того же дня Нонна подслушала разговор двух медсестер.
– Слышала, из четвертой палаты, Баранова, урода родила. Врачи говорят, такое раз на миллион случается. Генетическое заболевание. Передается по материнской линии только младенцам мужского пола.
– Да, слышала, слышала, – сказала другая сестра. – Все отделение об этом говорит. Бедняга. Нормальная вроде женщина, не пьет, не курит, не наркоманка какая.
– Говорю тебе, это генетическое. Пей не пей, не спасет.
– Что теперь будет с ребеночком?
– Не знаю. Наверное, в дом инвалидов отправят. Да врач сказал, такие долго не живут. Год-другой. Ну пять в исключительных случаях. Потом все равно смерть, да еще и мучительная.
– Ох, Господи Иисусе, – со вздохом проговорила вторая сестра.
Нонна отошла подальше от сестер, покусывая губы, перед ее глазами стояло бледное отрешенное лицо девушки на каталке. Так вот, значит, в чем дело. Ужас, врагу не пожелаешь такого. И откуда берутся столь страшные болячки?
Назавтра она уговорила детскую сестру пустить ее в боксы для новорожденных. Специальной реанимации в больнице не было, и мальчик Барановой лежал в общей палате, но поодаль от всех, в кувезе под лампой. Через стекло Нонна смогла разглядеть странное, похожее на марсианское личико. Ручек у ребенка не было, ножки лишь по колено. Ее продрал холод, по спине поползли мурашки. «Что бы я стала делать, родись у меня такой уродец?» – подумала Нонна и отошла от стекла. Она не сомневалась, что оставила бы ребенка в роддоме. Наверное, так и поступит несчастная Баранова.
Нонна вернулась в отделение и заглянула к ней в палату. Черноволосая уже не лежала, а сидела, отвернувшись к окну и слегка наклонившись. Подойдя к кровати, Нонна с изумлением увидела, что она сцеживает молоко из груди в специальную мензурку.
– Что, грудь болит? – осторожно спросила она девушку.
Та повернула к ней бледное лицо с запекшимися губами.
– Нет. Врач сказал, малыша можно покормить. Пока через зонд.
– Ты хочешь его кормить? – не поверила своим ушам Нонна.
– Да, а что? – Теперь пришла пора удивляться чернявой.
– Да нет, ничего, – спохватилась Нонна. Она уже хотела уйти, но тут словно черт ее дернул.
– А ты видела его? Ребенка своего? – спросила она у Барановой.
Та помотала головой.
– Хочешь увидеть?
– А разве можно? – Черные глаза, полные страдания, с мольбой уставились на Нонну.
– Можно, – твердо проговорила та.
Через полчаса они уже вместе стояли у стеклянной стены. Нонна боялась, что девчонка грохнется в обморок, поэтому прихватила с собой пузырек нашатыря. Но Баранова не думала терять сознания. Она стояла и смотрела в кювез, лицо ее оставалось спокойным и даже слегка просветлело.
– Ну что? – тихо спросила Нонна.
– В каком смысле «что»? – Девушка вопросительно вскинула брови.
– Зачем тебе его кормить? Ты же не возьмешь его отсюда.
– Возьму.
По тому, как она это произнесла, с каким холодным, уверенным спокойствием, Нонна поняла, что так и будет. Баранова заберет своего калеку-сына домой, будет нянчить его и пестовать, заранее зная, что жить ему всего ничего и что он обречен.
Странные люди. Нонна не понимала, откуда такие берутся. Ей почему-то стало не по себе.
– Ну что, пошли уже? Насмотрелась, небось?
– Еще чуть-чуть, – попросила Баранова. – Он такой… такой хорошенький. Я немножко еще посмотрю на него, а то врач не разрешает. Спасибо вам. – Она доверчиво глянула на Нонну.
Той и вовсе сделалось муторно. Она кивнула и отошла в сторону, дожидаясь, пока Баранова налюбуется на свое отродье. А та продолжала стоять у прозрачной стены, губы ее шевелились. До Нонны долетали тихие обрывки фраз.
– Мой хороший! Мой самый лучший мальчик на свете. Все будет хорошо, и я тебя люблю. Мы скоро поедем домой.
Наконец девушка отошла от стекла.
– Я готова. Идемте.
Нонна проводила ее в палату. Вечером она никак не могла уснуть в своей подсобке. Страшное, инопланетное лицо ребенка все стояло у нее перед глазами. А в ушах звучал голос Барановой, ласково увещевающий младенца…
Наутро она пришла к выводу, что Баранова находится в состоянии аффекта. Нечто вроде послеродового психоза. Пройдет немного времени, она одумается и поступит так, как поступила бы сама Нонна, как сделали бы почти все, будучи в таком положении. Она принялась ждать. Однако ничего не менялось. Баранова прилежно сцеживалась пять раз в день и отправляла молоко в бокс. Вскоре врачи разрешили ей навещать младенца. А через десять дней она ушла, прижимая к груди голубой сверток. Ушла в сопровождении мужчины и сухонькой старушки, которая все время крестила голубое одеяльце и ревностно подтыкала кружевной уголок.
Нонна тщательно вымыла палату, перестелила постель Барановой. Ей хотелось отвлечься от мыслей, не дававших ей покоя. Почему, откуда у этой девушки есть силы молча и смиренно нести сво