Мы уже рассматривали критические аргументы Стагирита. Напомним, что, согласно Платону, физические тела, в частности «простые тела» (элементы), строятся из треугольников или в конечном счете из неделимых линий. В «Метафизике» Аристотель замечает, что исходят ли при этом из точек или из другого вида неделимых, все равно, речь идет о том, чтобы делимые свойства строить из неделимых (V, 9, 992а 20). А такое построение предметов одного рода из предметов другого рода является, согласно Аристотелю, абсурдным, невозможным, немыслимым.
Подобного рода несообщаемостъ родов характеризует и отношения между науками. «Нельзя, – говорит Аристотель, – вести доказательство так, чтобы из одного рода переходить в другой, как, например, нельзя геометрические положения доказать при помощи арифметики» (Вторая аналитика, I, 7, 75а, 37–39). Это положение обусловливается теорией доказательства, опирающейся на учение о силлогизме: «Крайние и средние [термины], – подчеркивает Аристотель, – необходимо должны быть из одного и того же рода» (там же, 75b 10). Поэтому перенос доказательства из одной науки в другую невозможен, если они относятся к разным родам. Исключение представляет тот случай, «когда [науки] так относятся друг к другу, что одна подчинена другой, каково, например, отношение оптики к геометрии и гармонии – к арифметике» (там же, 75b 15).
Итак, аристотелевское мышление исключает переход от одного рода к другому: роды несообщаемы между собой. Делимое не может возникнуть из неделимого, качественное не может возникнуть из бескачественного. Каждый род вещей, наук и т. п. замкнут на самом себе, «сообщение» родов, их взаимообъяснение – невозможны, переход между родами (μετάβασις) – запрещен.
Эта аргументация, направленная против Платона, пифагорейцев и атомистов, развитая прежде всего в третьей книге «О небе» в ходе критики платоновской теории элементов, получает свое развитие и обобщение в «Метафизике». «Желая сущности свести к началам, – говорит Аристотель, – мы утверждаем, что длины получаются из длинного и короткого как из некоторого вида малого и большого, плоскость – из широкого и узкого, а тело – из высокого и низкого. Однако как в таком случае будет плоскость содержать линию или имеющее объем – линию и плоскость? Ведь широкое и узкое относятся к другому роду, нежели высокое и низкое» (Метафизика, I, 9, 992а 9–14). Аристотель обсуждает здесь проблему сведения сущностей к их началам, как мы бы сказали сейчас, проблему редукции. Он обращает внимание на то, что редукция одного рода к другому невозможна. Высшие роды не будут «содержаться в низших», подчеркивает он. Вся эта глава, посвященная критике платоновской теории, подводит как бы ее общие итоги, резюмирует в основных положениях. Во-первых, это принцип несообщаемости родов, нарушение которого приводит к «нелепостям» платоновской математической теории. Во-вторых, это неумение различать множественность значений сущего (там же, 992b 19–20). Различение множества значений сущего, учет многообразия высказываний о бытии нужны для того, чтобы корректно решить проблему о началах или элементах. «В самом деле, – говорит Аристотель, – из каких элементов состоит действие или претерпевание, или прямое, этого, конечно, указать нельзя, а если возможно указать элементы, то лишь для сущностей» (там же, 992b 21–24).
Начала вещей не могут быть абсолютно унифицированы, они конкретны, как конкретны такие универсальные аристотелевские понятия, как бытие, причина, материя. Эту главу Аристотель кончает характерным рассуждением: «Как можно знать то, – спрашивает он, – что воспринимается чувствами, не имея такого восприятия? И однако же, – продолжает он, – это было бы необходимо, если элементы, из которых состоят все вещи… были бы одними и теми же» (там же, 993а 7–10). Элементы чувственно воспринимаемых вещей не могут не быть сами чувственно воспринимаемыми: каждый род вещей имеет свой род элементов, начала вещей – конкретны, специфичны. Этот вывод прямо совпадает с выводами, которые Аристотель делает, резюмируя свои критические замечания в адрес платоновской теории (О небе, 7, 306а 8–12). Этот же принцип Аристотель излагает и во второй книге «Физики». «Родовые понятия, – говорит он, – являются причиной для родовых понятий, единичные вещи для единичных вещей, например скульптор – статуи, данной статуи – данный скульптор, потенциальные причины для возможного бытия, актуальные – для действительного» (Физика, II, 3, 195b 26–29). В соответствии с этим принципом физика получает физические принципы, строится из чисто физических предпосылок. Физическое же – это как раз то, что отбрасывает математик, когда вычленяет из мира природы свои предметы. Отбрасывает же он «все чувственно воспринимаемое, например тяжесть и легкость, твердость и противоположное» (Метафизика, II, 4, 1061а 28). А именно из этих отбрасываемых математиком моментов физик строит свои чисто физические концепции космоса. Например, свойства тяжести и легкости оказываются основными для космографии элементов («О небе»), а такие качества, как тепло, холод, сухое и влажное оказываются основными элементарными качествами при объяснении становления в подлунном мире («О возникновении и уничтожении», «Метеорология»).
Связь этого общеметодологического принципа с критикой платоновской концепции очевидна. Однако вопрос о том, является ли его формулировка прямым выводом из этой критики или же, напротив, сама критика в известной мере направляется этим принципом, заранее сформулированным Аристотелем, остается открытым. Во всяком случае несомненно, что этот принцип проявляется в первую очередь в том, что мы назвали, следуя за Сольмсеном, департаментализацией науки у Аристотеля [124, с. 262]. Его разработку мы найдем в его учении о классификации наук, изложенном во «Второй аналитике». Его действие в физике приводит к тому, что различные ее разделы Аристотель строит как автономные области, применяя в разных областях разные начала. Аристотель оспаривает платоновскую интеграцию знания «по вертикали», в частности подчинение физики математике. Вместо такой вертикальной интеграции он развивает горизонтальную дифференциацию знания, действующую как между науками (например, между физикой и математикой), так и внутри наук (например, внутри физики и математики).
Итак, мы можем резюмировать наш анализ, подчеркнув, что изменение онтологического статуса математики вместе с принципом несообщаемости родов и принципом гомогенности объяснения при содействии департаментализации знания приводят к существенному ослаблению роли математики в физических науках. В результате физика получает физические принципы, которые при более пристальном рассмотрении оказываются качественными принципами, поскольку для Аристотеля физическое есть качественное, а качественное в соответствии с принципом гомогенности объясняемого предмета и объясняющего начала требует качественных же начал для своего объяснения. Поэтому мы должны рассмотреть прежде всего рефлексию категории качества в теории знания, посмотреть, какой тип знания отражает аристотелевская эпистемология.
§ 2. Статус качества в теории знания
Исследуя, что же скрывается в учении самого Стагирита за приписываемым ему исследователями и комментаторами позднейших времен квалитативизмом, мы не можем обойти вниманием свод логических сочинений Аристотеля, получивших впоследствии название «Органона». Из этих сочинений нас прежде всего интересует «Вторая аналитика», посвященная изложению аристотелевской теории знания. Если физико-динамический квалитативизм есть специфический познавательный подход, своеобразный способ теоретизирования, научного освоения природы, если существует качественная теория вещества и космоса в целом, то, очевидно, следовало бы ожидать, что в теории знания мы обнаружим эпистемологические предпосылки этого подхода, найдем его прямую эпистемологическую рефлексию. Гипотеза о такой рефлексии лежит на поверхности вещей. Поэтому, казалось бы, остается только подтвердить ее анализом текста, раскрыть теоретико-познавательные установки и принципы, обусловливающие теоретизирование указанного плана в науках о природе. Однако, памятуя, что поверхность вещей бывает обманчива, скажем просто, что перед нами встает задача ее проверки.
Обращаясь к тексту «Второй аналитики», мы удивляемся тому, насколько незначительно место, отведенное в ней понятию качества. Более того, то, что говорится здесь о качествах, ведет скорее к исключению их из плана строгой, т. е. доказывающей, аподиктической науки, подробному анализу структуры которой и посвящено главным образом это сочинение. Обратимся теперь к самому тексту, постараясь тем не менее дать ответ на поставленный нами вопрос. Прежде всего мы должны констатировать – и это, пожалуй, основное, – что качество связывается с теоретико-познавательной понятийной сферой через посредство понятия о чувственном восприятии. «Чувственное восприятие, – прямо указывает Аристотель, – есть восприятие качества» (Вторая аналитика, I, 31, 87b 29). Однако эта связь качества и знания не простая. Ее непростота в том, что она двузначна, что ее выявление связано с определенной трудностью, апорией. Процитируем весь микроконтекст только что приведенной цитаты: «Посредством чувственного восприятия нельзя знать [общее]. Ибо хотя чувственное восприятие есть восприятие качества [вообще], а не [только] чего-то определенного, однако чувственно необходимо воспринимается что-то [определенное] в данном месте и в данное время» (Вторая аналитика, 87b 28–30). Апория сразу же бросается в глаза: текст этот противоречив внутри себя.
Действительно, во-первых, здесь ясно сказано, что посредством чувственного восприятия знать нельзя. Ниже, в этой же главе, Аристотель еще раз повторит это положение. Во-вторых, Аристотель говорит о восприятии качества как о нечто большем, чем восприятие чего-то определенного, т. е. единичного, что не есть знание, т. е. в качестве ему видится некое знание, о чем говорит начало этого предложения («ибо хотя…»). Однако все равно, заключает Аристотель, «чувс