Другое, но в принципе однопорядковое обстоятельство, которое следует иметь в виду при объяснении смешения возникновения и качественного изменения в случае взаимопревращений элементов, состоит в том, что сами элементарные качества называются Аристотелем сущностями («субстанциями»). Так, в «Метафизике» он говорит: «И сущностями являются как эти начала (т. е. элементарные качества как теплое и холодное, о которых Аристотель говорит выше. – В.В.), так и вещи, которые из них состоят» (XII, 4, 1070b 26). Таким образом, с одной стороны, элементы и, соответственно, их взаимопревращения анализируются Аристотелем на уровне качеств и качественного изменения, а с другой стороны, элементарные качества рассматриваются как сущности, и тем самым элементы и их превращения рассматриваются на сущностном уровне. Эту невозможность строго различить сущностный и качественный уровень связывают иногда с качественным характером физики Аристотеля, приписывая ей тем самым, по крайней мере в большинстве случаев, пониженный в сравнении с Платоном и атомистами статус научности. Однако, мы хотим заметить, что то отождествление качественного изменения и возникновения, о котором мы говорим, идет вопреки стремлению Аристотеля их строго разграничить. Мы видели, как он критикует предшествующую философию за неумение их последовательно различить и хвалит атомистов как раз за их ясное различение одного от другого. Его концепция качественного изменения основывается на его онтологии и теории категорий и поэтому нацелена на четкое разграничение уровней сущности и качества, против их смешения и превращения тем самым качеств в самостоятельно действующие силы. Она как бы служит продолжением того метафизического барьера на пути субстанциализации качеств, о котором уже говорилось выше.
Почему же однако такое смешение происходит? Конечно, можно предположить, что эволюция взглядов Аристотеля на качественное изменение была зеркально противоположной эволюции взглядов на эту проблему у Платона. Действительно, как мы видели, Платон двигался к вытеснению качественного изменения из списка основных видов движения и к более последовательному подчинению его другим, прежде всего механическим, видам движения. Аристотель же, как нетрудно предположить, скорее двигался в обратном направлении. Но такого рода эволюционные соображения трудно проверить. Поэтому для нас вовсе не они являются главными. На наш взгляд, такое смешение можно объяснить «интерференцией» двух существенно различных типов аристотелевского квалитативизма: метафизико-эйдетического и физико-динамического. При этом характерно, что это смешение чаще всего происходит в такой предметной области, как область, исследуемая в GC, которая располагается как бы посередине между полюсами аристотелевской энциклопедии: онтологии и логики, с одной стороны, и биологии – с другой. Только имея в виду такое структурное объяснение, мы можем согласиться с Морроу, считающим, что «аристотелевское отбрасывание лидерства Платона в этом пункте (в пункте соотношения количества и качества. – В.В.) и его попытка присоединиться к старой концепции качественного изменения порождает неясности и несостоятельности в его физике» [105, с. 23, прим. 18]. Это высказывание, однако, требует пояснения. В действительности Аристотель строит новую концепцию качественного изменения, опираясь на свою онтологию в целом и теорию категорий в частности. Но категориальный подход к качествам был намечен именно Платоном, которого конечно же не имеет в виду Морроу, когда он говорит о «старой концепции качественного изменения». Он имеет в виду досократовских «физиков», у которых качества, вещи и силы действительно выступали в известной мере синкретично. Но эта традиция и стала исторической базой для того, что мы назвали физико-динамическим квалитативизмом. Поэтому, выражая динамику внешних исторических явлений и заимствований на языке внутренней логики мышления Стагирита, мы можем сказать, что именно наложение такого квалитативизма на его метафизико-эйдетическую разновидность приводило Аристотеля к указанному смешению. Что же касается другого пояснительного замечания Морроу, нацеленного на объяснение этого смешения («аномалия, внедрившаяся в аристотелевское понятие сущности» [104, с. 158]), то мы его принять не можем, хотя полисемия понятия сущности и облегчала Аристотелю такое смешение.
Мы уже видели, что апории, возникающие при разработке концепции качественного изменения, в последнем счете являются выражением фундаментальной антиномии единого и многого, пронизывающей в специфической форме всю философию Стагирита. В частности, мы видели, что общая теория движения приписывает качественному изменению равномерность как одному из видов движения. Однако специальный сравнительный анализ качественного изменения и перемещения позволяет обнаружить, что равномерным может быть только перемещение (Физика, IV, 14, 223b 20), а в более строгом смысле только круговое перемещение, вечное и совершенное движение небесных тел (там же, VIII, 9). Такой же механизм возникновения присущ и другим апориям качественного изменения, анализ которых позволяет глубже понять специфику качественного изменения, его природу.
Рассмотрим прежде всего апорию, связанную с понятием делимости. Делимость наряду с другими характеристиками («время», «непрерывность» и т. д.) является универсальным определением движения вообще. «Все изменяющееся, – говорит Аристотель, – необходимо должно быть делимым» (Физика, VI, 4, 234b 10). Однако качественное изменение, видимо, составляет исключение, так как «в одном только движении по качеству, – подчеркивает Аристотель, – может быть само по себе неделимое» (там же, VI, 5 236b 19). Это обусловлено тем, что «человек и время делимы, а о белом речь иная» (там же, 236b 5).
Вопрос о делимости качеств не так прост. Неясно, как вообще возможно качественное изменение, если качество неделимо. Но прежде всего рассмотрим само понятие делимости в применении к качеству. В «Категориях» Аристотель говорит, что «к качественным определениям применимо… “больше” и “меньше”. Одно белое называется в большей степени и в меньшей степени белым, чем другое. Да и само это качество доступно увеличению (ἐπίδοσιν λαμβάνει): предмет, будучи белым, имеет возможность стать еще более белым. Однако это применимо не ко всем, но к значительному большинству качественных определений» (Категории, VIII 10b 26–29). Исключение составляют такие качества, как «треугольное» или «четырехугольное»: о конкретном треугольнике нельзя сказать, что он в большей степени «треугольник», чем какой-то другой. «Одним словом, – резюмирует свой анализ Аристотель, – если под понятие данной вещи не подходят оба [сопоставляемых с нею] предмета, тогда один не может быть назван [таковым] в большой степени, нежели другой. Не ко всем качественным определениям, значит, применимо “больше” и “меньше”» (там же, 11а 12–14). Но к качествам, о которых идет речь в качественном изменении, применимо. В главе девятой «Категорий» Аристотель говорит о действии и страдании, а мы знаем, что под качеством в контексте качественного изменения понимается как раз то, «в отношении чего предмет называют страдающим» или испытывающим страдание (Физика, V, 2, 226а 27–29). Эти качества доступны степени и отношению «больше – меньше». Например, говорит Аристотель, «возможно нагревать “что-нибудь” больше и меньше и быть нагреваемым больше и меньше» (Категория, IX, 11b 1–3).
Однако мы должны здесь сделать уточнение. Говоря о том, что если время и человек делимы и делимы сами по себе, а белое – нет, Аристотель не отрицает тем самым то, что один «предмет, будучи белым, имеет возможность стать еще более белым» (Категории, VIII, 10b 27). Анализируя текст «Категорий», мы видим, что на первый взгляд Аристотель как будто сомневается в применимости понятия степени (больше – меньше) к некоторым качествам, принадлежащим к расположениям или состояниям. Действительно, он говорит: «В самом деле, можно прийти в затруднение (усомниться), называется ли одна справедливость в большей и в меньшей степени справедливостью, чем другая: то же можно сказать и относительно других состояний (расположений)» (там же, 10b 30–33). Но Аристотель заключает, что «по крайней мере, к тому, о чем бывает речь на основе (в зависимости от) этих расположений, бесспорно применимо “больше” и “меньше”; один человек называется большим знатоком грамматики, чем другой, и так же – более справедливым и более здоровым, и то же имеет место и в других подобных случаях» (там же, 11b 2–5).
Итак, речь идет не о неделимости качеств, взятых самих по себе, а о том, что носитель качества может принимать его в большей или меньшей степени. Качества мыслятся Аристотелем неотделимыми от носителей, хотя в то же время он допускает относительную самостоятельность элементарных качеств ТХСВ. Понятие степени относится не к самим качествам, а к способности предметов принимать определенное качество, быть более белым или менее белым, чем другой предмет.
Так мы понимаем текст восьмой главы «Категорий». При таком понимании противоречия между «Категориями» и «Физикой» в этом отношении нет. Когда в «Физике» Аристотель говорит, что «человек и время делимы, а о белом речь иная» (VI, 5, 236b 5), то он имеет в виду не способность предметов быть более или менее белыми, чем другие, а то, что белое, само по себе взятое, неделимо, а человек и время – делимы. Трудность здесь отчасти порождена языком. Действительно, названия качеств служат одновременно и названиями предметов, обладающих этими качествами. В этом смысле качество также омонимично, что мы отметили выше относительно количества. Кроме того, понятие делимости предполагает понятие пространства: и человек, и время, поскольку они делимы, мыслятся как некоторое пространство. «Белое» же, поскольку оно не мыслится самостоятельно сущим, не мыслится пространственно: наличие степени у белых тел означает, что белое можно рассматривать как интенсивную, но не экстенсивную величину. Ссылка на предмет-носитель означает, что как интенсивно делимая величина качество мыслится лишь при посредстве такого предмета: само по себе оно недоступно интенсии и ремиссии (повышеию и уменьшению степени).