Появление ИИ у наших «берегов», подобно прибытию конкистадоров, пробуждает одновременно восторженные надежды и глубокие опасения. Кого-то может привлечь перспектива обрести новый инструмент для укрепления своей власти, способный придать их правлению дополнительную устойчивость и авторитет. Другие спешат предотвратить возможность попадания в тотальную зависимость или хотя бы пытаются подготовиться к управлению ее последствиями. ИИ пробуждает в нас двойственное отношение – как желание принять его, так и стремление отвергнуть.
Но возможен ли сценарий, где ИИ станет завоевателем? Превратятся ли человеческие лидеры в его марионеток – правителей без реального суверенитета? Или, возможно, богоподобный ИИ возродит некогда повсеместную идею божественного права, а короли станут его так называемыми помазанниками? Или же ИИ будет постепенно встраиваться в наши социальные структуры – сначала робко и неуклюже, но со временем становясь их неотъемлемой частью, усиливая и трансформируя их изнутри? Либо людям придется подавлять ИИ, словно опасных мигрантов, искусственно ограничив его возможности и блокируя доступ к власти – лишь бы успокоить охваченную паникой элиту?
Без сомнения, ИИ предоставит человечеству ранее невообразимые возможности для ускорения научных открытий, снижения трудовых нагрузок и облегчения страданий, вызванных болью. Однако гораздо меньше единодушия наблюдается вокруг необходимости или целесообразности использования ИИ в сфере принятия политических решений. Даже если бы исключительные результаты и в этой области были гарантированы, естественно, что мы сомневаемся, можно ли доверить столь значительную власть технологии.
Научные инструменты раздвинули границы нашего познания, открыв новые горизонты понимания мира. Корабли, как защитные коконы, позволяли нам достигать самых отдаленных рубежей неизведанного. Но политическая власть всегда оставалась исключительно человеческой территорией – неприкосновенной для технологий. До сегодняшнего дня.
Долгие века политическая власть воспринималась как божественный дар – вера и управление государством оставались неразрывны. Даже когда современные государства стали светскими, эта связь не исчезла полностью. По меткому замечанию английского философа Г.К. Честертона,
Когда люди перестают верить в потустороннее, они начинают обожествлять мирское. И прежде всего – то, что в этом мире обладает наибольшей силой[61].
В этом ключе и религия, и политика не только переживали циклы созидания и разрушения, но и предвидели их повторение. В индуистской теологии непрерывная эволюция природы и общества происходит через циклические «ночи хаоса» на бесконечном колесе бытия, причем каждый период – или цикл юги – длится более четырех миллионов лет. Многие индуисты верят, что в настоящее время мы живем в лучшей части худшей эпохи, Кали-юги, эпохе духовной тьмы, в которой люди ошибочно считают себя выше богов.
Буддийская традиция также видит жизнь как цикл смерти и перерождения – концепцию, запечатленную в священных текстах и художественных образах. Буддийские монахи неделями кропотливо создают из цветного песка мандалы – сложные космические диаграммы, чтобы в мгновение ока разрушить их, воплощая идею мимолетности всего живого[62]. Колоссальный буддийский храм на острове Ява в Боробудуре и индуистско-буддийский храмовый комплекс в Ангкоре (Камбоджа) считаются трехмерными архитектурными мандалами и до сих пор остаются одними из крупнейших религиозных сооружений в мире.
Маятник политических взглядов – знакомое всем явление. Призвание истинно мудрых правителей – посвятить жизнь свершениям, которые преодолеют внутреннее сопротивление, переживут внешних врагов и заложат основы прочного мира и стабильности. Но даже самые дальновидные из них знают: плоды их трудов в веках не останутся – и уж точно не уцелеют, когда держава придет в упадок. Судьба цивилизаций подобна судьбе людей – они гибнут, когда иссякает вера в идеалы и ценности, некогда служившие им основой.
Все великие политические и религиозные традиции сходятся в одном: они предвидят эпоху тотального катаклизма как финал или перерождение существующего миропорядка. В иудейской традиции власть циклично переходит от Бога к избранным земным правителям и обратно, когда человечество, отвергнув божественные законы, оказывается на краю гибели. Буддизм предлагает путь просветления как выход из бесконечных циклов перерождения. Индуисты верят, что наша эпоха, четвертая и последняя юга в текущем цикле, время нарастающего хаоса, который завершится катастрофой, чтобы возродить золотой век Сатья-юги, когда миром правят боги. А в храмах по всему миру звучат молитвы о явлении спасителя – будь то божественное дитя, мессия или двенадцатый имам, – чье пришествие ознаменует конец истории человечества либо начало новой эпохи.
Исаак Ньютон и Готфрид Вильгельм Лейбниц, современники, часто спорившие друг с другом, в своих новаторских математических исследованиях изменений все же пришли к общему выводу. Они полагали, что на малом масштабе любая кривая кажется прямой линией – настолько, что возможный разрыв почти незаметен. Появление ИИ в государственном управлении – этой исконно человеческой сфере – стало бы именно таким разрывом. Оно предвещает невиданный рывок в эффективности управления, но в то же время – радикальный разрыв с традиционными представлениями о власти и предопределенности. Технологии неумолимо ведут к прогрессу, тогда как политика и религия превращают разрушение и обновление в неизбежность. Станет ли ИИ выходом из исторического круговорота или лишь началом нового витка? Это финальная глава нашей истории или только ее предисловие?
Лидерство – в большей мере искусство, чем наука. Даже сталкиваясь с порой непреодолимыми препятствиями, некоторые правители добивались поистине выдающихся результатов. В современной истории среди таких выделяются Дэн Сяопин в Китае, Александр Гамильтон в США и Ли Куан Ю в Сингапуре. Всем троим удалось высвободить скрытые глубинные социальные силы – казалось бы, неподвластные чьему-либо воздействию.
Дэн Сяопин объединил капитализм с древней бюрократией, основанной на меритократии[63], но лишенной жизнеспособной экономической теории; Гамильтон позволил новой политической философии распространиться на огромной территории, где не существовало единого политического устройства; Ли основал остров совершенства, проявив невероятную силу воли, несмотря на катастрофически скудные ресурсы.
Каждый из этих трех лидеров сочетал в себе поразительную силу ума, непреклонную целеустремленность и личное обаяние. В политическом языке и других формах убедительной риторики обществу обычно предлагается видение будущего, которое, если воспользоваться терминологией Аристотеля, состоит в равной мере из логоса (логики), этоса (личного авторитета) и пафоса (эмоциональной связи). Эти стратегии – одновременно моральные и психологические – служат фундаментом для формирования культурной идентичности и устойчивых политических систем. По сути, лучшие лидеры – это талантливые рассказчики, которые умеют зажигать сердца и объединять людей общей идеей.
Но наша тяга к эмоциональному и возвышенному часто становится ахиллесовой пятой. Даже мудрейшие руководители, чьи поступки балансируют между инстинктами и осмотрительностью, порой поддаются сиюминутным порывам. Государственные институты (как и корпорации, церкви, семьи – все организации, созданные и управляемые несовершенными людьми) представляют собой неуклюжий симбиоз унаследованных традиций и робких попыток обновления.
В демократиях или диктатурах, в развитых странах и государствах третьего мира, в прошлые эпохи и сегодня человеческая природа остается неизменной. Вековые потоки времени пока не изменили фундаментальных принципов того, как мы управляем собой. Мы продолжаем существовать в рамках тех же древних структур, что и наши предки тысячелетия назад. Опора на идеи далекого прошлого – не обязательно недостаток. В конце концов, мудрость древних не раз служила источником вдохновения и практической основой для наших наиболее процветающих обществ. Но такие общества скорее исключение. Ведь если великие умы иногда преобразовывали традиции во благо, то обыкновенные правители чаще обращали их во вред.
Отчасти эта политическая устойчивость коренится в самой человеческой природе – одновременно верной и непостоянной, скромной и тщеславной, альтруистичной и эгоистичной. Особенно ярко эти противоречия проявляются в условиях тирании, где прихоти одного правителя могут перевесить коллективную последовательность. Результат предсказуем: ресурсы страны превращаются в инструмент личного обогащения, а правосудие – в орудие власти. Эти злоупотребления легко распознать, но искоренить гораздо сложнее. Непотизм[64], усугубляя эксплуатацию и делая правовой нигилизм нормой, подрывает веру активных граждан в возможность улучшить как положение страны, так и собственную жизнь. Тем, кто осмеливается требовать политических перемен, не говоря уже о смене режима, приходится готовиться к нечестной борьбе. Инициаторов кровавых революций сначала проклинают, затем – в случае успеха – прославляют как мучеников.
Даже демократия не застрахована от человеческих слабостей и нелогичных шагов, пусть они проявляются и не совсем прямолинейно. И хотя власть здесь не передается по наследству, но сохраняет удивительную способность к самовоспроизводству. Идея равенства, расширенная до переноса ответственности на общество, нарушает шаткое равновесие, склоняя чашу весов то к всепрощению, то к тотальному осуждению. А в эпоху информационного потопа мудрые голоса демократии тонут во всеобщем гаме. Вирусные идеи могут обнаруживать неожиданное влияние.