– Насчет них все же подумай.
– Нет, эти отобрали, так отобрали, значит, не заслужил. Носить теперь буду только те, которые снова заслужу. А эти или матери отправьте, или сами выкиньте, или это сделаю я. Брезгую я их носить. Отобрали раз, отберут и второй.
– Почему матери?
– Жене не хочу, предала. Не доверяю. Хотя лучше отцу, мать жену поддержала, тоже простить не могу.
– Понятно.
Дальше комиссар больше молчал, о чем-то размышляя. Мы вернулись в штаб по его настоянию, и он передал мне конверт с наградами.
– Сам решишь, что с ними сделаешь. Теперь это на твоей совести, – сообщил.
Пожав плечами, я покинул землянку и, прогулявшись до ближайшей речки, бросил конверт с наградами в самое глубоко место. Я тут купался, знаю, где оно. Потом вернулся в землянку, побрился и вскоре уснул. Вот только меня подняли через четыре часа.
Я спросонья поначалу не понял, что от меня хотел посыльный красноармеец из штаба, пока не разобрался, что меня срочно вызывают с вещами. Подхватив оба сидора, шинель, я рванул к штабу полка. Там командир сообщил:
– Борт номер восемь готов к вылету. Вылетаете немедленно к штабу Центрального фронта. Нужно провести ночную разведку тылов противника. Товарищ маршал, командующий нашим фронтом, заявку из Ставки одобрил.
– Есть, – только и осталось мне, что козырнуть.
На машине комполка меня подвезли к самолету, это был тот самый борт, на котором мы с Турбиным летали, тот подготовлен к ночной разведке, экипаж опытный. Самолет почти сразу взлетел, и, пока я отсыпался на полу машины, мы направились к нужному аэродрому. Нас сопровождало звено истребителей. На месте нам прислали командира, полковника из оперативного штаба Центрального фронта, в полете именно он вел запись и ставил метки на карте. Три дня мы крутились в тылу противника. То есть три ночи. Потом нас вернули, и мы снова с Турбиным летали. Два дня проводилась проверка, не сменили ли немцы свои стоянки и не перебросили ли резервы. В двух местах действительно имелись подозрительные скопления техники и пехоты. Мы там разведчиков высадили, следующей ночью их другой борт заберет, задача языка взять, офицера званием повыше. А нас перебросили на Западный фронт. Потом снова на наш фронт, а дальше ждал Южный. А потом и Северный. Так август и пролетел.
Третьего сентября, когда мы вернулись после очередной помощи другим фронтам, я лежал в землянке и слушал стоны Юрки. Тот недавно только вернулся из госпиталя, где пролежал три недели. Их борт был сбит, и он пострадал при вынужденной посадке, в деревья врезались. Не серьезно, иначе дольше бы в госпитале пролежал. А стонал тот, что летать не дали, не было свободной штурманской должности. Новый самолет будет через пять дней, вот его и включили в экипаж. Не хотел он пять дней ждать, летать желал.
– А у тебя как дела? – поинтересовался тезка, красуясь новенькой Красной Звездой на груди.
Их экипаж наградили за вывоз наших раненых из немецкого тыла. Да и лейтенанта он получил. В отличие от него, я наград не получал, да и звание осталось то же. Почему не награждают, мне вполне ясно. Стало известно, что я награды выкинул, секрета из этого я не делал. Кто-то считал, что я прав, свою позиция я пояснил, кто-то говорил, что не прав. В общем, мнения разделились, но то, что информация о моем поступке ушла в верха, я не сомневался. Да и не нужны мне награды, летаю, дело свое делаю, большего мне и не надо. Правда, все же свой секрет раскрою, в конверте была речная галька, а награды я с оказией отправил отцу, он сохранит. Носить не буду, это принципиально, но пусть в семье сохранятся. Наградные корочки у жены, та хранит с другими документами.
– Новостей море, – ответил я, продолжая лежать на койке, закинув руки за голову. – Борт наш все, на прикол встал, мы ресурс двигателей выработали. Сейчас все из салона на другой более свежий борт перекидывают. Экипаж остается тот же, хорошо сработались, глупо менять. Эту ночь я с бомбардировщиками буду летать, два вылета планируем, пока готовят связной самолет, через час к «большим» вылетаю. А дальше все по старой схеме.
– Ясно. Ты же летал по всем фронтам. Как там?
– Северный еще держится, не дает окружить Ленинград. Я сообщил, где у немцев и финнов резервы сосредоточены, склады для налетов ночной авиации. Центральный все еще воюет у Смоленска. Где наши топчутся – ты знаешь. Южный плохо, далеко немцы прорвались, практически к Крыму вышли. Там их пока тормознули, но думаю, ненадолго. Скоро снова облетывать буду, нужно сверить их перемещения с последними разведданными.
– Как думаешь, удержим?
– Сомневаюсь, – честно ответил я. – Воевать еще не умеют. Устав нужно менять. После Финской, конечно, многое изменилось, но все равно мало. Нет, до зимы так и будем отступать. А дальше дедушка Мороз поможет. Немцы к таким заморозкам не готовы.
– Плохо. Я надеялся, что ты меня успокоишь. Конечно, тезка, побьем, через год в Берлине будем, – сымитировал он мой голос.
– Вот размечтался. Эта война не на год и не на два, повезет, если за четыре закончим.
– Совсем расстроил… Кстати, ты все еще сжигаешь письма жены, не читая?
– Юра, я думаю о вылете, ты ведешь расспросы о будущем войны. Где тут «кстати», говоря о моей жене? Где предпосылки?
– Да просто в голову пришло. Сжигаешь?
– Сжигаю, – хмуро ответил я. – До Нового года читать не буду и ей писать тоже. Наказана она.
– Понятно. Но отцу ведь пишешь?..
– Немцы почти сблизились с Кожанкой, в тридцати километрах на новую линию обороны наткнулись. МТС эвакуировали, вот и отец уехал. Сейчас на пути к Москве. Как приедет, сестры напишут. С ними я в переписке, как и с отцом, и братом. С остальными не общаюсь.
– А с Олегом что?
– Не вернулся из боевого вылета. Над Балтикой бой шел. Плавает он плохо. Если выпрыгнул, спастись сложно будет. Пока числится пропавшим без вести. Седьмого августа его сбили. Письмо от сослуживцев пришло. Можешь почитать.
Достав из вещмешка пачку писем, я нашел нужное и протянул тезке. А пока тот читал, я продолжал прикидывать. Что-то чуечка свербит о вылете на бомбардировку очередных складов противника. Второй вылет уже на фронтовой аэродром. Что-то будет. Чуечка просто так верещать не будет. Дальше, собравшись и попрощавшись с Юркой, серьезно прощался, надолго, я так никогда не делал, поэтому тезка что-то заподозрил:
– Ты чего, командир?
– Плохой вылет. Чую, не ввернусь из него.
– Ты это брось. Неприятности так притянешь, если часто думать о них будешь. Сам об этом говорил.
Несколько летчиков, что прислушивались к нашей беседе, мы не одни в землянке были, подтвердили это. Летчики вообще очень суеверны.
– Думаю, ты прав, – улыбнулся я, успокаивая штурмана, после чего отстегнув часы с руки, протянул ему. – Подарок. На память.
После этого собрав вещи, я дошел до стоянки связного самолета, и мы вылетели к бомберам. Тут до них едва ли сто километров было. Добрались благополучно, хотя рассмотрели вдали две пары «мессеров».
После посадки я стал осваиваться на месте штурмана в ТБ, дело уже привычное. Ну и как стемнело, полк из двадцати двух машин пошел на взлет. Вылет к моему удивлению прошел отлично, мы прошлись по трассе, уничтожая автостоянки частей обеспечения. Отбомбившиеся машины поворачивали обратно, а мы летели дальше в поисках целей, хорошо прошлись по тылам, несколько складов уничтожили. Один артиллерийский был, полыхнуло так, что нас на двух километрах чуть не сдуло. Вернувшись, я пообедал и отдохнул, пока машины заправляли и подвешивали новые бомбы.
Теперь фронтовой аэродром, полетим двумя группами. Наша выходит на цель первой, вторая наводится по пожарам. Так и сделали. Хорошо все полыхало, а при возвращении случился бой с истребителями «ночниками». Чуечка не подвела – очередь прошлась по кабине штурмана, по мне. Ноги напрочь оторвало, пушкой видимо садили, я наложил жгуты, но чую, что продержусь недолго. Я еще помнил посадку, как меня доставали, как несли на носилках, врач рядом суетился, особисты, и темнота.
Судорожно вздохнув, я открыл глаза и посмотрел на голубое небо. Да, я оказался во все том же теле мальчика-терминатора. Примерный возраст двенадцать лет. Раньше показалось десять, но в меню нашел, именно двенадцать. Вот и сейчас меню мне было доступно. В прошлое тело теперь не вернуться, да и тезки под рукой нет, чтобы оживил, хэ-хэ. Надеюсь, все же я оставил о себе добрую память. Человека, преданного делу и несгибаемого, что бы со мной ни делали. По крайней мере я пользовался большим уважением среди личного состава обоих полков.
Поработав с меню, я сел, изучая тело и одежду, мельком посмотрев на дрон, что пролетал наверху. «Охотник» меня не обнаружил, сенсоры не засекли, так что тот улетел, а я закончил изучать свое новое тело и свою одежду. На дрона я смотрел с некоторой опаской, если тот меня обнаружит, то пленит сетью и доставит на сборную базу, где меня клеймят, и я буду работать или на заводах искусственного разума, или на фермах. Ну для последних я еще маловат, стояка нет, а вот для заводов вполне сгожусь. Насчет этого без шуток, дрон не опознает во мне терминатора. Новейшая разработка, металла нет, кости из керамики такой прочности, что не каждый пресс их раздавит. Мускулы, суставы, кровь, все искусственное, но вполне живое. Поддерживаются наноботами. То есть, если меня порежут, кровь потечет настоящая. Однако мысленно я могу запустить программу восстановления и зарастить ее и остановить кровотечение. Даже шрама не останется. Не сразу, за пару часов, чем глубже рана, тем дольше, но неплохие умения. Бегаю сто километров в час, плавать не могу, плавучести нет, сразу на дно пойду. Однако могу задержать дыхание, хотя кислород для питания организма мне нужен. Задержать могу на час, пройдя реку или какой-либо водоем по дну. Вода телу не повредит. Сильный, пару тонн подниму. Но это предел. Чтобы содержать свой живой организм, мне требуются вода и пища. При этом могу довольно долго не принимать ее. Воду до месяца, пищу два, в этом случае организм умрет, придется сбросить, чтобы не вонял, и останется скелет. Проще говоря, это будет конец моего существования. Тьфу ты, как робот заговорил. Помру я, если проще. Есть еще один момент: я хоть и искусственный ребенок, но тоже расту, наноботы стараются. Чуть медленнее, чем обычные дети, но все же.