то на деле? Есть ли у них чувство бесспорной заслуги, не опровержимой методами Следственного комитета? Есть повадка заслуги, которой у них не отнять, то есть достоинство?
С одной стороны, элиты еще надо создать, с другой стороны, они есть, и их пора признать и за собой позвать. Сценарием 2012 года, сорванным дуумвирами, был выход Медведева во главе правящих консервативных элит на выборы главы государства. Собрав элитную коалицию, надо было предъявить ее не Путину исподтишка, а избирателю всея России. Пойти на выборы во главе достойных людей, которые и его признали достойным. Власть главы государства в таком сценарии реально превращалась в первую и высшую власть, стоящую над исполнительной властью.
Двинувшись в старый путинский коридор, Медведев стал должником окружения и соискателем «добавочного времени». Сам Путин в 2007 году не захотел идти во власть должником… а Медведев? Сойдя с позиции ценностей к штамповкам административного популизма, наш несостоявшийся Аденауэр остается президентом для самого тесного круга. Естественно, что и в этом тесном кругу главным снова оказывается Путин. Большинство же осталось и без лидера, и без элит.
Ярославль
Медведев искал в государстве норму. Для этого он в городе Ярославле, на гербе которого изображен геральдический медведь — «животное умное, но осторожное» ©, учредил мировой политический форум и сам его открывал. Дискуссии в Ярославле всегда вертелись вокруг темы «стандартов демократии» и ее норм.
Медведеву виделись безличный здравый смысл, правовой стандарт и границы — куда идти, куда не идти? Куда должно, куда опасно? Какого условного «Ходорковского» впредь еще можно арестовать, а какого нельзя? Требовалось восстановить ясность границ возможной власти. Требовалась реабилитация нормы, с оценкой искаженного и упущенного. Коррупция? Это оплошность, которую можно исправить. Тут-то и двинемся к модернизации, тут-то и встанет Государственность во всей красе, в его комплексном величии и цельности.
Работа Медведева над ошибками Путина означала, что он — корректор и пришел готовить путинскую систему к тотальной кодификации. У Путина слово «нормальное» — вне политики, норма как цель им не ставилась. «Нормально» у Путина значит «как всегда». Избежать той или этой угрозы, уйти от того или другого страха — где уж тут норма! Перейдя в последние годы президентства к попыткам нормализации, Путин немедленно наворотил нелепостей. Нелепости 2006–2007 годов сводились к вопросу: вот куча денег, и надо придумать, как их правильно тратить. Прежде мы все экономили, но пора и о приятном подумать. Тут-то госкорпорации стали создаваться одна за другой. Путиным все это мыслилось как желанный мир, переход от полевой жизни на комфортный бивуак. Басаева убили, страна едина, пенсионеров кормим — куда переходим теперь? Идеологией Путина был транзит, переходностью искупалось все. Россия — переходное состояние; о демократии подумают наши внуки.
Демократия Путина — это норма, резервируемая на будущее. Когда в России, как в Америке, будут две партии и в обеих все станут решать солидные богатые люди. Все это потом, не скоро, когда мы отойдем от края пропасти. Но разве нас всех, и власть в особенности, не кормит жизнь на краю? От парадоксов Путин обычно отмахивается.
Медведев систематизирует путинскую систему вопреки ее желанию и остаткам свободолюбия. Систематизировать — значит ампутировать лишнее в его, Медведева, ленинградскоюридическом представлении. У него еще так много хороших идей — Медведев ценностный доктринер, — что для их воплощения нужен кто-то сильнее его самого. Неужели Путин?
Путин — внутриполитический вождь, ставший всемирно влияющим лицом. С первого же месяца власти он учит английский, чтобы лично заниматься внешней политикой, но главная сцена его действий — внутри России. Авнешниймир — этоаудитория егоиРоссии. Если на Путина соберется аудитория, она нам всем оплатит спектакль. Нетерпеливый Медведев сам спускается в зрительный зал. Зал заседаний Ярославского форума находился в здании спорткомплекса «Локомотив» — ледовой арены. На лед организаторы накидали ковров, но снизу всегда несло гробовым холодом. Западные интеллектуалы и даже сам Збигнев Бжезинский, сами не зная почему, притоптывали, чтобы согреться. Из ниоткуда является евро-атлантическое пространство, которого в нашем дискурсе не было. (Евроатлантика начиналась за Неманом, а мы жили в Евразии.) Медведев определяет евро-атлантическое пространство как включающее Россию; его стандарты демократии должны стать компромиссом о норме с Западом.
Но куда обращена медведевская «утопия нормы» — внутрь иль вовне России? Норма это что — свободный быт русских людей или королевский титул в книге таких же титулов? Медведевская идея нормы не сумела стать внутренней. Тогда он стал искать место своему христианскому принципату по закрытому списку ролей. Пора интегрировать роль главы государства Россия в глобальную титулатуру — король не может быть фигурой, которой нет на доске!
С этим Медведев летит в Ярославль, одно из немногих мест, где ему хорошо. На форум, который он сам придумал. За несколько часов до прилета на окраину Ярославля рухнул самолет с командой «Локомотив», любимой командой города. Форум скомкано заканчивают на ледовой арене «Локомотива», уже выморочной.
Медведев читает гробовую либеральную речь, начинающуюся и заканчивающуюся словами «трагические испытания». Нормой его России оказывается катастрофа. Что бы там ни оговорили между собой в августе президент с премьером, человек Медведев рухнул здесь, в Ярославле.
КРАХ, клудж И СКРЭТЧВместо заключения
Россия — это страна, где некоторые потребляют много, оставляя миллионам потреблять мало, зато равномерно и гарантированно. Российская система социальной поддержки состоит в прямом расходовании средств бюджета. Это не капитал и не эндаумент — это бюджетный грант. Такое социальное государство стоит еще дороже, чем сверхдорогая элита.
Кудрин критикует сложившуюся модель и тех, кто ее перенапрягает — Путина и Медведева. Кудрин требует разгрузить каркас власти, социально — бюджетное государство. Он хотел облегчить бюджеты лояльности. Но модель социальной поддержки это политическая, а не финансовая система.
Кудрин возвращается и возвращается к вопросу о рисках — государство рискует, тратя слишком много, правительство рискует, поощряя граждан много потреблять. Требуя снизить расходы бюджета и укрепить институты, Кудрин неожиданно попинал «ручное управление» — его не разъяснив. Что значит ручное управление?
Российское «ручное управление» управляет не процессами, а людьми, получая выгоду от того, что неуправляемый хаос их ослабляет. Власть рулит заслонками допуска в вип-зоны порядка, обостряя страх их потерять. Мы намеренно завышаем ставки для тех, кто откажется от игры.
Ручное управление — это управление как бизнес. Управление, целью которого является лояльность, а не порядок, нормирует лишь извлечение монопольной ренты лояльными управляющими. Сверхдорогая элита России сегрегирует недопотребляющее население, закрепив его за схемой социальных раздач — территориальной картой власти.
Нам очень важно вынудить к согласию заранее, чтоб затем руководить уже согласными с нами людьми — их жадностью, их страхом перед нами и друг перед другом.
Слово «экономика» используется нами как эвфемизм. Это официальный жаргон, вроде «коммунизма» в СССР; нынешний требует, чтобы политическая позиция описывалась как хозяйственная. Российский либерально-бюрократический официоз идет не от ценности, а от конъюнктуры, причем абсолютизируемой. Такое понятие об экономике хорошо выражает слово проект. Говоря о развитии страны и о двадцатилетии новой России (тоже проект), Медведев упоминает о рисках возникновения пузырей на рынке. Риск связан с финансовыми дисбалансами, но Кудрин уже расшифровал дисбалансы как политические — присущие нашей власти, с ее проектно-бюджетным ажиотажем. Стимулируя спрос на программы социальной помощи в обмен на лояльность и пассивность бюджетников, мы внедряем пузыри в основание государства. Наши пузыри, они же наши «проекты» — это национальные государственныепузыри. Не превращается ли сама Российская Федерация в сверхпузырь — разгоняющий риски развития по бюджетозависимой массе через вертикаль власти? Именем суверенитета мы создали пузырь бюджетозависимого большинства, и его ненадежностью шантажируем страну. Зато на мировом рынке власть выступает в роли консервативного принципала, максимизирующего прибыль, продавая сырье.
Сила власти не в том, что можно приобрести любое количество банкиров, бандитов и адвокатов. Сила в том, что государственный бизнес — единственный в стране, чья собственность, прибыль и инвестиции защищены.
Власть — единственный российский субъект, который отлично капитализированным выходит на мировой рынок. Но операции с его выручкой нелегальны. Они скрыты от налогоплательщика внутри межбюджетных (и воровских) процедур. Зато мы раскидываем рубли социальной помощи в триллионных объемах из бюджетных мешков. «Длинных денег» втакой экономике нет, им неоткуда появиться.
Мы балансируем между населением и мировым рынком, используя дефицит правовой защиты как выгодную управленческую конъюнктуру. Риск упакован в риск и перемешан с мелкими выгодами — такие деривативы Государственности отлично расходятся.
Кремль микширует местную власть с мировыми финансами, провинциальные страсти — с демократической миссией. Но главное для нас в этом scratch — единоличный диджеинг институтов рынка с массовыми страхами и выборными процедурами. Притормаживая или, наоборот, ускоряя пластинку пальцем, мы отмеряем дозу опасности, дозу величия и дозу свободы. Архаика, имплантированная в постмодерн — адский коктейль гениальной власти.