Свободы захотели?
Любой писатель является горячим сторонником творческой свободы. Кому нравится, когда над тобой стоит кто-то, кто диктует – как писать и что писать. Правда, чаще всего оказывается, что творческие люди ценят эту самую свободу исключительно для себя. Но в любом случае – рамки никому не нравятся.
В сталинские времена с творческой свободой было неважно. Как в армии туго со свободой личной. К тому же послевоенные реалии обострили эту проблему до предела. Повторюсь, прижимать творческих людей стали в это время и в демократической Америке. А потому реакция по обе стороны океана была одинаковой, протестной. Государство навязывало патриотизм, значит, ответной реакцией было то, что вспомнили о «свободе человеческой личности». Которая и есть мерило всего.
В США эта тенденция вылилась в полный нигилизм по отношению к обществу. Все плохо, все не так, как надо. Надо все развалить и построить заново. Эти настроения до слез напоминают нашу перестройку. (Точнее, все наоборот. Наша творческая интеллигенция не наигралась в шестидесятых.) Последствия были невеселые. Возникшая на этих идеях «молодежная революция» принесла с собой, кроме всего прочего, моду на наркотики, от которых в США в те годы погибло больше людей, нежели во вьетнамской войне. Да и сегодняшний мусульманский терроризм корнями уходит именно в то веселое время. Не говоря уж о разных мелочах вроде тоталитарных сект и массовых сатанинских культов. Но это тема для отдельной книги. Вернемся на наши просторы.
Здесь первым крупным событием новой эпохи явился скандал с присуждением Нобелевской премии Борису Пастернаку.
Суета вокруг романа
В застойное время Борис Пастернак являлся священной коровой советской интеллигенции. При этом так часто цитируемое выражение «Я Пастернака не читал, но скажу» можно с успехом отнести и ко многим его почитателям. Пастернак – поэт для утонченных эстетов, для любителей «чистой поэзии». Которых вообще-то очень немного даже среди тех, кто любит стихи. Большинство читателей все-таки увлекает содержание – чувство, настроение. Поэтому у Есенина и сегодня много поклонников. Да и у Маяковского их немало. А Пастернака чтят, но не читают. И что еще более характерно – не цитируют. Что означает – поэт не цепляет.
Еще более это относится к знаменитому роману Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Редкая птица долетит до середины Днепра. Редкий читатель смог прочитать этот роман до конца. Еще меньше тех, кого потянуло его перечитать. Но это не важно. Пастернак был знаменем, любовь к нему была признаком «элитарности» и некоторой оппозиционности. И все из-за упомянутого романа.
Б. Пастернак
Борис Пастернак сумел пройти всю сталинскую эпоху без особых неприятностей. Хотя шанс на них нарваться у него был – и немаленький. Его называли на допросах Осип Мандельштам, Исаак Бабель и многие другие, угодившие в лапы НКВД. По одной версии, его спасала близкая дружба с Владимиром Маяковским. По другой версии, когда до Сталина дошли слухи об очередном доносе на Пастернака, вождь бросил:
– Оставьте в покое этого небожителя!
И оставили.
Борис Леонидович и в самом деле всегда позиционировал себя именно как представитель «чистого искусства». Хотя и отдал дань общественно-политической тематике поэмами – кстати, неплохими – «Девятьсот пятый год», «Лейтенант Шмидт» и другими. В 1934 году на Первом съезде Союза писателей он был провозглашен лучшим советским поэтом. Об этом поклонники Пастернака вспоминать не любят. Как-то портит чистоту имиджа. Кроме всего прочего, Пастернак был одним из мэтров советского поэтического перевода. Как я уже говорил, этот жанр пышно расцвел именно при советской власти и с ней же увял. Вряд ли тогда было особо много поклонников, допустим, венгерского поэта Шандора Петефи. Не говоря уж о какой-нибудь «чечено-ингушатине» (так на жаргоне переводчиков называли поэзию народов СССР). Но была установка – знакомить народ с мировой культурой. И переводили. И очень хорошо оплачивали переводы.
Роман «Доктор Живаго» был задуман Борисом Пастернаком в сороковых годах. Произведение для него являлось очень важным – автор полагал, что оно будет его главным творением, в котором он хотел рассказать о своем взгляде на мир и собственное место в этом мире. Он пишет «книгу жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидать и передумать».
Правда, когда он читал отрывки из романа друзьям, в том числе и Анне Ахматовой, они отнеслись к произведению без особого восторга. Анна Андреевна так честно сказала: скучно, мол. По-моему, она была права.
Есть красивая фраза: «Талантливый человек талантлив во всем». Но это не так. Довольно часто деятели искусства, попробовавшие силы в «сопредельном» жанре, не достигают в нем успеха. К примеру, Иван Бунин очень обижался на читателей – на то, что они с восторгом читают его рассказы, но остаются совершенно равнодушны к его же стихам. А кто помнит стихи Алексея Толстого или Джека Лондона?
Не могу удержаться, чтобы не привести пример из другого жанра. Мало кто из многочисленных поклонников «Битлз» читал рассказы Джона Леннона – и даже знает об их существовании. И правильно, что не читали. Песни у него выходили куда лучше.
Борис Пастернак, закончив роман в 1949 году, предложил его к публикации в журналы «Знамя» и «Новый мир». Первоначально книгу приняли к печати, но потом дело как-то застопорилось. В 1956 году Пастернак передал рукопись в итальянское издательство Фельтринелли. В составленной КГБ уже после всех событий записке дальнейшее излагается так:
«Передавая рукопись за границу, Пастернак, как это видно из его беседы с профессором Оксфордского университета белоэмигрантом Катковым Г.М., приехавшим в сентябре 1956 года, исходил из того, что роман в Советском Союзе не может быть принят. Предпринимая этот шаг, Пастернак, по его словам, не был заинтересован в материальной стороне дела, и поэтому основным условием, которое он поставил перед издателем, было перевести «Доктора Живаго» на европейские языки: французский, немецкий и английский после выпуска его на итальянском».
Книга вышла в Милане в 1957 году, а потом стала переводиться на иностранные языки. И вот тут-то началось...
«Я Пастернака не читал»
Надо сказать, что иностранные «друзья и поклонники» довольно искусно подводили Пастернака к идее передать рукопись на Запад. Благо поэт был и сам уверен в эпохальном значении своего произведения. Он хотел напечатать роман во что бы то ни стало. Что же касается зарубежных откликов, то они пошли косяком. И вполне понятно какие. Пастернаку начали активно «шить политику». Стали писать не о литературных достоинствах романа, и даже не о поднятых там морально-нравственных вопросах – а начали вычленять оттуда именно «антисоветчину». И это понятно. Из всех возможных вариантов освещения темы журналист всегда выбирает самый хлесткий. Таково уж его профессиональное мышление. Кому, в самом деле, интересно на Западе, что русский поэт, которого там знали только ученые-слависты, написал какой-то там роман? Но! «Известный русский поэт Пастернак выступил против коммунизма». Вот это уже годится на первую полосу.
А на самом-то деле... Историк литературы Марк Слоним пишет об авторе романа: «Он верит в человеческие христианские добродетели, утверждает ценность жизни, красоты, любви и природы. Он отвергает идею насилия, особенно тогда, когда насилие оправдывается абстрактными формулами и сектантской демагогией». В общем, как говаривал кот Леопольд, «ребята, давайте жить дружно».
Герой «Доктора Живаго» – это тот же булгаковский Мастер, которого только похлеще закрутило жизнью. Белые и красные непонятно зачем занимаются кровавыми разборками, а из-за этого главному герою неуютно жить. Вот если бы они ими не занимались, тогда все стало бы хорошо. Недаром роман очень понравился Альберу Камю, который прославился своими работами, где утверждалось, что вся наша жизнь – абсурд. Но, в конце-то концов, Борис Пастернак смотрел на мир так, как он смотрел.
Но, как уже было сказано, зарубежные друзья упирали прежде всего именно на «антисоветскость» романа. Как водится, тут же заворочались непримиримые эмигранты. В частности, большой шум поднял так называемый Народно-трудовой союз – контора, активно сотрудничавшая со всеми противниками СССР, в том числе и с нацистами. А в то время являвшаяся откровенным пастбищем ЦРУ. Эти господа подняли радостный визг до неба о том, что в СССР наконец-то появилась мощная оппозиция режиму. Которой тогда, разумеется, еще не было – даже на уровне кухонной ругани в адрес власти. Оппозиция появится позже.
В общем, складывается впечатление, что западные мастера психологической войны провернули изящную операцию, в которой поэта использовали втемную.
Советское руководство, как и следовало ожидать, «купилось». К этому моменту Хрущев разогнал Сталинских соколов в органах, а на их место пришли люди, у которых мозгов было, видимо, столько же, сколько и у Никиты Сергеевича. Во всяком случае, из всех возможных глупостей советские руководители не забыли почти ни одной. Начали принимать меры.
«В кругах представителей зарубежной прессы высказывались также предположения, что Нобелевская премия может быть разделена между Пастернаком и т. Шолоховым. Если т. Шолохову М.А. будет присуждена Нобелевская премия за этот год наряду с Пастернаком, было бы целесообразно, чтобы в знак протеста т. Шолохов демонстративно отказался от нее и заявил в печати о своем нежелании быть лауреатом премии, присуждение которой используется в антисоветских целях. Такое выступление т. Шолохова представляется тем более необходимым, если премия будет разделена между ним и Пастернаком» (из записки отделов культуры, пропаганды и агитации ЦК КПСС о мерах в связи с возможным присуждением Б.Л. Пастернаку Нобелевской премии).
По-настоящему игра началась, когда в 1958 году Пастернаку присудили Нобелевскую премию по литературе «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Политические «уши» видны из решения Нобелевского комитета невооруженным глазом.
Была предпринята мощная кампания – «заклеймить и осудить». Решение исходило с самого верха. Но вот что интересно, принималось оно на основе документа, предоставленного отделом культуры ЦК КПСС. То есть структурой, которая ничем, кроме демагогии, не занималась. И ни за что не отвечала.
И понеслось...
«...Подготовить и опубликовать в «Правде» фельетон, в котором дать резкую оценку самого романа Пастернака, а также раскрыть смысл той враждебной кампании, которую ведет буржуазная печать в связи с присуждением Пастернаку Нобелевской премии.
5. Организовать и опубликовать коллективное выступление виднейших советских писателей, в котором оценить присуждение премии Пастернаку как стремление разжечь холодную войну.
М. Суслов».
Состоялось знаменитое собрание Союза писателей, на котором Пастернака исключили из ССП. Циники утверждают: негодование литераторов было искренним. Ведь премию-то дали не им! Есть вещи, которые в писательской среде не прощают. В частности – чей-то громкий успех.
Опять приведу эпизод из заокеанской жизни. В 1936 году скромная провинциальная журналистка Маргарет Митчелл опубликовала роман «Унесенные ветром». Книга, как известно, стала сенсацией во всех отношениях – в литературном и в коммерческом. А что же братья литераторы – те, кто полагал себя «серьезными» писателями? Они подняли бурю. В чем только Митчелл не обвиняли! В том, что роман написала не она (привет «Тихому Дону»!). В том, что ее произведение – «массовая культура». Что она извратила историю. Что она романтизирует гадов-рабовладельцев. Что она облила грязью благородных северян, занимавшихся «перестройкой» южных штатов. Из Митчелл сделали чуть ли не члена ку-клукс-клана. А почему? Потому что либеральные американские авторы о таком успехе и мечтать не могли...
Потому-то партийную установку по отношению к Пастернаку советские писатели выполнили с энтузиазмом. Кстати, исключив поэта из Союза, его оставили членом Литфонда – организации, занимающейся материальными проблемами писателей.
Подробно все эти игры описывать не имеет смысла. Некоторое время Пастернак колебался, какую занять позицию. Сам он был не бойцом – но его подталкивали люди из ближайшего окружения. У которых были собственные соображения по поводу того, как использовать разразившийся скандал к собственной выгоде.
Но в итоге от Нобелевской премии Пастернак все-таки отказался. И кстати, не потому, что его загнали в безвыходное положение. Выход имелся.
«ТАСС уполномочен заявить, что со стороны советских государственных органов не будет никаких препятствий, если Б.Л. Пастернак выразит желание выехать за границу для получения присужденной ему премии. Распространяемые буржуазной прессой версии о том, что будто бы Б.Л. Пастернаку отказано в праве выезда за границу, являются грубым вымыслом.
Как стало известно, Б.Л. Пастернак до настоящего времени не обращался ни в какие советские государственные органы с просьбой о получении визы для выезда за границу и что со стороны этих органов не было и не будет впредь возражений против выдачи ему выездной визы.
В случае если Б.Л. Пастернак пожелает совсем выехать из Советского Союза, общественный строй и народ которого он оклеветал в своем антисоветском сочинении «Доктор Живаго», то официальные органы не будут чинить ему в этом никаких препятствий. Ему будет предоставлена возможность выехать за пределы Советского Союза и лично испытать все «прелести капиталистического рая» («Правда», 2 ноября 1958 г.).
Подобные заявления просто так не делались. Если уж сказали – то выпустили бы. Но все вышло иначе. В письме Хрущеву поэт писал: «Покинуть Родину для меня равносильно смерти... Я связан с Россией рождением, жизнью и работой...»
Принято считать, что Пастернака вынудили ко всему этому. Но как можно вынудить человека, которому открыли «запасной выход»? Вероятнее другое. Поэт в то время уже был тяжело болен. Он прекрасно понимал, что за рубежом его в покое не оставят, а будут эксплуатировать тему до конца. Как сообщали люди из КГБ «наверх», «по последним данным, Пастернак высказывает беспокойство в связи с ожидаемым приездом английской парламентской делегации, опасаясь особого интереса к нему со стороны английских корреспондентов. Высказывает в связи с этим желание уехать на некоторое время в Тбилиси». Он предпочел отойти в сторону и закончить жизнь в покое. В 1960 году поэт умер от рака легких.
Итак, Пастернак не воспользовался «запасным выходом». Но это был, говоря юридическим языком, прецедент. Выяснилось, что можно играть в игры с Западом – и строить себе литературную карьеру именно на этом. Пока это был лишь первый звоночек, случай, долгое время остававшийся уникальным. Потребовался впоследствии куда более громкий скандал с Александром Солженицыным, чтобы увлечение подобными играми стало массовым явлением. Пока что основная масса свободолюбивых литературных работников предпочитала идти более умеренным путем. Правда, не у всех это получилось.