— Коммунист, но в войну было не до этих самых правил и идеологии! (Напомню, что вербовать коммунистов было запрещено. — Н. Д.) А несправедливость, по его мнению, заключалась в том, что от русских союзников утаивались очень важные работы оборонного значения. На первой встрече он мне начал с таким воодушевлением что-то объяснять, а я лишь имел некоторое представление о строении ядерного ядра и, пожалуй, не более.
— Это был Фукс, который потом и передал нам все атомные секреты?
— Нет, не Фукс. Совсем другой человек. И спрашивает он меня: «Вижу, из того, что я говорю, вы ничего не понимаете?» Честно признался: «Ну, совершенно ничего». Задает он вопрос: «А как вы думаете со мной работать?» И тут мне показалось, что я выдал гениальный по простоте вариант: «Буду передавать вам вопросы наших физиков, вы будете готовить ответы, а я — отправлять их в Москву». И здесь я получил от него по полной: «Так, мой юный друг, не пойдет, потому что я хочу в вашем лице видеть человека, который понимает хоть что-то из сведений, которые я передаю, и может их со мной обсудить. Идите, — приказывает мне, — в такой-то книжный магазин, купите там американский учебник “Прикладная ядерная физика”, мы с вами его пройдем, и вам будет после этого значительно легче иметь со мной дело». Я тоже иного выхода не видел. На мне висели все мои заботы, как кружева, но за учебники я засел. И когда этот человек мне сказал, что со мной можно иметь серьезные дела, я был счастлив.
— Насколько понимаю, информация передавалась бесплатно?
— Абсолютно. Он не только сообщал мне технические данные, но еще и втолковывал смысл, чтобы я уразумел, о чем идет речь. Я составил собственный словарик, который очень пригодился. Термины все были новые, до того неслыханные. А люди эти не стоили нашей казне ни фунта — народ инициативный, мужественный. Считали помощь Советам своим моральным и политическим долгом. Касалось это, понятно, не одних атомщиков. Когда я принимал на связь первого человека, то знал: он радиоинженер. Но как вести себя с ним, как наладить контакт? Однако мы сразу поняли друг друга. Он представления не имел, кто я и о чем собираюсь его просить. Рассказал мне: «У нас в Королевском морском флоте создана специальная антимагнитная система для защиты судов от немецких мин. Перед вами встанет такая же проблема, и я принес подробную информацию, как это делается, из каких материалов. А вот схемы, чертежи…» И со всеми людьми, нам помогавшими, отношения были хорошие, чисто человеческие.
— И никто не брал денег?
— Ну, говорю же вам. У меня на связи было… человека (число, по договоренности с собеседником, не называю, но оно совсем немалое. — Н. Д.). Правда, не все сразу, а в общей сложности. Но бывало, что человек … в одно время.
— И все были коммунистами?
— Все. Некоторые официально состояли в партии, другие были коммунистами по убеждениям. Многих мы удерживали от вступления в компартию: в этом случае мы были застрахованы от того, что на них падет подозрение и возьмут этих героических ребят под контроль. Когда в Англии, и особенно в США, принялись преследовать за членство в партии, мало на кого из наших помощников настучали. А в годы войны их спецслужбы вообще не взяли никого. Спасала конспирация. Выбирали людей, которые не выпячивали ни своих взглядов, ни связи с нами. Вот почему — такие успехи в работе. И я мотался по Лондону с одной встречи на другую.
— Владимир Борисович, кем вы числились в посольстве?
— Атташе по культурным связям. Потом меня перевели в консульский отдел. Для меня было выгоднее: на отшибе от посольства и я свободнее распоряжался собственным временем. Посольство крошечное — 15 человек, в консульстве — нас всего двое.
— Вычислить если не проще простого, то не слишком сложно.
— Мы жили в одной куче. Никаких режимов работы. Можно сидеть до ночи, а можно днем куда-то уйти — и бесконтрольно. Дипломаты тоже разбегались по встречам, это облегчало жизнь. И постоянные воздушные тревоги. В посольских кабинетах стояли раскладушки, мы там между тревогами спали. Иногда спускались в бомбоубежище. Я скажу вам: вариант ухода во время воздушной тревоги рисковый, однако для нас удобный. Пойди уследи, кто и куда пришел-ушел.
— Выходит, английская контрразведка за вами вообще не следила?
— Вы не поверите, но я до сих пор не могу понять, почему они вели себя так пассивно. Хвоста за собой я ни разу не видел, пока однажды не привел его ко мне агент: парень попал в поле зрения контрразведки, за ним стали следить — и вот привел. Единственный случай в моей шестилетней лондонской практике во время войны. А специально за дипломатами они не ходили. За военными, за теми, кто носил форму, — да. А я был атташе, штафирка, к тому же и фигура у меня маленькая, щуплая. В нашей профессии очень даже помогает. И, признаюсь, нас тут опять выручили Филби и его друг Энтони Блант из «пятерки». Блант служил в контрразведке. Он и сообщил: с началом войны наблюдение ослаблено, офицеров мобилизовали, набрали молодежь. Ее, правда, хорошо и быстро учили, однако опыта, сил, конечно, не хватало. Главной задачей, как информировал Филби, было выявление шпионов из десятков тысяч осевших в Англии беженцев. Вот эту публику они потрошили, как следует. На нас времени не оставалось. Да и были мы союзниками. За нами, естественно, наблюдали, посольство расположено было в центре, но не так активно, как это делали в мирное время…
— А не приходило вам в голову: на связи столько агентов, что хоть один да провалится, настучит, и тогда гуд-бай, товарищ нон грата?
— Мы об этом совсем не думали. Перед нами стояла задача: добывать сведения во что бы то ни стало, а на собственную карьеру — наплевать. Когда началась война, вообще потеряли счет времени. Больше всего мы беспокоились, чтобы на встречу прийти «чистыми», чтобы хвост не увязался — вот была главная забота. Тревога, бомбежка, слежка, а мой английский товарищ все равно приходит в назначенное место и еще с информацией. Я-то иду потому, что разведчик, я обязан быть, тут хоть трава не расти. А почему приходит он, рискуя всем? Как же я могу его подвести? Да я его просто обязан прикрывать, как только могу. Для нас — это же святые люди.
— Теперь относительно понятно, почему не попались вы — профессионал. Но как сумели избежать разоблачения и ареста ваши агенты? Святых, кажется, разведприемам не обучали.
— Как вам сказать. Понятно, нашими мерками их профессионализм измерить трудно. Но если проработал со мной человек шесть лет, регулярно ходил на встречи, нигде не попался, значит, его можно смело считать профессионалом.
— То есть за годы работы они превращались в сознательных профессиональных разведчиков. Вы их что, натаскивали?
— Такого слова у нас в лексиконе нет. Это называется обучением от встречи к встрече. Как выйти из дома, как провериться, нет ли за тобой хвоста. Как оценить, какая вокруг тебя складывается обстановка. Кто обращает внимание, есть ли какие-то новые знакомые — люди, до того интереса к тебе не проявлявшие или вовсе не известные. Короче, мы все время даем наметки, советы, на что обращать внимание, чтобы быть в себе уверенным. И с течением времени наши помощники становятся такими, как надо. Каждый помогал нам в своей области. Один — в радиолокации, другой — в авиации, третий приносил данные по высокооктановому бензину, четвертый — знаток отравляющих веществ. Они были профессионалами в своих областях науки и со временем превращались в профессиональных разведчиков, которые знали, как надо себя вести, чтобы не провалиться.
— Владимир Борисович, а тот человек, который сам пришел к вам и информировал относительно секретов их немирного атома, — он так и останется для нас мистером Икс?
— Даю стопроцентную гарантию. Имен наших агентов мы никогда не называли и называть не будем. А тех, кто по тем или иным причинам засветился, вышел, как мы говорим, на поверхность, пожалуйста. Это уже другая ситуация.
— А этот Икс был известным ученым?
— Не очень. Но непосредственным участником важных исследований. Атомную проблему решали крупнейшие университеты — Эдинбург, Ливерпуль… Да, Икс был полностью в курсе их достижений.
— А после войны он сотрудничал с вами?
— С нами? Работал, работал.
— И так же безвозмездно?
— Так же.
— Долго?
— Ну, еще годика три. Затем перешел на преподавательскую работу и некоторые свои разведывательные возможности потерял. Поддерживал с нами контакты время от времени, однако ценной отдачи от него уже практически не было.
— Вы с ним после отъезда встречались?
— Нет.
— Но были же дружны.
— Что делать. Приехал мой сменщик. Принял на связь его и целый ряд моих агентов. У нас такая преемственность всегда существовала.
— И вам не было обидно?
— Обидно — нет. Терять товарищей, расставаться — было больно, да. С такими людьми срастаешься сердцем.
— И вы никогда-никогда не возвращались к прежним связям?
— Бывали случаи, когда я уезжал из страны, проходило какое-то время, моя замена вступала в контакт с моим источником, а тот говорил: «Я с вами работать не буду». Тогда, значит, я ехал туда и решал проблему. Объяснял: забудем личные симпатии-антипатии, главное — работа.
— И много вот так приходилось ездить?
— Нет, таких случаев было немного. Мне тогда было 25–26, они — на несколько лет старше.
— И в каком вы были звании?
— Какое это сейчас имеет значение? Старший лейтенант.
— Признайтесь, а в нелегалы не тянуло? Ведь в ваших кругах это почитается за высший пилотаж.
— Думал я пойти по этому пути. Даже готовился.
— У вас хороший английский?
— Был хороший. С утра до вечера среди англичан. Их речь только и можно на улице перенять, никакие учебники вам этого не дадут. И еще практика общения с агентами… Принимали за валлийца — откуда у меня взялся такой акцент? Понятия не имею. Курил тогда трубку, зажимал в зубах. И с моим маленьким ростом терялся в толпе. Мог спокойно адаптироваться в любой англоговорящей стране.