знакомство с другим разведчиком, вполне реальным, работавшим в Лондоне. Речь шла не о «Мертвом сезоне», а о «Семнадцати мгновениях весны». И тот нелегал и подсказал артисту, как общался в кафе одними лишь глазами с женой, вывезенной к нему на мимолетную встречу только в Англию, а не в Берлин времен Третьего рейха.
Увы, такого не было. С женой Галиной Петровной, Конон звал ее Галюшей, Бен встречался за границей лишь однажды. За несколько месяцев до рождения Трофима она, уже беременная, отправилась отдыхать вместе с Кононом к нашим в ту пору большим друзьям — чехам в Карловы Вары. А так виделась с мужем только во время его коротких наездов в Москву.
И манеру курить, по словам того же актера, он перенял у Конона Трофимовича. Но Молодый, как вспоминает его сын, вообще не курил. В семь лет мама поймала его с папироской, и он дал ей честное слово: «Больше никогда не буду». И с тех пор — ни разу. Курево, исправно получаемое на фронте, он менял на маргарин. В английской тюрьме заключенный Лонсдейл обменивал табак на бутерброды.
Ну а как складывалось у бывшего нелегала на Службе? Он по-прежнему трудился во внешней разведке. Сначала был заместителем начальника отдела, в котором служил один человек — он сам. А вскоре Конона Трофимовича, которому не исполнилось и пятидесяти, отправили с оперативной работы на преподавательскую: учил ребят, которые были готовы повторить его трудную судьбу. Пришлось вживаться в новый коллектив, работать с людьми ему малознакомыми. Наверное, это не приносило большой радости, требовало определенного напряжения.
Однако, по словам сына Трофима, отец переносил все испытания стойко. Его не наградили, как обещали, Звездой Героя, но он о наградах даже не думал. Мечтал работать и снова — нелегалом. Об этом мог рассказать только сын. Однажды в маленькой двухкомнатной квартирке Трофим невольно услышал тихий ночной разговор родителей. Отец спрашивал свою Галюшу, готова ли она снова ждать: признавался, что договорился о пластической операции, о возвращении в нелегалы. Не успел, не вышло…
Молодый был разочарован многим из того, что происходило в стране после короткой «оттепели» 1960-х. Немало повидавший за рубежом, он понимал, что можем мы жить лучше. Однажды они с Абелем, припоминает Трофим Кононович, отказались от праздничного пайка. Выдавали им такие к 7 Ноября, ко Дню чекиста. За три рубля с копейками целый набор продуктов, которых тогда в магазине было никак не купить. Сидят они с Вильямом Генриховичем в своем управлении довольные, готовые осчастливить жен и детей. И заходит тут к ним приятель, до полковника еще не дослужившийся. Смотрит на паек и, вздыхая, говорит, что ему такого «не положено». И отец с Абелем тут же пошли и весь этот продуктовый дефицит сдали. По тем временам это был еще тот поступок.
Да, находились и тогда люди решительные. Когда, наконец, обменяли Коэнов-Крогеров и вывезли из Англии сначала в Польшу, а потом в Москву, то поселили, как это обычно и делали с возвращающимися нелегалами, за городом. Вскоре Лону с провожатым отправили на Новый Арбат: смотреть выделенную квартиру. А она крошечная, неудобная. И Лона, когда к ним на дачу приехал председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов, выпалила ему прямо и откровенно: «Юрий, я девять лет отсидела в такой же квартире, только с решетками. Что, из одной камеры — в другую?»
И за это тоже Конон Молодый и его сын считали Лону боевой суперженщиной. Андропов тут же связался с хозяйственным управлением: распорядился дать Коэнам-Крогерам трехкомнатную квартиру в районе тихих Патриарших прудов. Туда и заезжал к крестным Молодый с семейством. На первых порах все разговоры с тетей Лоной и дядей Петей, так Молодые называли Коэна, переводил Трофиму отец. Вскоре Лона уже бойко шпарила по-русски, а дядя Петя использовал жену в качестве переводчицы. С детьми Молодого, особенно с крестником Трофимом, отношения установились у Коэнов теплые, прямо родственные.
Трофиму было 12 лет, когда внезапно умер отец. Мать очень много болела. Часто, по три-четыре раза в год ложилась в больницы, отправляли ее в санатории. Но все равно нервы не выдерживали. Столько прождать мужа и потерять его мгновенно. Так Галина Петровна до конца дней своих и не смогла поправиться. «И тетя Лона, и дядя Петя, у которых не было детей, даже хотели меня усыновить, — вспоминает Трофим Кононович. — Об этом тетя Лона рассказала мне незадолго до своей смерти, когда моему сыну Конону исполнилось уже лет двенадцать. Обращалась к своему начальству, просила. Но что-то тогда не получилось, сказали ей на Службе, что не могут. Моя мама об этом не знала. Лона была женщиной интеллигентной, деликатной».
Немало всякого накручено вокруг смерти Конона Молодого. Говорили, что он умер прямо во время пикника, где выпивали, закусывали. Сын, конечно, лучше других знает историю смерти отца. Конон Трофимович любил собирать грибы. Поехали 10 октября 1970 года в грибные места. Отец, как всегда, за рулем. Детей не взяли. Забрались далеко. Сели поужинать, и вдруг отец упал на траву. Мама рассказывала, что не мог пошевелиться. Пока добрались до телефона… Мать помнила только номер Абеля. Дозвонились ему, и вконец расстроенный Вильям Генрихович сумел связаться с коллегами, все объяснить и вызвать служебную машину. Но… У отца был обширный инсульт. Рок семьи Молодых: ведь и отец Конона — Трофим Кононович тоже умер вот так же внезапно.
Трофим, как и отец в юности, взялся за английский. Учился в специальной средней школе № 23 недалеко от дома. В разведчики не пошел. Но решил стать военным. Начинал в погранвойсках. В Москве служить было скучно, да и тошно. И Трофим попросился на далекую северную заставу, где сходятся границы трех наших скандинавских соседей. Так что довелось Трофиму Кононовичу дослужиться до начальника заставы. А в 1989-м майор Молодый комиссовался по состоянию здоровья. Стал бизнесменом.
Сына своего назвал, как и принято в роду Молодых, Кононом. Теперь у Конона подрастает сынишка, правильно, не ошиблись, Трофим. Так что династия продолжается.
— И, знаете, — улыбается Трофим Кононович, — моя бабушка своего сына, моего отца, называла Каничкой. И моя жена, того, конечно, не подозревая, тоже зовет сына Каничка…
Сто стран Майкла и БетсиМихаил и Елизавета Мукасей
«Если страна нас не знала, значит, мы ее не подвели», — считали Михаил и Елизавета Мукасей — супружеская пара разведчиков-нелегалов, проработавшая в Западной Европе около 22 лет. «Эльза» и «Зефир» прожили долго, счастливо, ни разу не засветившись.
Но время приближает неизбежное. В августе 2008-го на 102-м году жизни скончался разведчик-нелегал полковник Михаил Исаакович Мукасей. В сентябре 2009-го в возрасте 97 лет умерла подполковник Елизавета Ивановна Мукасей. Теперь, когда они оба ушли, можно, наверное, рассказать кое-что новое о их необычнейшей жизни. Хотя разве есть нелегалы, чью жизнь назовешь обычной?
Они начинали еще в легальной военной разведке под крышей советского консульства в Сан-Франциско. А уже после войны супруги Мукасей стали нелегалами внешней разведки. Работали под чужими именами в разных странах, откуда глава семейства руководил группами людей, трудившимися на советские спецслужбы в нескольких регионах Европы. И за все это время — ни намека на провал.
Причиной и своих немалых успехов в разведке, и завидного долголетия супруги считают доброжелательность. «Когда окружающие видят, что ты хорошо к ним относишься, то вполне можешь рассчитывать и на доброе отношение к себе», — дружно и чуть не в один голос уверяла меня эта супружеская пара.
За десятилетия странствий и мотаний по миру у них ни единого промаха. У чужих контрразведок — ни намека на подозрения. Незаметное возвращение господ-разведчиков «Эльзы» + «Зефира» домой, где их ждали честно и до конца жизни заработанные почет, уважение. И, как полагается в таких счастливых случаях, полная безвестность.
Мне бы никогда не встретиться с ними, если бы не их дети. Это они — кинооператор Анатолий Мукасей и его жена — киноактриса, режиссер Светлана Дружинина — искренне гордящиеся родителями, предложили и настояли. Пусть и на склоне лет, но Михаил Исаакович и Елизавета Ивановна должны получить хотя бы толику причитающейся славы, публичного признания. И к чести руководства Службы внешней разведки России следует сказать, что оно поддержало это святое стремление.
…Быстрая и уверенная езда по петляющим узким шоссейным дорогам, переходящим в проселочные. Наглухо задраенные ворота с виду неприметного серого дома в ближнем Подмосковье, нежданно оказавшегося чем-то вроде старинного санатория. Вооруженная охрана, быстрая и привычная проверка удостоверений у троих моих сопровождающих офицеров с официальным занесением данных в разграфленную книгу посетителей, лежавшую на столе у коменданта. На меня — ноль внимания: за чужака отвечают люди, его сюда пригласившие.
Обстановка такая, что вопросы: «Ой, где мы?» — задавать не тянет. В принципе ясно, что попали мы в госпиталь или дом отдыха для тех, кто, как и будущие мои собеседники Михаил и Елизавета Мукасей, тесно и навсегда связал свою жизнь с внешней разведкой. И, повторюсь, совсем не с той, что зовется легальной и респектабельно таится под дипломатической или торгпредовской крышей. Вежливое предупреждение сопровождающих: «Да лучше не снимать. Никого». И сам уразумел, что снимать совершенно не надо.
Отдыхают и лечатся тут люди далеко не публичные. Полковник Абель чувствовал бы здесь себя своим среди своих. Тут скончалась дочь полковника Эвелина.
Да и моих героев не хочется тревожить щелканьем «Кодака».
Устанавливаем связь
Михаил Исаакович, высокий, с чуть сгорбившейся спиной, носит черные очки с мощными линзами. Однако не помогают ни оптика, ни операции — зрение почти ушло. Елизавета Ивановна передвигается на кресле-каталке. Отказали ноги, но, кажется, это временно. Какое уж тут фотографирование.
Всегда перед встречей с такими людьми волнуешься: как воспримут, найдешь или не найдешь общий язык, станут ли, несмотря на разрешение сверху, рассказывать, а потом удастся ли об услышанном поведать-написать.
Очень помог один из меня сопровождавших — блондин Саша. Он, так называемый «прикрепленный», как и принято в СВР, опекает эту пару «своих». Атлетически сложенный, контактный и дружелюбный, обращается с подопечными по-домашнему, но без фамильярности. Хозяина палаты величает «Майклом», дает ему, когда у того пересыхает горло, любимые леденцы, аккуратно поправляет одеяло на коленях у Елизаветы Ивановны — «Бетси». И представляет меня так доброжелательно, что отношения постепенно складываются, флюиды настороженности исчезают.
Уже потом, во время некороткой нашей беседы, когда постепенно пошли откровения, Мукасей будет время от времени брать меня за руку, объясняя: «Хочу почувствовать собеседника». Потом вдруг скажет приятное: «А вы — человек искренний». И у меня прибавляется оптимизма. Ладонь у него твердая, не старческая, голос громкий, память не подводит и рассудок ясен.
А ведь родился Михаил Исаакович Мукасей 13 августа 1907 года.
С такой чистой биографией прямая дорога в чекисты
В его родном Замостье было 350 дворов. Деревня эта в Белоруссии, а жило там много поляков. Освоил чужой язык в польской школе. Может, потом и пригодилось, а, Михаил Исаакович?
Сын, племянник и внук кузнецов с десяти лет помогал старшим в кузнице. Сделать почти что живой цветок из железа, как выходило у дядьки, еще не получалось, но профессию в целом освоил.
А потом вдруг рванул в Питер. Мечтал учиться, надеялся на везение. Но оно все не приходило, и несколько месяцев босоногий безработный каждый день бегал отмечаться на биржу труда, пока действительно не подфартило. В 1925 году его взяли «подметалой» на Балтийский судостроительный завод, где работало 17 тысяч пролетариев, к которым регулярно наезжал сам Сергей Миронович Киров. Воодушевленный речами яркого трибуна, да и подуставший от маханий метлой, исхудавший и тощий Мукасей однажды решился и попросился на работу в котельный цех. Начальник согласился взять с условием: придется сначала лезть в котлы крейсера «Парижская коммуна», что стоял на капитальном ремонте, и отбивать в них ржавчину.
— И в течение нескольких месяцев я занимался именно этой самой жуткой работой, — до сих пор морщится от воспоминаний Михаил Исаакович. — Я туда, в котлы, будь они прокляты, еле-еле влезал. Вкалывал так, что даже плакал, но никто на помощь мне не приходил.
Заставил он все-таки улыбнуться фортуну. Взяли его потом в кузнечный цех, дорос до бригадирства. Получал много премий. Однако смекнул, что о детской мечте — получить образование — забывать никак нельзя, и пошел на рабфак. Днем — кузнечный, вечером — рабочий факультет при заводе «Русский дизель». И поступление в университет на экономико-географическое отделение.
— А в один прекрасный день я получаю повестку: меня командируют в Ленинградский институт народов Востока, — и сейчас не без удивления вспоминает Мукасей.
Неужели ЧК уже приглядывалась к парню из деревни Замостье? Он говорил, естественно, на русском, белорусском и польском языках, в университете учил немецкий, в 1929 году вступил в партию. Зачислили его на бенгальское отделение, а он изучал еще и английский. Два года учебы и вдруг — нет больше института.
— Его ликвидировали, — вздыхает Мукасей. — Директора обвинили в троцкизме, а институт вообще закрыли: а если там учатся одни враги народа? И я буквально завис.
Вдруг опять повестка. Кто за ним следил и кто ворожил? Чекисты или судьба? Мукасея вызвали в Центральный комитет Коммунистической партии. Его и других сравнительно молодых и относительно образованных людей от станка поприветствовал член Политбюро. Заявил: мы вас командируем на новую работу. Кто-то посмелее осведомился: на какую же? Ответили в принятом тогда духе времени: «Вот когда вы туда прибудете, то и узнаете». Они прибыли и узнали.
— Так в конце второй половины 1930-х началась учеба в школе военной разведки, — твердо сжимает кисть моей руки Михаил Мукасей.
Даже Чарли Чаплин предупреждал: скоро война
Год учебы, по интенсивности и напряжению сравнимый разве что с очисткой котлов на заводе. И вот уже Михаил и Елизавета Мукасей с двумя детьми спешат в Штаты. В Лос-Анджелесе предстоит поработать под крышей советского консульства.
11 июля 1939 года пароход «Сибирь» отчалил из Ленинграда. В Лондоне пересадка на «Нормандию», доплывшую до Нью-Йорка, а там на поезде под названием «Сан-Хосе» в Лос-Анджелес с остановкой на пять лет.
На следующее же утро после их приезда в Лос-Анджелес в консульство пришел приятный молодой американец. Представился: «Я — из местной службы безопасности, хотел бы с вами поговорить». Разговор продолжался два часа. После этого Михаил сразу полез в подвал. Куча каких-то непонятно к чему подключенных кабелей, сплошные переплетения, а телефон на все консульство — один. Мукасей все провода, кроме телефонного, обрезал. Через 17 минут приехала машина и косивший под монтера парень уверенно заявил: «У вас с телефоном что-то не в порядке». Так что многое начинающим разведчикам стало ясно уже со второго дня.
Легальная разведка в столице Голливуда? Сам по себе Лос-Анджелес для наших военных оперативного интереса вроде бы не представлял. Но многие звезды кино, писатели, интеллектуалы были вхожи в высшие госсферы. Им доверяли и поверяли тайны даже американские президенты. Особенно Рузвельт. У каждого — своя слабость: Рузвельт обожал пооткровенничать с творческой элитой. Иногда сведения от секретаря консульства, а затем и вице-консула Мукасея шли в Центр со ссылкой на источник — «из кругов, близких к президенту».
У четы Мукасей отношения со знаменитостями завязывались теплые, доверительные. Популярнейший в СССР и известный в США писатель Теодор Драйзер звал их просто Майкл и Лиз. Захаживал в гости знаменитый музыкант Леопольд Стоковский. Мукасей частенько бывал в Академии искусств на встречах с писателями.
Почему-то быстро сошлись с Чарли Чаплином. Елизавета Ивановна вспоминает о нем, как о родном.
— Обаятельнейший был человек. При знакомстве сразу признался, что любит советских людей, а женщин — в первую очередь. Захаживал в консульство, где его встречали «на ура». Мой Миша всегда предлагал Чаплину водочки, и тот почти никогда не отказывался — умел выпить, — с одобрением говорит Елизавета Ивановна. — А за три недели до праздника Октября муж обычно заезжал к Чаплину домой, сажал в машину и вез в свой кабинет. Там Чарли Чаплин записывал на диск приветственную телеграмму для советского народа. И однажды Чаплин выпалил: «Я люблю всех вас, ваших детей и даже ваших животных».
Муж себе все это на ус накрутил. У нас была хорошая связь с советскими моряками, которые в войну совершали рейсы между СССР и Штатами. И Миша поехал на корабль, попросил сделать для Чарли что-нибудь приятное. И уже в следующий заход матросы привезли в подарок недавно родившегося бурого медвежонка. Ласковый попался зверюшка и сразу полез к Чарли миловаться. У нас даже снимок есть: Чарли целуется с мишкой, которого, конечно же, прозвали Чарли Чаплином. Он долго жил у Чаплина дома, а потом, когда подрос, актер передал его в зоопарк.
Их познакомили с кинозвездами Мэри Пикфорд и Дугласом Фэрбенксом. Те оказались славными, не испорченными славой и деньгами людьми. Пригласили Мукасеев на свою роскошную виллу, а после банкета российский вице-консул и его жена увезли с собой целую гору цветов.
Зазвала Пикфорд и на репетицию в Голливуд. Больше всего потрясли даже не сами съемки, а техника. Механика по тем временам непостижимая.
Поразили и чудеса Уолта Диснея. Он к советским относился с подчеркнутым дружелюбием. Запомнил высокого русского и его симпатичную жену из консульства. Однажды показал, как рисует своего уже тогда знаменитого Микки Мауса.
(Странно, а мне приходилось слышать, что Дисней в период маккартизма в 1950-е годы исправно стучал на своих же коллег-киношников. На любого подозреваемого в принадлежности к компартии США шел донос в ФБР за его подписью. Может, испугался, что и его, некогда симпатизировавшего левым, объявят неблагонадежным?)
А Мукасеи для себя усвоили твердо: все эти почести и знакомства — лишь благодаря тому, что они представляли великую страну.
Я же от себя позволю предположить иное. Были Майкл с Бетси симпатичной парой. И американцы да и люди из других стран, где им пришлось в дальнейшем находиться на положении нелегалов, это чувствовали. Контакты и отношения устанавливались естественно, а не по долгу службы. Вернее, не только по долгу службы.
Конечно, смысл пребывания в Лос-Анджелесе заключался не в светских раутах и приемах. Появлялись ценные источники информации. Тот же Чарли Чаплин не раз предупреждал, что Гитлер нападет на нашу страну. Возможно, догадывался о настоящей роли русского друга, потому и говорил прямо: «Майкл, передай своим, чтобы не верили этому Гитлеру». И Михаил Мукасей отправлял сообщения в Центр.
Если бы тревогу бил один только Чарли Чаплин… Все ждали большой войны. Кто-то из американцев лишь тонко намекал на это, а были и те, что набатом предупреждали: «Наци наплюют на все эти бесполезные пакты о ненападении, кому вы поверили?..» И лишь в Москве, к их удивлению, именно на эти сигналы реагировали слабо.
Но война не могла не грянуть. И многие американцы, а также русские эмигранты, которые раньше воротили нос от Советов, потянулись в консульство.
Да, Мукасей работал в военной разведке. Но он оставался и настоящим дипломатом. Быть может, прикрытие даже развязывало руки. Он чувствовал себя обязанным и перед своей попавшей в беду страной, и перед доверившимися ему американцами. Сколько тогда на него навалилось. Организация всяческих собраний и встреч. Показ военной кинохроники и советских фильмов. Рассказы наших фронтовиков, командированных в Штаты, о битве под Москвой и о победе в Сталинграде. Сбор вещей, посылок, денег для Советского Союза.
Они с Елизаветой Ивановной никогда не забудут, как в военном лагере великие музыканты Леопольд Стоковский и Владимир Горовец исполнили Седьмую симфонию Шостаковича для десяти тысяч американских солдат. Музыка русского композитора, написанная в осажденном Ленинграде, звучала в Калифорнии. И она звала, молила громче всяких лозунгов и призывов: пора, Советскому Союзу нужна конкретная помощь, где же он, ваш обещанный второй фронт? Концерты, общение с героями-русскими сближали две такие разные державы больше и быстрее, чем дипломатические ноты и бесконечные переговоры.
На американцев особое впечатление произвела Людмила Павлюченко. Такая красивая женщина и неужели снайпер, которая уничтожила 309 фашистов? Она выступала в парке, и чуть не весь избалованный зрелищами и знаменитостями Лос-Анджелес пришел послушать, как бьют фрицев эти русские. Ей аплодировали, в консульство она приехала вся в цветах. И суровая, с виду неприступная, попросила: «Лиза, дай мне, пожалуйста, твое платье. Я так устала от военной формы». Елизавета Ивановна выстирала гимнастерку, повесила сушиться на солнышке, приодела в свое платье. Они подружились. У Мукасеев дома хранилось Людмилой написанное: «Людям, которые меня очень поддержали в этой жизни».
Начальство из Москвы завалило заданиями. И они добывали информацию, давая шанс аналитикам из Центра делать выводы и принимать решения.
Забавно, но сами американцы и установили в консульстве машину, ящик, называйте, как хотите. Не радиостанция, на которой, между прочим, Елизавета Мукасей могла бы и запросто поработать, а аппарат для передачи телеграмм. Михаил передавал жене бумаги с текстами, и она в любое время дня и ночи отправляла донесения в Москву.
Когда началась война, Центр поставил важную задачу: что будут делать японцы? Нападут или нет? В Лос-Анджелесе вольготно расположилась огромная японская колония. Да и американцы до Перл-Харбора торговали с этой страной активно, ездили туда толпами.
И Михаил Мукасей в стороне не оставался. Тут потребовались знакомства не только с голливудской богемой. Вступил в контакт с торговцами. Помог один антиквар, у которого был бизнес с японцами. Вот кто щедро делился своими впечатлениями. Из всего услышанного-разведанного складывалось впечатление: Япония на войну с СССР пока не решится. Михаил писал об этом длинные депеши, супруга передавала их в Москву. И когда дивизии сибиряков перебросили с Дальнего Востока под Москву, оба поняли: в Москве их информация без внимания не осталась. Источники Мукасея подтверждали переданное из Токио Рихардом Зорге.
Тут Елизавета Ивановна и поведала мне историю, которая ей дорога и видится пророческой, а вот Михаил Исаакович, не слишком верящий в мистику, считает совпадением. Это случилось в упомянутом антикварном магазине. Его владелец поддерживал контакты с Японией и потому был для Михаила небезынтересен, не входя в детали — помогал. Так вот, в магазине появился большой пакет из Японии с загадочной надписью: «Кто знает, от кого подарок, тому его и отдайте». И Майкл интуитивно, как считает Елизавета Ивановна, почувствовал, что это — от Рихарда Зорге. Возможно, Мукасей знал или где-то слышал имя этого человека, как и они с Лизой, работавшего в военной разведке. Пакет вскрыли — действительно от Зорге без указания адресата и хоть какого-то имени. Просто: «Это — моим друзьям». Чудесный кофейный серебряный сервиз хранится у них дома, как реликвия.
Не склонный в иные моменты к подробностям, Михаил Исаакович и сегодня никаких комментариев по этому поводу не дал. Возможно, Зорге знал, что есть у него в США коллеги по разведке? А Мукасей почувствовал дружеский сигнал, переданный ему из Токио товарищем по профессии? Или торговец, ездивший в Японию, получил от Зорге особый наказ? К чему гадания! Пусть останется в повествовании немного мистики.
А напоследок рассказанная разведчиками история из реальной американской эпопеи о композиторе Рахманинове. Михаил Мукасей уже пережил пять консулов, сделался старожилом, когда в 1943 году в консульство пришли две русские женщины в строгом черном:
— Михаил Исаакович, мы знаем, что вы добрый, хороший человек, потому обращаемся прямо к вам. Умер Сергей Васильевич Рахманинов. Перед смертью просил, чтобы похоронили его на родине — такова его последняя воля.
— Я сразу пишу телеграмму в Центр. И мне оттуда отвечают: у нас сейчас миллионы погибают от немцев. — Михаил Мукасей и сегодня, рассказывая об отказе, взвешивает каждое слово. — Кончится война, победим и поместим Сергея Рахманинова на наше кладбище. Ответ такой потому, что отношение к Рахманинову было тогда отрицательным. Но все закончилось так, как и должно: прах Рахманинова находится в России.
Путь в иные разведсферы
Они с женой и двумя детьми рвались из Америки домой. Обращались к руководителям: хотим быть вместе со всем народом. Отвечали им коротко: когда будете нужны, позовем, пока — ваше место там.
«Туда» к ним приезжал генерал из Центра. Исследовал и анализировал их работу. Остался доволен, пятилетнюю командировку в Голливуд признали продуктивной.
Получилось так, что в 1939 году в спешке и горячке срочной подготовки к выезду в США Мукасей остался фактически без очередного воинского звания. В университете с военной кафедрой ему присвоили старшего лейтенанта. С этим и пришел в разведку. Так в этом звании и проходил до окончания командировки. А вернувшись в Москву, добровольно вступил в армию.
Десять лет Михаил Мукасей проработал в специальной разведывательной школе заместителем начальника учебной части. Вместе с двумя генералами и другими старшими офицерами «готовили людей для зарубежной работы».
— И вот в один прекрасный день вместе с еще несколькими товарищами пригласили к начальству. — Тут Михаил Исаакович как-то подтягивается, сосредотачивается. — Меня спросили: скажите, пожалуйста, нужно ли обязательно быть военным, чтобы стать разведчиком? Я сказал, что необязательно, надо быть только разведчиком. На этом и закончилось.
На самом деле все только начиналось, но уже по второму, еще более закрытому кругу.
Через некоторое время его вновь пригласили, или правильнее будет сказать — вызвали, на Лубянку. Там и сидел человек, который задал тот самый вопрос.
— Это был Коротков Александр Михайлович. — Ух, как напрягся Мукасей. — Наш, можно сказать, отец, один из лучших советских разведчиков. Он и благословил на нелегальную работу. Коротков гордился нами, а мы счастливы были трудиться под его началом. Еще до нашего «исчезновения» мы с Коротковым вместе много ездили, подбирали людей для работы во внешней разведке.
— Михаил Исаакович, это когда же вы взяли второй старт? В 1954-м?
— Нет, позже. В нелегальной разведке я проработал больше двадцати лет. Мы с женой были во многих странах. Каких — считайте, что не помню.
— В это хорошо верится, когда у вас такая память. Ладно. Но сколько же языков вы знаете? Кроме английского и в детстве, юности выученных польского и бенгальского?
— Рабочими, самыми главными, были английский и немецкий. Основной — английский. Немного говорил на испанском, немного на французском. Бенгальский тоже не мешал.
— На каком языке общались между собой?
— Когда как. Иногда на немецком. Бывало, на польском, на английском.
— Русский использовали?
— Если только надо было решить какой-то сложный вопрос. Но дома мы никогда и ни о чем сложном не говорили.
Короли нелегалов
— Михаил Исаакович, я знаю, что касаюсь области совершенно запретной, но все-таки. Вас не могли вот так взять и поселить в какую-то страну. Была же какая-то легенда. Повод. Наконец, чтобы попасть в назначенную точку, требуются документы.
— Я лично имел возможность ездить по разным странам. Документы у меня были хорошие. А легенда — тяжелейшая. Не из бахвальства скажу, что не каждый даже сильный разведчик мог ее выдержать.
Тут к разговору подключился еще один наш сопровождающий:
— Михаил Исаакович, я вас очень прошу, без деталей!
И у меня в голове быстренько промелькнуло, что на легенде можно поставить точку. Но Мукасей, как выяснилось, придерживался несколько иной точки зрения:
— Ничего такого не расскажу. В моей семье, я вам говорил, где родился и вырос, во время гитлеровской оккупации погибло более 30 человек. В ту область мы ездили. Было это по линии матери. Гитлеровцы убивали жесточайше. Людей, которые выжили и остались, — мало, по пальцам пересчитать. Я был в том месте, я знал, я видел. И перед тем, как все это делать, я нашел человека. Он действительно был в этом лагере и прошел через ад. Всю его биографию я взял на себя. А человека этого, с биографией, ставшей моей, постарался с помощью наших властей отправить в Израиль. Туда же выехал его отец. Дальше развивать эту тему я не могу.
Впрочем, вот вам крошечный эпизод. Как-то в одной стране я пришел к адвокату оформлять сделку — покупал дом. И он неожиданно попросил меня рассказать что-нибудь о себе. Я начал, и вдруг на глаза у моего собеседника навернулись слезы. Он быстро остановил меня своим «данке шен, данке шен». Спасибо, дальше можете не рассказывать.
— Вы говорили с ним на немецком?
— Я знал этот язык довольно хорошо. Часто копировал правившего в то время канцлера. Мой немецкий с акцентом соответствовал моей легенде. И чтобы я соответствовал ей уж на все сто, я мог допускать некоторые ошибочки.
— Какая все-таки страна стала местом основного пребывания?
— Трудно сказать, какая. Все были главными. Мы ездили по миру.
— И сколько лет заняло это путешествие? Двадцать?
— Чуть больше, если быть совсем точными, то двадцать два.
— Скажите, чем все же вы занимались?
— Мы имели возможность и право заключать всяческие торговые сделки с любой страной и фирмой. Я главным образом занимался тем, что являлся посредником между покупателем и продавцом. За это получал проценты. И, конечно, использовал знакомства в разведработе. Сейчас вы спросите: «Как?» Если вам интересно, то в каждом государстве у нас имелись хорошо знакомые люди, которые прекрасно разбирались во внутренней обстановке и еще в политике. А в годы моей работы в разведке дома интересовались не только документальными данными, но и настроением населения. И публика, с которой мы были связаны, давала нам заведомо объективные сведения о ходе и состоянии дел. И об этом мы тоже сообщали.
— Если вы с Елизаветой Ивановной мотались по белу свету, то были человеком обеспеченным?
— Вообще-то, да.
— И сами сделали свое состояние?
— В какой-то степени.
— У вас были собственные агенты?
— Конечно! Иначе зачем все затевалось? Были, и мы ходили, получали документы, пересылали почту в Центр — делали все, как принято и водится. Это уже обыденная и практическая жизнь каждого разведчика.
— Как поддерживали связь?
— У нас была двойная радиосвязь: Центр — к нам, и от нас — в Центр. Работала жена. Как-то с нами чуть не случилась неприятность. В первые годы аппарат был громоздкий — весил 16 килограммов. Это потом, за два с лишним десятка лет, технику усовершенствовали, и мы в последнее время получали уже модерн. А тот, пудовый, и таскать никуда было нельзя, и спрятать тоже тяжело. И однажды утром читаем в газете, что вчера на соседней улице в таком-то доме произведен обыск на предмет пресечения работы нелегального радиоаппарата. Когда мы вышли из дома, где сняли временное жилье, по улице уже курсировали машины с антеннами — пеленгаторы. А получилось так, что как раз тогда, когда Елизавета Ивановна передавала в Центр, в аппарате испортился диод и она была на связи дольше обычного. И будто бы ее засекли. Но повезло: наше жилище находилось по счастливому стечению обстоятельств на уровне их государственной радиостанции, которая тоже наверняка работала во время нашего сеанса с Центром. И мы оказались как бы в стороне. Заподозрили кого-то другого. Но рисковать было нельзя, и мы временно прекратили выходить на связь. Держали паузу три месяца.
— Михаил Исаакович, вы уже перешли на довольно подробное описание оперативных эпизодов. — В голосе старшего офицера, с любопытством Мукасею внимавшего, звучала искренняя тревога.
Куратор Саша только пожал плечами. Сам Михаил Исаакович смотрел куда-то вдаль своими столько повидавшими, а сейчас невидящими глазами. Елизавета Ивановна сидела молча. Еще один — третий — старший офицер слушал рассказ Мукасея даже повнимательнее моего.
— Михаил Исаакович, а нельзя ли еще один какой-нибудь эпизод, не обязательно оперативный? — все же решился я. — Да и когда будет готов текст, я вам все покажу, чтобы не напутать.
Чуть-чуть — и полный провал
— Хорошо, я расскажу вам о нашей работе, — громким и ясным своим голосом сказал Мукасей. — Эпизод, как вы говорите, второй. Опять на ту же тему. Приехал к нам наш работник — специалист из Центра.
— К вам, в Европу?
— Этот человек мог подковать блоху. И так здорово устроил место, где мы могли временно прятать аппаратуру. Но в один из дней, когда он у нас работал, в гости вдруг, что в Европе Западной совсем не принято, нагрянули наши знакомые, которым объяснить присутствие в доме этого человека было бы крайне трудно. Да и на языке страны пребывания он не говорил. Наш умелец не растерялся, полез на чердак и, скрючившись, терпеливо ждал под крышей три часа, пока люди не уехали.
Эпизод третий, и снова связан с техническими деталями. Это уже в последние годы. Незадолго до отъезда снимали мы в одной стране небольшую двухкомнатную квартирку. Обычно в дневное время я ездил по всяким торговым делам, а вечером работали: фотографировали, передавали в Центр то, что надо было туда отправить. И как мы ни устраивались, какие мягкие вещи ни подкладывали, но, как только нажимали кнопку аппарата, все равно было слышно. И на второй или третий день этой нашей интенсивной работы заходит к нам человек, вроде бы и сосед. Предупреждает нас: у вас могут быть проблемы с газом, что-то у вас в квартире не так. Мы всерьез встревожились. Не в газе дело, а в том, что он учуял равномерное тюканье аппарата. Пришлось временно свернуться.
Эпизод четвертый. Мы дождались новой радиоаппаратуры, и наш товарищ из Центра должен был передать нам ее в твердо условленном и обозначенном месте. Я туда поехал днем, хорошенько изучил обстановку. Еду в то место поздно вечером — пусто, никого нет. Понимаете, какие в голову лезут мысли? Езжу, долго езжу — никак не могу найти. И в конце концов решаю попробовать другую дорогу. Поехал — и сразу наткнулся на нашего товарища из Центра с новой радиоаппаратурой. Она нам хорошо послужила.
— Михаил Исаакович, не надо больше никаких деталей, — взмолился наш провожатый. — К сожалению, нельзя об этом пока говорить. Рановато.
— Рано, — согласился вглядывающийся в вечность Мукасей. — Тогда я расскажу историю, которая может произойти с каждым, даже самым гениальным разведчиком. От этой истории нет спасения, и кто бы, где бы и как бы вас ни учил, никакая наука и никакие профессиональные ухищрения не помогут. Потому что разве можно избежать случая?
Я был на подготовке к нелегальной работе в одной из стран. Вечером спокойно возвращаюсь домой. И тут встречается мне прохожий, который с большим изумлением на русском спрашивает: «Миша, что ты здесь делаешь?»
— А страна европейская?
— Вполне. Я вылупил свои глаза, тогда я еще хорошо видел, смотрю на него, махаю головой. Тогда он ко мне на английском: «Is it possible?» — «Возможно ли это?» Молчу, просто молчу. Он отошел, но через секунду снова ко мне: «Миша Мукасей, ты не помнишь, как мы заходили к вам в консульство?» Как же мне не помнить! Семья выходцев из России, жили в Америке, мама его преподавала у нас в консульстве в Лос-Анджелесе английский язык, а он был в те годы подростком. Превратился в красивого молодого джентльмена, которому я прямо говорю: «I do not know You». Разошлись и, к счастью, без оперативных последствий.
Такие встречи происходят, и довольно часто. Для некоторых моих коллег они заканчивались не столь удачно.
Двадцать два года состояли из таких эпизодов
Елизавету Ивановну повезли обедать. А Михаил Исаакович от еды решительно отказался:
— Уж если уговорили рассказывать, то слушайте. Я на беседу настроился. Николай, не устали?
И пошли рассказы. По понятным, а может, и не совсем понятным резонам не обошлось без купюр, но за смысл монолога ручаюсь, пусть кое-какие детали и пришлось опустить. Имена, цифры, псевдонимы, географические названия и годы приводились точные. И изречение знаменитого разведчика, Героя России Владимира Борисовича Барковского: «Разведка, как ни одно другое занятие, прекрасно развивает память» — подходило к рассказу 94-летнего тогда Мукасея на все сто. Зачем мне документальности ради вставлять в это повествование мои вопросы? Ведь лучше Мукасея все равно не скажешь. Итак…
— Язык — это едва ли не самое главное. Искали мы однажды, ну, предположим в Амстердаме или в Антверпене, одного нашего пропавшего человека. Он три месяца не выходил на связь, и Центр дал указание: найти, узнать, в чем дело, и помочь. Приложив определенные усилия, мы отыскали судно, на котором он плавал. Называлось оно «Игл» — по-русски «Орел», и когда я на немецком попросил, чтобы нас с женой доставили на этот стоящий на рейде корабль, даже разговаривать с нами не захотели, не то что куда-то везти. Это было в середине 1950-х, и, видно, не попал я с языком: в те годы случалось, что немецкий не всех устраивал, и нас прямо окатили презрением. Так что утро выдалось неудачным, но мы решили снова рискнуть вечером. Я по-другому оделся, пригодился парик, и требовательным тоном на простецком английском заявил, что нам прямо сейчас необходимо попасть на «Игл». Командный тон произвел впечатление. Нам сразу предложили сесть в моторку, что мы с моей половиной и сделали.
Подошли к кораблю, вскарабкались на борт. Смотрим, вон он, наш человек, работает на палубе. Правда, к тому времени Центр на всякий случай изготовил документы — пропавший моряк является родственником моей жены. Но документов никто не спрашивал, и мы обратились к старшему помощнику капитана с просьбой: «Не могли бы мы увидеть мистера такого-то?» А нам: «Вон ваш мистер, палубу драит». Словом, встретились. Пропал же он потому, что решил развлечься и купил себе мотоцикл. Покатался так, что попал в аварию и на три месяца загремел в больницу. (Дорогие читатели! Вспомните эпизод из этой книги с описанием катастрофы, в которую попал в Токио Рихард Зорге, и вы поймете, что этот вид транспорта — не для разведчика. — Н. Д.)
Это, между прочим, и о том, что в выборе развлечений разведчик должен быть крайне осторожным. А мой коллега отличался отчаянной смелостью. Раньше был помощником капитана большого корабля. Немецкая бомба попала точно в его судно, и командир погиб. Тогда наш друг взял на себя командование и привел горящий корабль в Ленинград. Он и сам был родом оттуда. Мы с Елизаветой Ивановной его отыскали на «Орле» и потом долгое время работали с ним за рубежом.
Вообще в разведке случается, что лицо, с которым наша Служба работает, вдруг если и не исчезает, то по разным причинам выпадает из поля зрения. На связь не выходит, и найти его бывает не просто. Обстоятельства тут могут быть самые разнообразные. Однажды такое произошло с одним работником — не русским, не советским, но в полном смысле слова нашим. Думаю, этот случай будет вам интересен. Обосновался этот иностранец со своей женой в европейской стране, работает долгое время, и довольно успешно. А потом внезапно всякая связь с ним прекращается. Центр в тревоге, ведь все может быть. Что, если кто-то его опознал или где-то в работе промахнулся? И Центр дает мне задание разыскать фирму, где трудится этот человек, и прояснить ситуацию. Пришлось ехать в другое государство. Нахожу его компанию, пару дней покрутился рядом, и в теплый солнечный денек, хотя дело было на севере Европы, иду на встречу. На двери медная табличка с названием фирмы и фамилией интересующего меня господина. Нажимаю кнопочку, вхожу и принимает меня его жена — дама такой красоты, что если бы не было у меня моей Елизаветы Ивановны, то я мог бы и влюбиться.
Знаю, что и он, и жена говорят по-английски, поэтому обращаюсь к ней на этом языке с просьбой предоставить мне возможность увидеть мистера такого-то. По-моему, она поняла, откуда посетитель, и попросила зайти позже: сейчас, мол, его нет, когда будет — сказать трудно. Пришлось проявлять решительность. Отвечаю, что ограничен во времени, останусь, с вашего любезного разрешения, ждать господина прямо здесь. Женщина покраснела. Одет я нарочито хорошо, что в этой стране ценится, выставлять меня неудобно. Через 20 минут приходит он сам. Я ему — пароль, он мне — отзыв, и все как полагается. Он предлагает выйти на улицу и поговорить там, а не в конторе — неудобно. Идем, выбираем удобное место на пешеходной дорожке на мосту через виадук, можно идти и разговаривать. Спрашиваю его: чем объяснить, что такого-то числа, а затем и такого-то вы не явились на встречу? Он мне в упор: вы кто будете? С достоинством отвечаю, что я — представитель Центра. И вдруг человек, которого считали уж таким нашим, выпаливает на английском: я вас не люблю. Беру себя в руки и объясняю, что любовь или нелюбовь меня мало интересует, по крайней мере, меньше, чем причина, по которой он пропустил несколько встреч. Говорю, что я очень исполнительный, и раз мне дано задание проверить, то я его выполню, потому что просто не смогу иначе. Он дает мне понять, что я, быть может, не тот человек, с которым ему можно вести дело. Тогда, чтобы как-то расположить строптивого господина, начинаю говорить с ним по-русски. И то ли от волнения, то ли от того, что долго на родном ни с кем не беседовал, русский язык у меня получается весь какой-то ломаный. Чувствую, собеседник мой еще больше насторожился. И тогда я предлагаю: ждите такого-то числа доверенного из Центра, который подтвердит, что я именно тот, с которым вы должны разговаривать.
Доверенный из Центра с ним встретился, связь была восстановлена, и этот мистер стал опять на нас работать. А потом выяснилось, почему он вдруг прекратил выходить на связь. Не нравился наш работник, который с ним ее должен был поддерживать. Грубо себя с нашим другом вел. Господин этот так и сказал: если бы это были вы, то не возникло бы никаких недоразумений. Пытаюсь ему втолковать, что тут уж выбирает начальство, однако он ни в какую. Но уговорил-таки. И долгие, долгие годы мы были вот такими добрыми и хорошими связными.
Случаются вещи довольно забавные. Однажды заехали в Париж и вместе с туристами целый день — по экскурсиям. Вечером усталый водитель развозит всех по отелям, и вдруг слышим, как он матерится и, ругаясь, говорит: «Ну, немцы проклятые. Наехали сюда, а мне до утра с ними кататься». Елизавета Ивановна и я смиренно промолчали…
Против течения
Мы с женой уже работали в Европе, когда начались венгерские события 1956 года. Повстанцы относились к коммунистам жестоко, злостно, и то, что Хрущев послал туда пушки, мы посчитали правильным. А вот о событиях в Чехословакии, о Пражской весне 1968 года писали в Центр открыто: наше правительство делает очень большую ошибку. Отправляли подробные донесения, где прямо подчеркивали, что чехи будут помнить обо всем 100 лет и превратятся в наших врагов. Мы в этой стране бывали, заезжая из других государств, и обстановка нам была понятна. Наверное, рисковали, идя против течения. Если почитаете наши доклады, то поймете, что выводы наши были правильными.
И по поводу Израиля у нас было собственное мнение. Однажды заехали туда, думали — на месяц-другой, а оказалось на три. Только что закончилась война 1967 года, и, когда мы ездили по отдельным районам, еще взрывались бомбы. Центр нам поставил определенную задачу по выяснению ряда вопросов. Для ее выполнения требовалось найти компетентных людей, которые были бы в курсе того, что собирается предпринять израильское правительство в дальнейшем, какова стратегия отношений с арабским миром. Удалось выйти на одного человека, который не только был в курсе, но и сам выяснял для нас много тогда непонятного и запутанного. В свое время он был членом правительства, потом его уволили и здорово этим озлобили. Не понимал, на кого работает, — мы все расспросы вели очень осторожно. Но знал он действительно очень много. Были и другие высокопоставленные источники. Это позволило нам еще в 1970 году сделать определенный вывод. Израиль может пойти на некоторые уступки арабам, палестинцам. Но только не за счет Иерусалима, тут они голову положат, но город этот ни за что не отдадут. Я так и написал в донесении. Тот мой отчет в Центре восторга, понимания не вызвал. Прошло уже 30 лет. И, видите, я не ошибся. Николай, что еще вы хотели узнать?
— Может, о вашей личной жизни. Как познакомились с будущей супругой и как получилось, что стали работать вместе? У вас же двое детей. Как было с ними?
— Я эту женщину, которая зовется Елизаветой, встретил в Ленинградском университете. Мы больше 70 лет вместе. Какая это считается свадьба? Платиновая? Пусть она вам обо всем этом сама расскажет.
Как можно без личной жизни
Елизавета Ивановна как раз и была настроена рассказать о личном. Или, может, за шестьдесят с лишним лет в разведке просто-напросто приучилась не говорить о главном деле жизни. А вот о Мише, о детях, о себе, но только без какой-либо связи с основной профессией, — пожалуйста:
— Я училась в Узбекистане. У нас был такой интернат! Сама Крупская приезжала и даже назвала нашу школу «жемчужиной Востока». Я училась только на «отлично», и директор, как сейчас помню его фамилию — Лубенцов, посоветовал мне «вливаться в рабочую среду». Это потому, что рабочих тогда принимали в вузы без экзаменов. И вот из Ташкента с тремя сотнями рублей денег я приехала в Ленинград. В университет действительно приняли. Профессии физиолога меня обучал сам Иван Петрович Павлов. Но меня интересовали, не знаю уж почему, и иностранные языки. Потом увлеклась радио. Познакомилась с радистами, и так мне это увлечение помогло — и в Америке, и после в других странах.
А Мишу я сразу в университете заприметила. Высокий, красивый, он всегда носил красную рубашку. Был секретарем комсомольской организации. Я его в первый раз увидела сидящим в президиуме. А познакомились в очереди у стоматолога. Я только сдала нормы ГТО, и он попросил мои бумаги посмотреть. Отдала — и тут меня вызывают к врачу. Документы остались у него, и, знаете, как это в университете бывает, встретились мы только через три месяца. Собираюсь идти на первомайскую демонстрацию, а этот в красненькой рубашечке с вьющимися волосами ко мне подходит и решительно: «Девушка, никуда вы не пойдете!» Я разозлилась: «Это почему?» А он мне так тихо: «Вы же голодная, нельзя вам…» А я и вправду голодная, бледная. Откуда быть сытой, если где-то в столовой студенческой схватишь кусок черного хлеба — и всё. Демонстрация отменилась, и на площади Урицкого она прошла без нас. А Миша повел меня обедать.
И винегрет, и суп, и второе. Он всегда был добрым, отзывчивым. Люди это чувствуют. Мы стали друзьями. Гуляли по Летнему саду, возвращаясь каждый в свою комнату. У него — три человека, нас, девчонок, — пятеро. Ну и потом мы поженились.
Заканчиваю университет, а муж уже совсем на другой работе. У него сложная подготовка перед отъездом за рубеж. И тут меня, члена партии, вызывают в райком на беседу. В конце просят: «Елизавета Ивановна, вы когда там будете работать, пришлите нам хоть один банан». Я обещала. Когда мы плыли в Америку, сыну прямо на корабле исполнился год, а дочке было четыре.
— Елизавета Ивановна, — не выдержал я. — Как вы жили в Лос-Анджелесе с двумя детьми — понятно. Но потом? Когда стали нелегалами? Ведь не видели же сына с дочерью годами.
Елизавета Ивановна задумалась. Чуть заерзала в своей колясочке. И решилась:
— Наши работники ко мне относились очень хорошо и гуманно. Выходило так, что каждый год я проводила с детьми месяц.
— Елизавета Ивановна, муж был в вашем легальном и нелегальном дуэте старшим?
— Он и по званию старший — полковник. А я — подполковник.
Нам хватало и полувзгляда
— Михаил Исаакович, а чем вы больше всего гордитесь? Что особенно удалось? Какое достижение в работе — наивысшее?
— Я вам скажу откровенно и без излишней скромности. Думаю, мы из всех разведпар — редкая по пониманию друг друга. Не помню, чтобы хоть одного задания не выполнили. Обычно перевыполняли. И ни разу никого не подвели. Выручать нас не приходилось, потому что провалом не пахло. Поэтому и известны мы лишь в своем узком кругу. Тихо получали награды и благодарности.
— А какие именно?
— К примеру, у меня орден Боевого Красного Знамени за первый период нелегальной работы, когда удалось сразу после приезда довольно быстро вжиться и организовать.
— Что организовать?
— Я не говорю, где и когда, но резидентуру создали мы довольно быстро. И похвала моего начальника, друга Александра Михайловича Короткова была мне не менее дорога, чем орден и новая звездочка. У супруги, как и у меня, знак «Почетный чекист», медали. Но с наградами ее все же немножко прозевали, обошли. Работали мы в одном учреждении, но приписаны были к разным отделам. Помимо всего прочего, я еще занимался подбором людей для нашей разведки. Подыскивал надежных помощников. Писал на них характеристики.
— Это иностранцы? Агенты?
— Оставим вопрос без комментариев. А когда в 1970-х годах вернулись, у нас оказалось много знакомых в центральном аппарате. Кое с кем мы сотрудничали еще там.
— После возвращения вы, наверное, преподавали в ваших школах?
— В течение довольно длительного времени мы готовили людей. Они приходили к нам домой. И мы с женой рассказывали, как работать, что и в каких случаях нужно делать. Подготовили, и серьезно, человек семь. И один после трех лет на нелегальной работе обратился к руководству с просьбой навестить нас. Разрешили, и он приезжал. Благодарил: все, что вы рассказывали, — правильно, и я поступал именно так. Разве нам это тоже не награда?
— А о чем вы рассказывали? Что вашим ученикам требовалось усвоить в первую очередь?
— Михаил Исаакович, — взмолился старший офицер — тезка Мукасея. — Здесь только в общих чертах.
— А в каких же еще? — даже удивился Мукасей. — Едва ли не главное — знать свои права. В одной из стран, где приходилось бывать, мы, по указанию Центра, построили дом. Вдруг местные власти ко мне с упреком: вы внесли мало денег на строительство, надо еще, иначе — освобождайте виллу. И тут я проявил твердость, может, даже нахальство… Ага, значит, вот вы какие гостеприимные хозяева. Ничего больше вкладывать не собираюсь и никуда отсюда не уеду, потому что квартира — моя. Так мы там и остались. Я этим хочу сказать, что если надо было поругаться с кем-то, то я выступал смело, потому что изучил их местные законы досконально. Вызубри, что ты имеешь право делать, а что нет. Имеешь право ругаться с полицейским или лучше промолчать? Иногда некоторые на этом тоже горели. Второе — язык. Вы на меня не обижайтесь, но я лишний раз подчеркну: разведчику, нелегалу тем более, им необходимо владеть в совершенстве. Язык твоей легендированной страны происхождения — это твое богатство. Если и допускаешь ошибки, то только такие, которые твоей легендой оправдываются. Все-таки русских людей, даже, казалось бы, в совершенстве освоивших иностранный, частенько узнают. Тут ведь не только в произношении дело — в артикуляции, в жестах, во внутренних нюансах и эмоциональных проявлениях.
И, наконец, нельзя забывать о мелочах. Был у нас интересный момент. Пошли мы вскоре после приезда получать один документ для жены. Получили, и тут встает полицейский и мою Елизавету Ивановну поздравляет. Это мы забыли, что по новым документам у нее сегодня как раз день рождения.
— А вы выезжали уже мужем и женой? Или сочетались «законным» браком еще и за границей?
— Нет, по легенде и по жизни мы пара, — тотчас вступила в разговор Елизавета Ивановна.
— А как все-таки с детьми? Ведь они-то жили в Союзе.
— Сложный вопрос, — признался Михаил Исаакович. — По легенде, у Елизаветы Ивановны был ребенок. Ведь в чем проблема: врачи могут установить, имела ли женщина детей и даже сколько. Был у нас в одной из стран пребывания, где 1 ноября день памяти усопших, коллега, компаньон. Какое-то время работали вместе. Так однажды в этот грустный день он отыскал на кладбище заброшенную могилку умершего лет тридцать назад малыша. Наказал: на всякий случай — это «ваша», можете изредка приходить молиться.
Что вообще для разведчика наиболее важное? Известность? Слава? Но они если и приходят, то только в результате провала. Так, быть может, лучшая награда и свидетельство успеха все-таки безвестность?
Книга на двоих
Мои встречи с Мукасеями продолжались, годами поддерживал я с ними добрые отношения. И как-то пригласили они меня на премьеру своей первой книги «“Зефир” и “Эльза”». И, быть может, в этом не было бы ничего особенного, если бы не солиднейший возраст моих героев. А так полковник Мукасей Михаил Исаакович (он же «Зефир» и «Вальтер») и его жена подполковник Елизавета Ивановна («Эльза» и «Вишня») написали интереснейшую и, что нечасто случается с литературой такого рода, довольно откровенную книгу. Я проглотил те ее главы, где авторы описывают собственную работу. Вошли в книгу и мои материалы. Елизавета Ивановна на презентацию не пришла — попала в госпиталь. Ее муж по-прежнему держался бодро. И когда я искренне поздравил его с удачным литературным дебютом, сын деревенского кузнеца из белорусского местечка Замостье так крепко сжал мою руку, что я подумал: быть может, мемуары будут продолжены.
Тем более что занимались выехавшие под чужими именами из Чехословакии в Швейцарию, а затем в Мексику разведчики не только добыванием нужной стране информации, но и налаживанием связей с осевшими чуть не по всей Европе советскими нелегалами. Есть о чем вспомнить.
Потом, уже дома у Мукасея, я попросил его поподробнее рассказать о смерти нашего нелегала К. в Париже. Молодой еще человек перестал выходить на связь, и Центр приказал Мукасеям: отыскать во что бы то ни стало.
Это был один из первых выездов Михаила — «Вальтера» из новой страны проживания в другое государство. Довольно рискованная поездка из Берна в Париж, где терялись следы одинокого (по чекистской легенде и по жизни во Франции) нелегала К. И найденное на месте трагическое объяснение невыхода на связь. Владелец небольшого магазина умер в больнице.
Это потом Мукасей узнал, что когда К. вырвался в отпуск в Советский Союз, ему предлагали сделать операцию. Но ждали нелегала большие дела, и разведчик отказался.
«Вальтер» отыскал не без труда его квартиру, узнал, что господину К. сделалось дурно и его увезли в больницу, где тот и скончался.
Никто не мог предположить столь преждевременного ухода. И здесь Мукасей проявляет не просто служебное, а чисто человеческое участие. Подробнейше выясняет все обстоятельства смерти неизвестного им сподвижника. Больничная сестра-католичка сообщила: «Ваш знакомый умер в полном одиночестве и в полном сознании. Он позвал священника, поцеловал католический крест, а перед смертью из глаз его скатилась чистая, как роса, слеза, и он затих навсегда».
Мукасею сделалось больно за товарища. Даже на смертном одре тот не выдал себя, унося в небытие тайны родины. До последнего вздоха не отступил от своей легенды. Вот уж кто остался верен присяге, не подвел, даже умирая. Русский человек был похоронен по чужому обряду, сделав все, чтобы уйти достойно.
Михаил Исаакович отыскал его безымянную могилу. Так хоронят бродяг и собак. И Мукасей, несмотря на определенный риск, добился перезахоронения.
В Париже К. был безумно одинок, а на родине в Москве у офицера внешней разведки остались жена и две дочери. Сейчас они уже совсем взрослые, но по-прежнему простая русская фамилия их отца, как и совершенный им подвиг, под грифом «совершенно секретно».
Тогда же, в той трагической ситуации, «Зефир» и «Эльза» не отступили. Чтобы как-то объяснить свой интерес к К., Мукасей выдал себя, по легенде, за его дальнего родственника, кузена своей жены. И тут супругам приходит идея: официально оформить наследство. Дело, конечно же, не в жалких грошах, 40 американских долларах, оставшихся от бедного К. Добиться признания в качестве настоящих наследников означает совсем иное: по-настоящему легализоваться в Швейцарии, публично доказать, что у них, приехавших из Восточной Европы, были родственники и в Европе Западной, получить соответствующие документы.
Завязывается длинная и подчас рискованная интрига. Нотариусу требуются свидетели. И чтобы найти, а точнее уговорить их, Мукасеи применяют все профессиональное умение и глубочайший человеческий такт.
Ну а память о скончавшемся товарище по нелегальной разведке они увековечивают: устанавливают на могиле мраморный памятник, высаживают многолетние кипарисы и елочки. И все двадцать с лишним лет пребывания за кордоном заботились о могиле. На памятнике — портрет К. с датой рождения по легенде, а год смерти — подлинный. И даже уйдя из жизни, К. помогал родине. Его могила служила местом встреч с другими разведчиками, тайником для обмена разведывательными материалами.
Не правда ли, сюжет для детективного фильма?
И еще долгие годы после возвращения четы Мукасей на родину кто-то, о ком можно только догадываться, приносил цветы к памятнику с выбитой на нем чужой фамилией.
Что сейчас, остался ли памятник на своем месте или, как это часто бывает во Франции, тут уже возникает другая могила? Не знаю…
Вот еще один из крошечных эпизодов. В кладовке зарубежной квартиры Мукасеев хранился пылесос. На самом деле его 12-метровый шнур безотказно служил радиоантенной во время чуть не ежедневных сеансов связи.
Или такая деталь прикрытия. «Эльза», по легенде, была полькой. Пришлось выучить не только язык, но, чтобы показать себя ревностной католичкой, регулярно бывать в костеле и выучить все молитвы. Научилась готовить национальные блюда. А иногда и развлекать гостей простенькими, якобы с детства запомнившимися, польскими песенками и стихами.
Но аккуратная, радушно принимающая приглашенных гостей «Эльза» всем своим видом давала понять, что не любит, когда к ним в дом приходят экспромтом, заранее не предупредив. Знали бы приятели и соседи истинную причину подобной щепетильности. Елизавета Ивановна проводила сеансы связи с Центром, и любой, даже мало разбирающийся в технике гость мог заподозрить неладное, увидев в комнате сложную современную технику. А пока Лиза передает или принимает радиограммы, Михаил старательно метет дорожки в уютном, приобретенном им, действительно удачливым коммерсантом, домике с садом, старательно наблюдая за тем, чтобы рядом не появились посторонние. Невинное занятие, а сколько напряжения. Ведь стоило, если вы помните, однажды забарахлить устаревшей аппаратуре и затянуться сеансу связи, как радиопередатчик чуть не запеленговали.
В Москву, к детям, по легенде
Некоторые разведчики-нелегалы рассказывали мне, что с детьми в чужих краях и труднее, и легче одновременно. Легче — ибо детишки — это еще и великолепное прикрытие. Труднее — ибо при возвращении домой возникают нередко непонимание, конфликты. Взращенные в чужих краях дети не говорят по-русски. И каково им адаптироваться в снежной и сложной России?
У Мукасеев и намека на такое не было. Иногда, неизвестно какими путями, Елизавета Ивановна на короткое время вырывалась из своей нелегальной жизни и оказывалась в Москве. Как? Под каким предлогом-прикрытием удавалось такое? Рассказывать об этом запрещено до сих пор. Но Центр периодически вывозил своих нелегалов отдышаться. Это называлось и отпуском, и переподготовкой. А для Лизы это была встреча с детьми. За короткие несколько недель она старалась передать им все тепло и любовь, копившиеся месяцами в далеких странах. После чего снова возвращалась к мужу.
— Как получалось — не спрашивайте, — предупреждает Елизавета Ивановна. — И ребята у меня выросли талантливые. Анатолий — один из лучших кинооператоров. Дочка Элла тоже была связана с кино, работала администратором, директором кинокартин на Центральной студии документальных фильмов. У Толи жена — Светлана Дружинина, актриса и режиссер, она мне сразу понравилась. У нас в семье четыре члена Союза кинематографистов. Вот вы о личной жизни. Но она же удалась. Мы можем гордиться редчайшим взаимопониманием. Один взгляд Михаила Исааковича, поворот головы, полувздох… И мне было все абсолютно ясно. Лечу — и выполняю.
Иногда, когда особенно хотелось поговорить по душам, они садились в машину и уезжали в лес. Проверялись, уходили в чащобу, общались по-русски. Хотя по строгим разведканонам это запрещается (одного разведчика-нелегала, ночью в полудреме выругавшегося на родном матерном, едва не отозвали из Скандинавии).
И в 100 лет — разведчик
Иногда Михаил Исаакович мне что-то рассказывал. Елизавета Ивановна всегда в эти моменты сжималась, настораживалась. Из этой пары она, подполковник Мукасей, до последних лет не позволяла — и так и не позволила — себе выговориться. А Михаил Исаакович, поведав при встрече какой-то эпизод — другой, потом звонил мне домой: «Николай Михайлович, вот о том, припоминаете, я подумал, пока не надо». На следующий день снова: «Да и о продолжении того случая, ну, помните, пожалуй, тоже не стоит, время не пришло». Память у него работала здорово.
13 августа 2007 года полковник Михаил Мукасей отпраздновал свой сотый день рождения. Его боевая подруга, жена — подполковник Елизавета Мукасей, 95-летие справила в марте. Я заглянул и на юбилей, да и до него переговорил с Михаилом Мукасеем.
Квартира в доме недалеко от станции метро «Фрунзенская» — небольшая, зато в зеленом районе столицы. Стены в портретах знакомых по книгам и фильмам людей из разведки. Мукасеям, как и почти всем немолодым нелегалам, продолжала помогать СВР. У них вполне благополучные и благодарные дети.
Идиллия? Всё и всегда складывалось благополучно? Вряд ли. И я как-то спросил:
— А когда были уже нелегалами в Европе, чувствовали иногда вокруг вас чужое шевеление, повышенный интерес?
— Неоднократно. Порой в некоторых государствах поднималась волна шпиономании. В местных газетах появлялись угрожающие статьи «о шпионах с Востока, обосновавшихся в нашем тихом городе». В таких случаях мы на связь с Центром, чтобы не рисковать и никого не подводить, некоторое время не выходили.
— Информацию передавали только по радиосвязи?
— По радиосвязи, а еще тайнописью. Закладывали сообщения в тайники. Иногда наши нелегалы вдруг переставали выходить на связь. И нам приходилось выезжать в другие страны их разыскивать.
— А если их арестовали или вдруг они переметнулись на чужую сторону?
— Если б переметнулись, мы бы с вами тут так спокойно не сидели. К счастью, за эти два десятилетия на предателей не нарывались.
— Когда вот учили своих молодых преемников, на что обращали их внимание?
— На многое. И на языки тоже. Вообще языки, как я вам говорил, надо знать в совершенстве. Один наш нелегал, человек высокообразованный, пробился в такую высшую военную школу, обучение в которой могло бы стать для разведки бесценным. Но там не удержался.
— Подвел акцент?
— Нет, некоторая неотшлифованность языка, немного совсем не хватило до блеска.
— Почему среди разведчиков-нелегалов немало долгожителей? Работа же нервная, столько сил отнимающая…
— Дед мой был могучий кузнец. Мог лошадь остановить. И когда я шел на встречу с агентом или нелегалом, я, помимо соблюдения всех предосторожностей, которым нас обучают, вспоминал о деде и тихонько повторял про себя: уходите от меня, не прикасайтесь ко мне. Я иду на работу, иду важное дело делать. Не мешайте.
Если сам себя не успокоишь, то кто это сделает? Только Лиза. Но я всегда старался все тщательнейше продумывать. И никакой работы «на ура». Постоянно пересекая границу одной страны, мы даже изучили манеру работы их карабинеров. Старались не попадаться часто на глаза одним и тем же людям: вдруг эта частота наших пересечений вызовет подозрения? От некоторых таможенников, пограничников, выказывавших большое служебное рвение, старались держаться подальше. Шли через других, более дружелюбных. Нам было чего опасаться: через границу перевозились секретные документы.
— Вы послужили и в военной разведке, были преподавателем в спецшколе, работали под крышей диппредставительства, больше двух десятилетий в нелегалах… Что интереснее всего?
— Когда разведчик в консульстве, ему говорят: сходи, возьми, дай задание. А когда ты нелегал, все или почти все зависит только от тебя. И пользы от тебя гораздо больше. Нелегальная работа — самая почетная.
— Михаил Исаакович, на своем столетии вы спокойно выпили, сам видел, рюмочку.
— Да вы сами со мной ее и подняли. Можно и две, а то и три.
— Что из напитков любите? Водочку?
— Да нет. Я предпочитаю виски «Блэк энд Уайт».
Прощайте, Майкл и Эльза
Трогательная это была и очень интеллигентная пара. Елизавета Ивановна могла часами рассказывать о великих народных артистах МХАТа. А кому было знать их, как не ей, пять лет проработавшей после возвращения из Штатов секретарем художественного совета легендарного театра. Актеры со званием народных наперебой рассказывали, что в нее в ту послевоенную пору были влюблены многие гениальные и великие.
Но ей и самой вместе с мужем было суждено стать легендой — только нелегальной разведки. Вообще из этой пары нелегалов более разговорчивым был, как ни странно, Михаил Мукасей.
В 2007 году мы отпраздновали в гостеприимном доме Мукасеев 100-летие его хозяина. До этого Михаил Исаакович спросил меня, с кем бы я предпочел отметить его юбилей — с большим начальством или с друзьями семьи? Я предпочел друзей.
И тут же, готовя статью к его столетию, начал фотографировать Михаила Исааковича. Искал лучший ракурс, когда полковник предложил:
— А давайте здесь, на фоне настенного календаря. А то не поверят, что бывают и такие долгожители.
Больше всего меня поразило, что юбиляр успевал и поднимать тосты, и изящно отвечать на шутки друга, народного артиста Льва Дурова. Елизавета Ивановна сидела в колясочке и все вспоминала о Штатах, о других дальних и близких странах. Но вот кремень: ни слова о разведке. А зато сколько о МХАТе, о Чарли Чаплине.
Мукасеи ушли, и я понимаю: всему и всем свой черед. Хотелось бы дожить, сохраняя бодрость духа и трезвое сознание, хоть до восьмидесяти. Вспоминаю эту пару часто. Уж очень они были хорошими людьми. С ними было легко.
Жаль, не зайти мне больше в квартирку на Фрунзенской…