Иван Михеев
В годы Великой Отечественной войны на помощь народу и разведке пришла православная церковь.
Приходилось мне слышать о загадочном разведчике-священнослужителе от своего старшего друга А. З., который знал многих. С некоторыми строгий А. З. знакомил не лично, а заочно, по телефону представлял меня, журналиста. А там уж — как сложится. Так, виделись потом годами с полковником Павлом Георгиевичем Громушкиным, изготовившим документы и для Николая Кузнецова, и для Абеля — Фишера, и для сотен других. Встретился однажды в жизни с полковником без фамилии, приводившим после войны в чужих странах вместе с женой в исполнение смертные приговоры, вынесенные палачам и предателям.
С подачи А. З. с Иваном Ивановичем Михеевым договорились увидеться в Центральном доме работников искусств. Уже тогда несколько обшарпанный, с виду старомодный ЦДРИ по-прежнему оставался пристанищем для интеллигенции и интеллигентов, не разбогатевших в изменчивую эпоху сокрушительных реформ. Я и сейчас наведываюсь в этот не сдавшийся торговцам и рестораторам бастион культуры, никак не смущаясь скрипучими потемневшими полами и потертыми красными дорожками.
На сохранившемся бело-синем билете, приглашавшем в октябре 1997 года на выставку художников-разведчиков, имена все тех же Абеля, заслуженного работника культуры РФ Громушкина, псевдоним живописца — одного из будущих Героев России, и Ивана Михеева…
Замечу, что многие разведчики отлично рисуют. Отношу это к необходимой для профессии наблюдательности, твердой руке, умению разглядеть то, что другим недоступно. К тому же некоторые нелегалы успешно работали в «особых условиях» именно под прикрытием живописи — занятием вольных людей, представителей свободной профессии, освобожденных от постоянной обязанности ежедневного хождения на работу, зато вольных в передвижении по свету.
Почему-то сразу узнал Михеева. Был он и по виду типичным русским батюшкой с большой окладистой бородой. Ему бы крест вместо галстука и, пожалуйста, хоть сей момент на службу в храм Божий. Не благословлял, а спокойно отвечал рукопожатием на приветствия знакомых ему художников-разведчиков. Еще отличали его от священника шесть колодок наградных планок на пиджаке. В 1997-м фронтовиков оставалось, царство им небесное, еще немало, и Михеев вполне вписывался в общую картину.
А его собственные полотна были солидны, основательны, сделаны крепко, добротно и кистью уверенной. Поговорили. Записал я наш разговор на диктофон. Художник, разведчик, в годы войны священнослужитель обещал узнать, можно ли рассказать о его военных подвигах. Упомянул, что в трудные годы был заброшен в Калинин, где провел «в оккупации определенное время не без пользы для Службы». Сейчас он полковник в отставке. Ответ пообещал дать скоро.
И вскоре действительно позвонил А. З. с извинениями от Ивана Ивановича. Почему-то я так и предполагал: «Раскрывать Михеева рано, надо еще немного подождать, не пришло время».
Были действительно некие обстоятельства, которые позже стерли бегущие годы и события. Очень коротко, но рассказали в своих книгах о Михееве — оперативный псевдоним «Михась» — столпы внешней разведки Зоя Воскресенская-Рыбкина и ее начальник Павел Судоплатов.
Да и Михеев, что случается с людьми его профессии нечасто, успел написать воспоминания, опубликованные в журнале «Наука и религия». В них, кстати, опровергнуты некоторые факты, приводившиеся историками, пытавшимися самостоятельно разузнать о подвигах разведывательно-диверсионной группы, в которую входил Иван Иванович. Кроме того, открылись кое-какие архивы. Сняты даже телевизионные фильмы, правда, имеющие лишь нечто общее с действительностью.
С миру по нитке — Михееву не литературный памятник, а небольшая глава этой книги, дань памяти ему и всем священнослужителям, спасавшим родину в годы войны, особенно в страшных 1941–1942 годах.
Не случайно, что задумала эту операцию именно Зоя Ивановна Рыбкина. Своеобразный мозг внешней разведки, она одной из первых поняла, что против оккупировавших значительную часть страны немцев надо действовать нестандартно. Уж очень силен был у гитлеровцев аппарат подавления. Репрессии наваливались, настигая и виновных, и безвинных безжалостно. В их загребущие сети попадали — порой случайно — даже опытные чекисты.
К тому же, давайте признаем, не ждали на Лубянке и в Кремле, что служить врагам пойдет столько своих — вернее, прикидывавшихся своими. Считалось, будто благодаря чисткам потенциально возможная пятая колонна в СССР уничтожена, нейтрализована. Немалое количество людей, точнее, нелюдей, не только тайно стучавших немцам на соотечественников, но и с оружием в руках жестоко подавлявших партизан, подпольщиков, каравших мирных жителей за любое неповиновение, явилось для высшего и невысшего советского руководства открытием печальным.
Требовалось придумать и испробовать нечто новое, для фашистских спецслужб нежданное. И когда по обычным для разведки каналам до Рыбкиной довели информацию, что епископ Василий, по паспорту Василий Михайлович Ратмиров, 1881 года рождения, обратился в военкомат с просьбой отправить его на фронт, у Зои Ивановны созрел план, сначала несколько расплывчатый, а затем воплотившийся в довольно стройную, одновременно рискованную, однако исключительно правдоподобную легенду.
Не собираюсь в книге о легендарных разведчиках подробно разбирать отношения государства и церкви, сложившиеся в довоенную эпоху. Воспитывалось, насаждалось безбожие, священнослужителей преследовали, церкви закрывались, разрушались, превращались в склады, казармы, иногда и конюшни. Казалось бы, понятно, как должны относиться служители культа к властям. А тут патриотический порыв священнослужителя в почетном сане Ратмирова, которому далеко за пятьдесят, желавшего послужить Отечеству на фронте и защитить от фашистских супостатов православие. А не сможет ли церковь послужить прикрытием для разведчиков?
И епископ был тотчас приглашен на встречу. Но не на Лубянку, там обстановка для бесед на церковные темы совсем не располагала, а на квартиру Зои Ивановны. В своей книге «Под псевдонимом Ирина» Воскресенская-Рыбкина пишет, что беседа с глазу на глаз продолжалась несколько часов. И когда опытный чекист поняла, что патриотизм у Ратмирова искренний, «спросила его, согласится ли он взять под свою опеку двух разведчиков, которые не помешают ему выполнять долг архипастыря, а он “прикроет” их своим саном».
Епископ задумался. Подобной просьбы или предложения он не ждал. Расспрашивал о задачах разведчиков. Высказал требование: Божий храм ни в коем случае не должен быть осквернен кровопролитием. И Рыбкина не моргнув глазом заверила, что «у разведывательной группы будут другие задачи»: выяснение намерений фашистов, наблюдение за передвижением их частей, выявление немецких шпионов.
Зоя Рыбкина лукавила. Или, скажем по-другому, сознательно скрывала, что истинные цели разведывательной группы будут иными. Город Калинин, ныне Тверь, во время встречи Зои Ивановны и Ратмирова еще обороняла Красная армия. Но удастся ли его удержать? В этом в Центре были не уверены. Осторожно предполагали, что немцы готовились его во что бы то ни стало взять, устроив в Калинине важный и последний перед взятием Москвы форпост, куда бы прибывали из Рейха фашистские бонзы для участия в намечавшемся военном параде у кремлевских стен. Некоторые данные разведки подтверждали это предположение Рыбкиной и ее прямого начальника Павла Анатольевича Судоплатова. И разведгруппе отводилась в этом критическом случае роль совсем иная, далекая от чисто наблюдательной.
Террор — вот что должно было ожидать Гитлера, Геринга, Гиммлера и прочую нечисть, которая могла бы прибыть в Калинин накануне взятия Москвы. Чтобы не привлекать излишнего внимания, не светиться, мелких немецких офицеров и бургомистров разведгруппе приказали не трогать.
К чему долго объяснять: задание по террору могло стать для разведчиков смертельным. Вырваться из города после совершения громких актов возмездия ни спутникам Ратмирова, ни ему самому не удалось бы.
К счастью для страны и для разведгруппы, события развернулись по другому, тоже предусмотренному Рыбкиной и Судоплатовым сценарию. Остановит Красная армия наступление вермахта, и тогда разведчикам предстояло вести наблюдение за немецкими войсками. Проникать во враждебное окружение, завязывать связи, выявлять агентов и шпионов, добывать любую информацию, полезную для Москвы. Для установления радиосвязи в город отдельно от троих мужчин в церковном обличье проникнет женщина-радистка.
Согласие епископа на сотрудничество было получено. «Прикрыть», по выражению Рыбкиной, разведчиков Ратмиров предложил как двух своих помощников. Но предупредил Рыбкину: «Для этого им надо основательно подготовиться». Только время поджимало, а успеть надо было во что бы то ни стало.
Из Михеева — в «Михаси»
22-летний Иван Иванович Михеев, включенный в эту операцию под оперативным псевдонимом «Михась», вовсе не был «выпускником авиационного училища, служившим с начала войны сержантом госбезопасности истребительного батальона войск НКВД», как пишет Рыбкина. Действительно, за несколько лет до войны поступил в Ейское военно-морское авиационное училище, но сталинским соколом стать ему было не суждено.
В 1939 году его, как и несколько сотен комсомольцев, ждала профессия другая. Старые чекистские кадры были выбиты чистками, Наркомату внутренних дел требовались молодые способные ребята, к числу которых и отнесли Ваню Михеева.
Он прошел трудную и всестороннюю проверку. В последний момент зачисление в НКВД зависло на волоске. Пришлось доказывать, что его семья не кулацкая, как было записано в каких-то неведомых документах, а происходит он из твердых середняков. Проверили, поверили и приписали к главному экономическому управлению.
Проявил способности, и в 1940 году Михеева перевели уже в более престижную внешнюю разведку. Яростно учил английский. Собирались в конце 1941-го отправить Ивана в Иран или Афганистан, где должен был работать под легальной крышей.
Но пришла война, и Михеева определили на время в истребительный батальон НКВД, где он без видимой пользы отслужил несколько недель. Думал, о нем забыли. А ведь до этого уже полтора года проработал в НКВД, поднабрался опыта. Сейчас идет война, а никакого к нему интереса: проверяет, как налажена ночная охрана, патрулирует улицы, в надежде поймать немецких парашютистов или тех выродков, кто наводит самолеты с крестами на военные объекты. Поэтому первый в жизни вызов к высокому руководству на Лубянку — сразу к начальнику управления по работе в тылу врага — Михеева и обрадовал, и удивил, и насторожил.
Как и первые же вопросы, заданные ему известным всей разведке комиссаром 3-го ранга Павлом Судоплатовым и привлекательной, довольно молодой женщиной, позже он узнал, Зоей Рыбкиной: «Как относитесь к религии? Есть ли верующие в семье? Бывал ли в церкви на богослужениях и знаком ли с православными обрядами? Сам-то — крещеный?» На все это, как и на всем и на каждом шагу задававшийся в те годы вопрос: «А немецкий знаете?» — ответил твердым и честным: «Нет».
Тут же выяснилось: Рыбкина и Судоплатов решали, кого из двух кандидатов взять в группу, которая должна работать в тылу у немцев под «церковным прикрытием». Выбрали Михеева. Был он в ответах правдив, быстр, никакой неприязни к церкви, в отличие от другого кандидата, не высказал.
Наутро Михеева познакомили с командиром разведывательно-диверсионной группы, будущим резидентом, капитаном Василием Михайловичем Ивановым. Тот тоже был не слишком в курсе предстоящего. Но им быстро разъяснили: в тылу у немцев вы, иподиаконы, будете помогать настоящему епископу вести церковные службы. Ну, и, конечно, заниматься разведкой. «Может, архиереями станете», — рассмеялся Павел Анатольевич, не предполагая, что вещей шуткой определяет судьбу Михеева на долгие-долгие годы.
Возникала масса сложностей. Иванов с Михеевым были далеки от церкви настолько, насколько только можно было. Как себя вести в церкви? Как молиться? А они ни единой молитвы не знали. Ладно, если есть шанс как-то обмануть немцев, не понимают они Россию с ее православием. Но своих, русских, настоящих верующих не проведешь. Значит, малейший промах — и конец легенде? Донесут, арестуют, допросят… И уничтожат вместе с епископом, о котором говорил Судоплатов.
Сомнения решительно рассеяла Рыбкина. Понятно, что времени почти нет. Но вас обязательно всему научат. За это возьмется сам епископ.
И тут же на горизонте появился Василий Михайлович Ратмиров. Он по отдельности побеседовал с Михеевым и Ивановым. Отношения с ним у Михеева да и у капитана Иванова сложились сразу. И между двумя разведчиками — тоже. Сблизили опасность, предстоящее общее дело.
Как же уважительно пишет Иван Михеев в своих записках о епископе Василии. Столько испытаний, риска, вынужденных и непредвиденных поступков, а в адрес Ратмирова — ни единого упрека. Только благодарность за умелое приобщение к Богу и к новой профессии. Именно профессии, потому что немолодой, не очень физически крепкий Ратмиров занимался с разведчиками, не щадя себя. Они это поняли. И отвечали на его старания смирением и усердием. Каждый день на квартире у Зои Ивановны владыка Василий обучал своих помощников — членов разведгруппы — всему тому, что было необходимо знать для участия в архиерейских службах, и многим другим церковным премудростям. И только церковное облачение примеряли в кабинете у Судоплатова. Занимались часами, иногда до изнеможения. Рыбкина все время поторапливала: мало, мало времени!
Не только заучивали молитвы, но и с помощью наставника вникали в их суть. Тут не ограничилось Отче наш. За этой главной молитвой пошли и другие. Но когда добрались и до них, выяснилось, что даже длинные, такие как молитва Василия Великого или псалом Давида, — заучивались легче, быстрее. Наступило понимание, радость от приобретенного. Постигнув суть, запоминать сделалось легче.
Несмотря на близость фронта, московские храмы не закрывались. Наведывались в разные церкви, налагая на себя знамение. Ратмиров показывал, как правильно ставить и зажигать свечи, подходить под благословение не только к нему, но и к другим священникам. Особенно непросто было научиться помогать вести службу.
Разведчикам, они об этом говорили только между собой, чудилось, что верующие порой смотрят на них как-то косо. Неужели догадывались? Ратмиров это понял. И однажды «невзначай» пояснил, что все начинающие, даже паства, впервые приходящая в храм, чувствуют себя неловко. Успокоил: ничего, со временем пройдет.
На первые занятия приходил и незнакомый двум разведчикам паренек-радист. С радиоделом у него было все в порядке. А вот с верой… Числил себя в истовых безбожниках, всячески это свое презрение напоказ выставляя. Когда в очередной раз исковеркал слова молитвы, Ратмиров спокойно сказал ему: «Спасибо, вы свободны».
А Василий Иванов и Иван Михеев, по оценке строгого пастыря, за месяц многое освоили. Насколько правдоподобно, предстояло выяснить уже в Калинине, куда решением главы Русской православной церкви Василий Михайлович Ратмиров был назначен епископом Калининским и Кашинским.
С трудом, используя все связи НКВД, добыли необходимые для проведения служб церковные одеяния. Пришлось обращаться за ними даже в краеведческие музеи. Ратмиров тщательно примерял одежды. От некоторых, чересчур дорогих, отказался: расшиты камнями, нам не по чину.
Шла середина августа. Надо было срочно перебираться в Калинин, чтобы верующие поняли, что назначенный еще в период советской власти епископ не бросает их в час испытаний. А немцы бы оценили, что священнослужители, в отличие от значительной части горожан, не ушли вместе с покидающей Калинин Красной армией, их выбор остаться здесь осознанный.
Обстановка на фронте складывалась неблагоприятная. И что бы ни писали «Правда» с «Красной звездой», на Лубянке сложилось понимание неизбежности сдачи города. Разведывательно-диверсионную резидентуру туда завезли в последний момент. Чуть не разминулись с митрополитом Николаем (Ярушевичем), успевшим объявить верующим, что к ним назначен архипастырь, которого он просит любить и жаловать. Митрополит Николай уже выходил из храма, когда только прибывший епископ Василий с ним облобызался, а Михеев с Ивановым поспешно подошли под благословение. Митрополит Николай быстро умчался в Москву, а 12 октября Калинин оставили все части Красной армии.
В городе на два-три дня наступило безвластие. Начались повальные грабежи магазинов, государственных зданий, частных домов. Били стекла, тащили все с оставленных складов, из учреждений и лавок в основном те, кто ждал прихода немцев, надеялся прожить и под ними.
Только церковь мерзавцы не тронули. Василий Ратмиров вместе с Ивановым (оперативный псевдоним «Васько») и Михеевым («Михась») успели провести церковные службы и при Советах, и при безвластии. Верующие приходили. Чувствовалось, что владыка Василий пришелся им по душе.
Руководитель группы «Васько» встретился с радисткой, которую успели-таки подобрать вместо скандального атеиста.
Бывшей служащей московского Центрального телеграфа Любови Алексеевне Бажановой — псевдоним «Марта» — исполнилось 23 года. Прошла краткосрочную подготовку. Ей быстро втолковали то, что должна была знать любая верующая. И радистка, и прихожанка из нее получались неплохие. Но хотя еще до Калинина чекисты знали, что на оккупированной территории к молодым женщинам немцы пристают, насилуют, угоняют в Германию, действительность оказалась еще хуже, чем в Москве представляли. Не давали солдатня, полицаи, вся нечисть никакого прохода женщинам. И по подсказке «Васько» «Марте» пришлось изображать старуху, мазаться углем, золой, покрывать голову старческим грязным платком. А вот встречаться с разведчиками ей оказалось на первых порах неожиданно просто. Она не пропускала богослужений, прослыла верной прихожанкой владыки Василия и, приходя в церковь, получала от «Васька» текст радиограмм. Немцы «Марту» не трогали.
Пока была рация, моментально передавали шифровки через Бажанову. Увы, дом, в котором она снимала угол, был позже разбит при авиационном налете. Рация осталась под обломками. Это затруднило работу. Корили себя и начальство. Ну как можно было отправляться на неизвестно сколь долгое оседание с одной радиостанцией? Пришлось на время у себя дома устроить тайник. Хранили в нем добытые сведения, записанные условным, им одним понятным кодом.
Разбомбили и церковь Покрова Пресвятой Богородицы, где прошли первые богослужения. Епископ, его помощники и за ними паства облюбовали городской собор. О владыке пошла среди верующих лестная слава. Заботлив, со всеми доброжелателен, очень доступен. И совет даст, и ласковым словом ободрит. Верующие в надеждах не обманулись. И к двум иподиаконам отношение сложилось доброе. Молодые, подтянутые, может, не слишком и разговорчивые, они являли пример строгости и скромного послушания. Было в них еще одно притягивающее: мужчин такого возраста в городе почти не оставалось. В собор потянулись и девушки.
Жаль, но у младшего по возрасту иподиакона обнаружилось нездоровье. Однажды прямо во время службы, уже при оккупации, случился у него припадок. Вдруг начал задыхаться, упал, изо рта пошла пена. Хорошо, что не растерялась какая-то женщина. Подбежала, испугавшись, что язык завалится и служка задохнется. Типичный эпилептический припадок.
Его умело имитировал «Михась». А как иначе было дать понять пастве, а заодно и немцам, почему здорового — с виду, только внешне — парня не призвали в армию? И, предупредив владыку и напарника, разыграл целое представление. А пульс довел до высокого неимоверным усилием воли. В эпилепсию поверила и та самая первой подбежавшая к нему прихожанка, что оказалось исключительно важно. Православная немка Елена Рудольфовна Линде работала помощником бургомистра Калинина. Давно жила в городе, где трудилась врачом. Знала в Калинине если не всех, то многих. Михеев в своих записках утверждал: «По нашим сведениям, она была гестаповка по профессиональной принадлежности». Часто бывала на богослужениях. Тут, не исключаю, была и вера. И наверняка приглядывалась к владыке Василию. По подсказке чекистов, он посвятил усердную прихожанку в историю собственной жизни. Главное, на что клюнула Линде, легенда о пребывании непокорного священника в лагерях под Сыктывкаром в начале 1930-х. Это, по мнению осведомительницы, зачисляло епископа Василия в стан врагов советской власти, открывало дорогу немцам к его вербовке.
Существовал определенный риск, что СД может проверить факт отсидки, чего и близко не было. Об этом знали высокие церковные сановники, некоторые из которых переметнулись на сторону фашистов. Однако Бог помог и на этот раз. Положение на фронте было нестабильным. Забот у немцев хватало, поверили на` слово.
Разведывательная группа попала в условия тяжелые. Храмы подвергались бомбежке. Жить было негде. Голодали, и не выжили бы, если бы не благодарная паства, приносившая, пусть по крохам, скудное пропитание служителям Божьим.
Решили идти к бургомистру, обратившись к нему через Елену Линде. Она, имевшая собственные планы на использование владыки, охотно согласилась устроить встречу. Решили, что епископа Василия будет сопровождать «Михась», признанный эпилептиком. «Васько», пышущего здоровьем, оставляли в тени. К чему лишние вопросы о призыве в армию, да могли и отправить здоровенного мужика на принудительные работы в Германию. И с тех пор на все встречи с властями Ратмирова сопровождал «Михась».
Беседа с бургомистром, бывшим полковником царской армии в офицерском кителе без погон, продолжалась недолго. Линде представила владыку как борца с Советами, просила помочь. Бургомистр согласился выделить продовольствие, помочь с ремонтом храма.
Подкинул им бывший полковник еды: кормили епископа и двух его помощников только хлебом. Зато благодаря энергии Ратмирова и его спутников удалось оборудовать городской собор для богослужений. Разведчики торопились. Требовалось полностью легализоваться, добывать сведения: надо было общаться с паствой, привлекать еще больше прихожан, завоевывать их доверие, заводить конфиденциальные беседы.
Это удавалось. Выясняли, кто остался верным патриотом, а кто добровольно работает на фашистские спецслужбы. Очерчен круг лиц, сотрудничавших с немцами втихую. Эти были особо опасны. Маячила надежда, что наши отобьют Калинин, и фашисты, конечно, заранее готовили приобретенную агентуру на оседание. Разведчики добыли информацию о штабах немцев, расположившихся в Калинине, о численности местного гарнизона. Узнали, что хранится на военных складах. С тревогой заметили: из своего тыла фашисты перебрасывают в Калинин пополнение.
Чутко следили за настроениями в городе. Признаться, они часто менялись в зависимости от побед и поражений Красной армии. Откуда только узнавали жители о положении на фронтах? Отобраны были все радиоприемники, но сарафанное радио работало и, что удивительно, пусть с определенными перекосами то в ту, то в другую сторону, однако бесперебойно и относительно безошибочно. На непрерывные вопросы горожан, что же будет, владыка отвечал осторожно: все во власти Божьей, как соблаговолит Господь. Однако напоминал и постоянно, что родина у нас у всех одна.
Как-то утром владыка увидел возле собора сооруженное немцами прямо на земле подобие звонницы. Откуда только набрали столько колоколов? Офицер на ломаном русском приказал всем молчать, а звонари, неизвестно откуда взявшиеся, ударили в колокола. Рядом в специальной машине шла запись искусственного торжества. Потом звонницу мгновенно разобрали, колокола убыли в неизвестном направлении. Немцы, довольные тем, что колокольный звон удалось записать без помех, объяснили: готовится парад в честь предстоящего взятия Москвы. Эта сделанная заранее запись будет имитировать приветственный звон колоколов Кремля. «Васько» не сдержался, сплюнул. «Михась» покачал головой: не верил, что сдадут Москву.
Начали замечать: некоторые тверчане «раскусили» владыку Василия. Записали его и двух молодых иподиаконов в предатели. Один раз даже немцы посоветовали им остерегаться партизан и подпольщиков. Это было, с одной стороны, хорошо, прибавляло уверенности в том, что они надежно зашифровались, помогало добывать новые сведения. Но ведь могли ни за что прихлопнуть и свои.
Пока же за разработку епископа взялась Елена Линде. Предложила ему познакомиться с важным представителем новой немецкой власти. И на встречу с ним прийти без провожатого. Василий Михайлович, не раздумывая, рассказал о разговоре «Васько» и «Михасю». Решили, что владыке лучше пойти одному.
Утром Линде, предъявив пропуск, беспрепятственно провела Ратмирова в дом, где располагалось гестапо. По тому, как уверенно проходила Елена Рудольфовна через все кордоны, с каким почтением ее приветствовали, владыка быстро понял, что здесь секретарь бургомистра была своей. Начальник гестапо, относительно молодой оберштурмбаннфюрер повел разговор в присутствии Линде, выступавшей безукоризненной переводчицей. Поблагодарил епископа за помощь, выразил надежду, что божьи проповеди во славу немецкого оружия привлекут на сторону фюрера еще больше прихожан. И попросил сообщать ему или фрау Линде о всех, кто покажется пастырю неблагонадежным. А еще выяснить: правда ли, что где-то в самом городе или неподалеку от него большевики оборудовали тайные склады с оружием? Не слышал ли он такого от прихожан? Это же явная вербовка.
Заодно оберштурмбаннфюрер попросил Ратмирова тут же, в кабинете, поподробнее написать о лагере в Коми, где сидел священник. И владыка повел степенную речь о пастве, ради которой он готов отдать все, о сложностях военного времени, о постоянном недоедании.
Василий Михайлович умело тянул время. Но в душе сразу же приуныл. В лагерях он никогда не был. И не ожидал, что Линде сообщит об этой выдумке, предназначенной лишь для ушей бургомистра, в гестапо. И что прикажете писать о неведомом Сыктывкаре?
Тут неожиданно зазвонил телефон. Неприятный, понятно по виду и раздраженному тону гестаповца, разговор затянулся надолго. И беседа с владыкой была скомкана. Немцу стало явно не до него. Ратмирову предложили поддерживать все связи через секретаря бургомистра. Владыка поспешно кивнул головой и с достоинством удалился. Что-то произошло. А что, Ратмирову узнать было не дано. Возможно, это что-то и спасло его и всю группу от провала.
Епископ подробно обсудил случившееся с двумя разведчиками. Решили во что бы то ни стало держаться подальше от гестаповца. На встречи с бургомистром ходить только вдвоем с «Михасем». Определилась и роль секретаря бургомистра Линде. Это она, а не престарелый белый офицер, фактически правила городом. И потому впредь ко всем указаниям, отдаваемым Еленой Линде, относились с удвоенной осторожностью, хотя принимали их с внешней готовностью. Вскоре она пристроила в храм еще одного священника. Проверили, и он оказался немецким агентом, задачей которого было присмотреться и поближе сойтись с группой прихожан — молчаливых, малоприметных. Потом «Михась» и «Васько» выяснили, чем они, такие безликие, приглянулись немцам. В случае чего эти обученные абвером агенты должны были остаться в городе, как когда-то осела в Калинине сама Линде.
Пока же Иванов и Михеев помогли Василию Михайловичу написать «воспоминания» о Коми. И хотя оба там, как и он, никогда не сидели, о лагерях были наслышаны от сослуживцев. Ратмиров отнес бумагу в гестапо. Оберштурмбаннфюрер куда-то торопился. Договорились встретиться позднее.
Епископ негодовал. Никогда он не будет предателем. В этом не сомневались и два иподиакона. Но как отвести беду от владыки? И «Михась», как теперь он делал всегда в момент испытаний, обратился к молитве: «Услышь нас, Господи. Пронеси чашу страдания мимо нас».
И Господь услышал. Один из доверенных бургомистра тихонько сообщил владыке, что немцы уходят. Гестаповец, тот, что пытался вербовать владыку, уехал одним из первых. На восточной окраине города началась стрельба, фронт снова приближался.
Что тут было делать разведгруппе? Еще до заброски, в Москве, получили приказ: уходить с немцами, обосноваться с ними в крупном городе, проводить богослужения. И продолжать разведывательную работу.
«Михась» побежал в управу. Там пахло горелым. Это жег свои бумаги бургомистр. Просьба «Михася» предоставить транспорт для отъезда повисла в воздухе. Похоже, и бургомистра немцы бросили, не на чем было ему драпать. Обещал помочь, но только завтра.
А назавтра в город вошли наши. И «Михась», вышедший на улицу, сразу почувствовал на себе презрительные взгляды. Вроде и не предатель, а с немцами якшался. Знакомые отводили глаза, дружно сторонились.
Когда решил прогуляться по улице радостный владыка, его тотчас задержал неизвестно откуда взявшийся милиционер. Тому кто-то из горожан быстро шепнул, что немецкий поп-прислужник свободно разгуливает по освобожденному Калинину. Василия Михайловича доставили в Управление НКВД, сообщили дежурному, а тот доложил заместителю начальника управления. За владыкой поспешили в управление и два узнавших о задержании разведчика.
К счастью, заместитель начальника НКВД знал о миссии Ратмирова. В Москве беспокоились: разведгруппа перестала выходить на связь. Провалена и погибла? При появлении всей троицы вскоре к ним присоединилась и «Марта», наступила всеобщая радость.
Разведгруппа сработала отлично. Все шифровки были Москвой получены и использованы. А тут «Васько» и «Михась» передали своим состав двух выявленных немецких резидентур. Составили список тридцати осевших в Калинине и поблизости от него агентов, указав их адреса. Немцы еще надеялись вернуться: оставили склады оружия. О их расположении разведчики доложили точно.
Два тяжелейших месяца в оккупации тянулись бесконечно. И когда Калинин освободили, Михеев подумал: работа под церковным прикрытием навсегда завершена. И буквально тут же какой-то мужчина заглянул к ним домой поздним вечером, аккуратно постучав в окошко. Продолжала действовать конспирация. Раскрывать группу не собирались, могла она и дальше приносить пользу. Неизвестный приказал «Васько» готовиться к отъезду. Сначала руководителя резидентуры вызывали в Москву на доклад, а там видно будет. И Иванов без сожаления уехал. Потом Михеев узнает: убедил начальство, что ему лучше не возвращаться.
А «Михасю» предстояло вместе с Ратмировым еще работать и работать. На обращение владыки отремонтировать церковь советские городские власти ответили отказом. Это снова затевалась оперативная игра. В Центре не исключали, что Калинин опять перейдет в руки оккупантов. И представителям горсовета приказали, вернее, подсказали, продемонстрировать недоверие к епископу. Когда угроза возвращения немцев отпала, недоверие вскоре было сменено на милость. Собор подремонтировали и открыли, владыка Василий возобновил богослужения.
Одновременно в НКВД решили попытаться возобновить связь с гестаповцем, пытавшимся в свое время завербовать Ратмирова. Уж не знаю как, но убедили владыку Василия принять участие в новой оперативной игре. Подготовили некую женщину, которая под видом верной прихожанки должна была, якобы по поручению архиепископа, перейти линию фронта и отыскать гестаповца. Суть легенды сводилась к тому, что Ратмиров через верующую подавал фашисту знак: он готов к возобновлению связей. Были у смелой разведчицы и другие, еще более сложные задания.
Михеев да и архиепископ к разработанной в Москве легенде сразу отнеслись настороженно. Поверят ли немцы, что пастырь, так и не проявивший особого желания сотрудничать с ними при оккупации, вдруг, как говорят в разведке, «инициативно» решился на такой рискованный шаг, использовав для этого верующую?
Но начальство настаивало. И, как следует засветившись на всех службах, не пропускавшая ни одного богослужения прихожанка перешла линию фронта. Это подтвердили и сотрудники спецслужб, переход обеспечившие.
Но дальше — полная тишина. Разведчица как в воду канула. Не отыскалось ее следов и после войны. В захваченных архивах гестапо о ней тоже — ни слова. Возможно, немцы, к которым и должна была прийти женщина, не поверили в легенду. Далеко ей было до правдоподобной. Или погибла при переходе линии фронта? Но ее провожатые не слышали в ту ночь ни выстрела. Разведчица исчезла, сгинула.
Между тем Ратмиров, Михеев и «Марта» — Бажанова побывали в Москве. «Михась» и радистка отчитались перед Судоплатовым и его помощником Маклярским. Жаль, но с Рыбкиной не увиделись. Она уже работала где-то в Скандинавии.
Работу группы признали успешной. В Кремле «всесоюзный староста» дедушка Михаил Иванович Калинин наградил Иванова, Михеева и Бажанову орденами «Знак Почета» и медалями «Партизану Отечественной войны».
Вскоре Михеев в качестве представителя Калининской епархии вместе с теперь уже архиепископом Василием присутствовал при историческом событии: выборах Патриарха Русской православной церкви. Огромная честь для молодого священнослужителя. Патриархом избрали Сергия Страгородского.
Уже в качестве иеромонаха Михеев стал секретарем Ратмирова, назначенного архиепископом Минским и Белорусским. Но до освобождения белорусской столицы было еще далековато. Чтобы не терять времени, Ратмирова, получившего еще и титул архиепископа Калининского и Смоленского, направили в Смоленск.
Схема была апробированной. Рядом с Ратмировым постоянно находился Михеев. Вскоре начались богослужения. Архиепископ Василий молился о победе русского оружия, об укреплении православия. Политику оставлял в стороне, что нравилось прихожанам.
А иеромонах помимо церковных служб пытался выполнить непростое задание разведки. В период оккупации в этих краях немцы создали при помощи абвера школу священнослужителей. Операция немецкой военной разведки была хорошо засекречена. Никаких документов, только неясные показания наиболее осведомленных прихожан, будто под видом церковников на освобожденной советской территории оставлены обученные в спецшколе агенты.
Без помощи архиепископа Михееву найти следы этой агентуры было не под силу. Сведения собирали по капле. Верующие о школе слышали, однако смутно. И все же удалось «Михасю» выйти на некого Паисия, игумена женского монастыря, что в Смоленской области. Архиепископ пригласил, что было большой честью, Паисия в Смоленск. А тот от приезда уклонился, передав через паству, будто болеет. Пришлось отправляться в городок самим.
К этой встрече Паисий был не готов. Выглядел не хворым, а испуганным. На вопросы отвечал путано. Долгая беседа, которую вели с ним архиепископ и иеромонах, закончилась лишь ни к чему не обязывающим полуобещанием Паисия поговорить с кем-то из священнослужителей, работавших, как и он, под немцами.
Ратмиров и Михеев в выводах были единодушны: о немецкой школе богословия их собеседник, бесспорно, слышал. Очень вероятно, даже знал ее слушателей. Не исключали возможность: учился в ней и сам.
Значит, первая ниточка нащупана. От нее потянулись и другие. Встречался священнослужитель с людьми подозрительными, в маленьком городке никому не известными, пытавшимися скрывать свои посещения Паисия. Не слушатели ли немецких курсов тянулись к неразговорчивому человеку в одеяниях священника?
В Москве приказали начатую операцию обязательно продолжать. Началась оперативная разработка подозреваемого. Тянулась она долго. Но Михеев не ошибся. Выяснилось, что действительно посещали Паисия курсанты школы. Именно этот иуда был оставлен немцами при отходе. Потом он и сам признался: да, закончил разведшколу под прикрытием богословских курсов, оставлен под Смоленском резидентом.
Вот таким образом проходила своеобразная «церковная» борьба разведок.
Свой — чужой? Везде только свой!
И, конечно, возникает немало вопросов. Благодаря упорству, способностям, умению ладить с людьми разными и чутко улавливать происходящие изменения Иван Иванович Михеев быстро продвигался вверх по линии церковного прикрытия. Он познакомился со многими столпами Русской православной церкви. К нему хорошо относился будущий патриарх Алексий I. Глядя на него, и другие священнослужители признали высокого молодого бородача Михеева своим.
А что происходило с ним в жизни светской? Как складывалась его судьба? Он нашел себе спутницу — надежного и понимающего друга. Домашние, люди простые, лишних вопросов не задавали, объяснений не требовали, считали, сложилось так, как сложилось.
Нельзя сказать, что Михеев находился на нелегальном положении. Но устои церковной жизни порой не совпадали с жизнью страны, бившейся не за выживание, а за победу в войне. Однажды иеромонаха, посланного Ратмировым по церковным делам в Вязьму, срочно вызвали в местный военкомат: шла поголовная мобилизация в действующую армию. Признаться, кто он на самом деле, офицер госбезопасности не мог. К счастью, удалось быстро связаться с Москвой, и вопрос с отсрочкой от призыва, правда, не без сложностей, был отложен. А «Михасю» приказали быстро даже не уезжать, а сматываться из Вязьмы.
Похожий, как считает Иван Иванович, случай произошел на его глазах позже. По неведомо кем отданному приказу владыка Василий вынужден был принять в храм незнакомого священника со служкой. Двадцатилетний могучий парень выделялся, как, впрочем, и Михеев, пышущим здоровьем на фоне пожилых церковников. Эта пара выглядела подозрительной: никому из местных не известная, она, как признался сам священник, вынуждена была некоторое время оставаться под немцами. О том, как жили при оккупации, оба рассказывали сбивчиво, неохотно.
«Михась» немедленно сообщил своим. Приказ, как говорится, не заставил себя ждать. Помогать «подозрительным» во всем, никаких бесед о работе при немцах не вести. Михеев понял, в чем дело. Скоро его догадки подтвердились. Действительно, священник и его служка сотрудничали с немцами. После ареста были перевербованы и честно замаливали грехи, сотрудничая с органами.
А однажды Михеев, привыкший постоянно «проверяться», заметил за собой «хвост». Менял маршруты, сбивая с толку соглядатая. Пытался затеряться в подворотне, петлял по проходным дворам. Но преследователь попался опытный. И «Михась», поняв, что попытки оторваться бесполезны, направился по широкой дороге в городской парк. Там и подошел к нему знакомый по службе в экономическом управлении НКВД офицер. Пожали руки, поговорили. Нарушая негласные правила, офицер осведомился, почему его коллега облачен в церковные одеяния. И Михеев тактично, но высказал товарищу свое недовольство: даже сослуживцев в разведке расспрашивать об этом не принято. Попросил забыть о встрече. Тут же прозвучало извинение.
Уже за границей, куда Михеев попал в составе высокой делегации священнослужителей в 1945 году, с ним произошло похожее. В благословенном тенистом саду советского посольства в жарком Тегеране Михеев размышлял о том, что мечтал попасть в иранскую столицу еще до войны и потрудиться здесь под крышей этого самого посольства. Но тогда было не суждено. И тут увидел знакомого по работе во внешней разведке, с которым вместе готовился к тегеранской командировке. У того — сбылось. Старый знакомец пристально разглядывал члена делегации в длинной рясе. Прошелся мимо него, но подойти не решился. Встретившись через много лет на Лубянке, товарищ, занимавший к тому времени высокий пост, признался: «Я все понял и рассекречивать тебя не собирался. И уж очень ты был хорош в рясе и с огромным крестом».
Позволю себе маленькое отступление. Иван Иванович, после войны известный среди служителей церкви как Ювеналий, превратился в истинно верующего. Велика была его тяга к вере. И знал он о том, что офицер внешней разведки М., старше его и по возрасту, и по военному званию, после долгих лет работы под церковным прикрытием обратился к начальству даже не с рапортом, а со смиренной просьбой разрешить выйти в отставку и остаться на Службе — сугубо церковной. Просьба была удовлетворена.
Однако Михеев пошел дорогой иной. Вера обогатила внутренний мир, многому научила, однако покидать разведку Иван Михеев не хотел. В редкие дни, когда попадал в Москву, связывался со своим непосредственным начальством. Волею той же разведки и волею Божьей, приходилось Ювеналию — Михееву действовать большей частью в одиночку. Отрыв от чекистов чувствовался. Даже кадровики о своем офицере как-то незаметно подзабыли. Даже очередные звания одно время ему не присваивали: терялись представления, застревали бумаги. Занесло Михеева действительно в другую и очень далекую степь. Но он своего добивался, дослужившись до полковника.
А в церковной иерархии продвинулся так, как не ожидали даже Судоплатов с Рыбкиной. В составе делегации, которую возглавлял Патриарх Московский и всея Руси Алексий (Симанский), молодой иеромонах Ювеналий (Лунев), он же Михеев, побывал в мае 1945 года в Англии. В июне этого же года вместе со Святейшим Патриархом посетил наши монастыри в Палестине. Совершил паломничество на реку Иордан. И даже искупался в ее водах.
Ивана Михеева, он же иеромонах Ювеналий, ждала длительная закордонная работа. Достойно ее выполнив, он вернулся в Москву. В отставку вышел глубоко верующим, воцерковленным человеком.
Один из ныне здравствующих разведчиков, в отделе которого работал Михеев, поведал мне забавный эпизод. Однажды полковник пришел к нему с какой-то просьбой. И по-настоящему занятой начальник не то что отмахнулся, а предложил отложить дело «на потом». И тут у искренне обиженного полковника Михеева вдруг вырвалось: «Креста на вас нет!»
Поддерживал связь с Василием Михайловичем Ратмировым. Тот по состоянию здоровья согласно собственному прошению отправился на пенсию — на покой — еще в 1947 году. Советская разведка наградила Василия Михайловича за проявленное во время Великой Отечественной мужество золотыми часами. Правительство — медалью. Синод принял во внимание патриотическую деятельность архиепископа Минского и Белорусского и наградил правом ношения креста на клобуке.
Воздали ли сполна Василию Михайловичу Ратмирову? Полковник Михеев считал, что нет. Архиепископ жил на своей даче, которая, по словам иеромонаха Ювеналия, находилась где-то в районе подмосковного Одинцова. О его военных подвигах, к горечи Михеева, знали немногие. Как-то они подзабылись, затерялись в ворохе лет.
Да и дата кончины Ратмирова точно неизвестна. В разных справочниках — она тоже разная. Кажется, 1970 год со знаком большого вопроса. Михеев считал по-иному — Ратмиров умер десятью годами раньше. Сам он скончался в День Победы — 9 мая 2016 года.
Героям этой главы не досталось при жизни Вселенской славы. Так вспомним о их деяниях сегодня.