Гении разведки — страница 44 из 47

Советско-финская война перевернула мировоззрение сына банкира. Майкл Стрэйт осуждал СССР и свел общение с неизвестным ему человеком из советских органов до минимума. В то же время он довольно успешно продвигался вверх по служебной лестнице. В Госдепе его ценили как одного из спичрайтеров президента Рузвельта. Стрэйт скрепя сердце все-таки изредка, но встречался с посланцем Москвы, а потом прервал всякое общение. Перед этим поклялся: о контактах с Блантом в Англии и с незнакомцем из НКВД в США никогда и никто не узнает. Развод был оформлен мирно.

Есть вероятность, что связь Стрэйта с разведкой так бы и не выплыла наружу, если бы не трусость неудавшегося агента. Когда администрация Джона Кеннеди предложила литератору Стрэйту войти в президентский совет по делам искусств (всего лишь!), тот перепугался. Ведь перед этим намекнули о предстоящей проверке его досье в ФБР. И в 1964-м сломя голову так и не состоявшийся член президентского совета бросился к своему знакомому — помощнику президента США Артуру Шлессинджеру. Рассказал ему о членстве в компартии, коротком сотрудничестве с НКВД. А заодно и о знакомстве с Энтони Блантом и уже находившимся долгие годы в СССР Гаем Берджессом.

Американцы поделились информацией с английскими коллегами. Блант вновь попал в тяжелое положение. Спасало то, что британским властям не хотелось поднимать шум. Боялись скандала: родственник королевы мог, если бы его вынудили, заговорить, невольно раздуть такой пожарище, в котором бы сгорели многие сильные, самые сильные персоны британского истеблишмента.

Блант моментально понял это и пошел на сотрудничество со следствием. В ответ на судебный иммунитет он назвал несколько имен своих помощников. Все они к тому времени либо уже ушли из жизни, либо перебрались, как Берджесс, в Советский Союз и другие страны. Он сознался, что передавал русским некоторые военные секреты, но лишь связанные с совместной борьбой двух государств-союзников против нацистской Германии. В основном это были расшифрованные сообщения из немецкого Генштаба, которые по всей логике советско-британского сотрудничества должны были бы пересылаться в Москву и без его помощи.

Есть и иная версия признаний Бланта. Он по-прежнему любил Гая Берджесса. И будь тот жив, из него бы не вырвали ни слова. Однако, узнав в 1963-м о смерти друга в Москве, облегчил душу.

Один из наиболее цепких следователей МИ-5 Питер Райт допрашивал Бланта на протяжении шести лет множество раз — приблизительно каждый месяц, пытаясь поймать на неточностях. Книга Райта «Ловец шпионов» полна всяческих откровений. Таких, что ему было запрещено издавать ее в Британии. Но после выхода в отставку борец со шпионами даже нарушил закон, издав фолиант в 1987 году в Австралии.

Райт уверял, что Блант был на допросах неискренен, выдавал лишь крупицы того, что знал, подсовывал дезинформацию. Райт полагал, что Блант делает это по указке советской разведки, тщательно дозировавшей сведения, которые ему разрешалось разглашать.

Но Райт ошибался. В те годы связь с Энтони уже не поддерживалась. Блант и сам знал, что говорить можно, а что — попридержать.

А еще «Ловец шпионов» поведал, что во время расследования дела Бланта произошла его встреча с личным секретарем правящей королевы. Тот предупредил Райта, что на допросах Блант может вспомнить о своих поездках в Германию в конце войны, совершенных по поручению короля. Секретарь высказал настойчивую просьбу: если это вдруг произойдет, интересоваться подробностями визитов в Европу не стоит.

Но вот как невольно характеризует неистовый «Ловец шпионов» своего визави: «Блант — один из наиболее изящных, образованных людей из всех, которых я только знал. Он говорил на пяти языках. Обширные познания Бланта производили невероятное впечатление».

Характеристика достойная. И если уж продолжать эту линию, то стоит хотя бы кратко упомянуть работы академика Бланта в области искусствоведения. Это поможет понять весь размах личности Энтони Бланта, всю широту его знаний.

Он увлекся литературой. Успехом пользовалась его солидная по объему книга, в которой Блант прослеживал тенденции в развитии литературы и живописи хорошо знакомой ему Франции в период с 1500 по 1800 год. Его привлекало творчество английского художника и поэта Блейка, которому была посвящена очередная книга. Интересовала и современная живопись. Наверняка не случайно Блант обратил внимание именно на Пикассо, выделив из всего творчества великого художника знаменитую «Гернику». И, конечно, любимая Франция, из живописцев которой он особо выделял Никола Пуссена, посвятив великому художнику одну из своих книг.

Как бы то ни было, даже после 1964 года Энтони Блант сохранил должность Хранителя королевских картинных галерей. Он по-прежнему преподавал, писал книги по искусству, был зван на официальные церемонии.

Все закончилось 21 ноября 1979 года после официального сообщения премьер-министра Маргарет Тэтчер. Надо сказать, что обычно англичане умеют держать данное слово. К «железной леди» это явно не относится. Судебный иммунитет, обещанный Бланту, был ею нарушен. Возможно, это произошло и потому, что «разговорился» и уже печально знакомый нам Стрэйт. В его книге Блант клеймился советским шпионом. И Тэтчер со свойственной ей резкостью пошла на опережение. Не дожидаясь парламентских запросов, она объявила: данные о шпионской деятельности Бланта поступили к британским властям еще в 1964 году; «он сознался, что был завербован перед войной, будучи преподавателем Кембриджа».

Печать разразилась статьями о разоблаченном «четвертом». Королева отлучила его от любимых музеев, где он был трепетным Хранителем. Блант сам отказался от рыцарского звания. Его родной Тринити-колледж в Кембридже отобрал у своего выпускника и преподавателя почетную степень профессора, вывел его из членов правления. Британская академия наук отреклась от академика Энтони Бланта, исключив его из своего состава.

Но Блант не сдавался. Вероятно, он искал вдохновения (или успокоения) в любимой работе. Теперь темой его исследований и книг были неаполитанское барокко и рококо, сицилийское барокко. Обратил он внимание и на Россию, посвятив ей один из очерков-обзоров.

Как хватало сил? Ведь еще с послевоенных времен Бланта мучили сердечные приступы. По рассказам, ему приходилось иногда прямо во время встреч со связниками садиться на скамейку, отдыхать, принимать лекарства. Он всегда носил их с собой. Но даже тут Блант выступал в роли утешителя, уверяя перепуганных разведчиков, что вскоре боль отпустит, отойдет, а он привык к таким приступам.

Несмотря на травлю, слабое здоровье, свалившиеся неприятности, Энтони успел написать и издать 20 книг по искусству, бесчисленное количество монографий, сотни журнальных статей.

Он сохранял не только работоспособность, но и мужество. Когда английское правительство официально сообщило, что Берджесс — советский агент, Блант не побоялся так охарактеризовать своего друга, которого не видел с 1951 года — времени его бегства в СССР. Берджесс, по высказанному и обнародованному Блантом мнению, «был одним из умнейших людей, с которыми ему довелось встречаться».

Расскажу и о гравюре, присланной Блантом своему другу Киму Филби в Москву. О ней поведала мне жена Кима Филби — Руфина Ивановна Филби-Пухова. Передать подарок через советское посольство в Лондоне — это требовало присутствия духа и уважения к старому товарищу. Гравюра стала последней весточкой от Бланта, понимавшего, что он на пороге ухода. Филби по изображению на литографии, в нем подспудно угадывалось имя Бланта, сразу понял, от кого лондонский подарок. Долго терзался, писать ли письмо Энтони, не подведет ли он своего друга. Решил пока не отвечать, а потом корил себя за то, что так с ним и не попрощался. А литография и сегодня украшает гостиную квартиры Филби.

Не все отвернулись от Бланта. Тяжелейший период наступил в конце ноября 1979-го, после сделанного Тэтчер заявления в парламенте. Приходилось скрываться от журналистов, телефон в его доме обрывался от звонков. И профессор — коллега Бланта укрывал его у себя на квартире. Затем пришлось на время уехать в Северную Ирландию: надо было переждать вдали от Лондона вал обрушившихся проклятий, подчас угроз, да просто отдохнуть от бесконечного преследования прессы. И в Дублине нашелся соратник по искусству, который приютил опального Бланта.

Удивительно, как при слабом здоровье, не прекращающихся нападках Блант сумел дотянуть до 76 лет. Он умер 26 марта 1983 года от сердечного приступа. Несмотря на колоссальное количество сообщенного и переданного советской разведке, ему дали спокойно умереть в своей британской постели.

В книгах некоторых западных историков разведки приходилось читать, будто «Энтони Блант скончался в социальном вакууме и забвении». Вот уж нет! Его провожали в последний путь и родственники, и пусть редкие, но оставшиеся ученики и верные друзья.

А еще было множество венков. Большинство из них — безымянные. Потому что друзья истинные, для которых Блант столько совершил, его не забыли.

Более 25 лет спустя после смерти Бланта вышли в свет его мемуары, которые он писал с 1979-го и до кончины в 1983-м. По его завещанию они и должны были увидеть свет четверть века спустя, чтобы кого-нибудь невзначай не подставить, не засветить.

В книге Блант признается во многих грехах. Признания не то что запоздалые, но ничего к облику седовласого Бланта не добавляющие. Наверное, хотелось высказаться. Трудно жить с камнем на сердце. Он и был Блантом сброшен в 1980-е годы, когда сочинялись последние строки его исповеди.

Прах Энтони Бланта, согласно воле усопшего, был развеян на поле невдалеке от его школы в Мальборо.

«Гомер» раскрыл секреты бомбыДональд Маклейн и Гай Берджесс

Сразу договоримся, как правильно писать настоящую фамилию «Гомера» — члена так называемой «Кембриджской пятерки». Она произносится и у нас, в России, и у него на родине, в Великобритании, по-разному — Дональд Маклин или Маклейн. Казалось, что шотландское происхождение обязывает называть перебежавшего к нам 27 мая 1951 года разведчика именно Маклином. Но меня убеждали, что ошибаюсь. И тогда я спросил об этом Руфину Ивановну Пухову-Филби. Жена руководителя «пятерки» ответила без колебаний: «Ким называл его Маклейном». Да будет так.

С оперативными псевдонимами, не раз менявшимися за 17 лет его плодотворного сотрудничества с советской разведкой, гораздо проще. Он был известен маленькой группе кураторов как «Стюарт», «Вайз» (в переводе с английского «мудрый». — Н. Д.), «Лирик» и, наконец, «Гомер». Последние два псевдонима отвечали его духовному образу. Маклейн — «Гомер» был «Лириком» разведки. Но, несмотря на обаяние, оставался суровым и не слишком разговорчивым, когда дело касалось его бурного и такого полезного для СССР прошлого.

О Доне, точнее о Дональде Дюарте Маклейне, родившемся 25 мая 1913 года в Лондоне и умершем в Москве 7 марта 1983 года на семидесятом году жизни, немало написано. И все же в основном известны его подвиги, совершенные в Британии. За них Дональд Маклейн награжден в 1955 году орденом Красного Знамени. В веке ХХ разведчиков держали в скромности, высокими наградами отмечали только самых выдающихся. А Маклейн и был одним из ценнейших агентов за всю столетнюю историю нашей разведки.

В этой главе я постараюсь напомнить и о его достижениях в разведке, чтобы читатели представили масштаб этой великой фигуры, и рассказать о почти тридцати двух годах жизни Дональда в Советском Союзе.

В этот период Маклейн на первый взгляд не совершал особых героических поступков. Но это — только на взгляд первый. Вживание и вгрызание в советскую действительность давались ему, как и всякому аристократу-иностранцу, мучительно. Дональд Дональдович, так с его же подачи называли Маклейна в Союзе, выдюжил. В отличие от некоторых других своих коллег, вынужденных в силу различных обстоятельств искать спасения в стране, ради которой они почти всегда теряли всё. Кроме собственных убеждений. О том, как это было трудно, говорит хотя бы нередко повторявшаяся доктором исторических наук Маклейном фраза: «Я мог бы превратиться в алкоголика, а стал трудоголиком».

И за свои труды в СССР Маклейн получил еще один орден Красного Знамени — на этот раз Трудового. В наградном листе его представляют ведущим исследователем, доктором исторических наук, историком-международником. Как же трудно было такую честь заслужить иностранцу, до 1951 года не знавшему ни слова по-русски.

Казалось, ему предначертана другая стезя. Сын британского парламентария и министра образования, скончавшегося в 1932 году, сделал блестящую карьеру в министерстве иностранных дел Соединенного Королевства.

Он и не собирался в дипломаты, веря, что принесет пользу как ученый и преподаватель. Но, окончив знаменитый, в том числе и благодаря его выпускникам из «Кембриджской пятерки», Тринити-колледж, где специализировался в политической истории и филологии, дал слово подчиниться интересам родины. Однако не Британии, а ставшей ему родной Страны Советов, агентом разведки которой Маклейн к тому времени уже являлся. Для СССР было важно иметь собственный источник в Форин Оффисе, и Маклейн подчинился пусть не приказу, а твердо высказанному его советским куратором пожеланию.

С нашей разведкой Дон сотрудничал еще с 1934 года.

Нет и не будет единого мнения по поводу того, кто же завербовал сына министра. Некоторые главным вербовщиком называют Кима Филби. Другие отдают предпочтение советскому разведчику-нелегалу Арнольду Дейчу. Третьи считают, будто друга Дона привел в советскую разведку его товарищ по «Кембриджской пятерке» Гай Берджесс, который в студенческие годы даже имел с Доном интимные отношения. Или, что тоже возможно, за коммунистом Маклейном долго наблюдал со стороны еще один человек — школьный друг и соученик по Тринити-колледжу Джеймс Клугман. Ему, работавшему в Англии по другой разведывательной линии, в Москве доверяли, и когда британец дал рекомендацию Дональду — члену компартии Великобритании, в Центре Клугмана услышали.

Из всех этих версий самой слабой выглядит вербовка в исполнении Дейча. Он познакомился с Маклейном в конце 1934 года, когда тот уже работал на СССР и для начала составил список представителей истеблишмента, которых несомненно стоило бы попытаться обратить в свою веру. Список был настолько точен, что сомнений в оперативных способностях новичка не осталось.

Что касается трех остальных версий, то, по-моему, тут все слилось воедино: дружба с Кимом и Гаем, характеристика, данная Дону Клугманом, и, главное, политические взгляды кандидата на вербовку. Не только коммунистические, но и антифашистские. Маклейн сам шел в объятия Советов. И его желание помочь встретили с искренней благодарностью. Порекомендовав, как и требовалось в разведке, порвать с компартией, что Дон тут же и сделал.

На собеседовании в Форин Оффисе он признал свое увлечение левыми идеями модным поветрием, вывод из которого он уже сделал. Даже здесь Дональд не лгал. Выводы были действительно верны.

Тестовые экзамены при поступлении в МИД сдал блестяще, и вскоре третий секретарь Маклейн уже трудился в отделе, занимавшемся вопросами Бельгии, Голландии, Испании, Франции… За два года он показал себя блестящим сотрудником, получил новый дипломатический ранг и уехал в Париж. Общаясь с французами и установив такие нужные для Форин Оффиса связи с американцами, Дон передавал в Москву полезнейшую информацию.

Когда немцы напали на Францию, Дон понимал, что сопротивление французов будет недолгим. Но даже он не ожидал, что Франция потерпит столь быстрое поражение.

Во время эвакуации из Парижа, когда его соотечественники-дипломаты больше думали, как потуже набить чемоданы французскими духами и тряпками, Дон буквально накануне бесславной сдачи столицы жег и уничтожал секретные бумаги британского посольства. Потом вместе с женой-американкой Мелиндой они, загрузив багажник самыми важными документами, рванули в порт и на катере добрались до Лондона. Катер был самым последним, отчаливавшим из Франции, и… торпедным.

Для семьи Маклейн все это завершилось семейной трагедией. Беременная Мелинда отправилась рожать из воюющей Европы домой в Штаты. Но сказались тяжкие испытания: ребенок родился мертвым.

А проявленный молодым сотрудником Маклейном героизм в его министерстве заметили. Облеченный доверием, он работал теперь в центральном лондонском офисе МИДа, передавая в Москву мобилизационные планы Германии и Италии, попавшие в его руки сведения о возможных действиях вермахта против Красной армии, о неизбежности войны СССР с Третьим рейхом, копии секретных документов, которые попадали в его руки или он сам прибирал к рукам.

Где бы Маклейн ни был и что бы ни делал, он успевал через связника посылать в московский Центр горы информации. Она измерялась, и это не шутка, в коробках — целых 40 (сорок) штук, то бишь около 12 тысяч страниц. Маклейн научился фотографировать, а пленки в Лондоне и Париже передавал своей связной Китти Харрис.

Между ними завязались отношения, которые вскоре переросли рамки деловых. Центр смотрел на это сквозь пальцы: уж лучше своя Китти, чем кто-нибудь еще. Да и любовная связь объяснит то, почему симпатичный холостой дипломат иногда остается ночевать у незамужней дамы. Не рассказывать же любопытным, что иногда парочке ночи напролет приходилось заниматься не любовью, а проявкой пленок, которые Харрис переправляла в Центр. Связь с Харрис прекратилась — и любовная, и деловая. 10 мая 1941 года Маклейн оформил законный брак с богатой и потому независимой американкой Мелиндой.

Замечу, что если лидером по набору и важности переданных «Кембриджской пятеркой» секретов все время оставался Ким Филби, то до войны на условное второе место можно было бы твердо вывести Дональда Маклейна, а во время Второй мировой — разделить вторую ступень пьедестала между ним же и тихим, невзрачным «пятым» номером Джоном Кернкроссом, единственным из пяти простолюдином в «пятерке». С 1941 по 1945 год Центр получил от Дональда Маклейна 4593 документа. Трудно выделить наиболее ценный.

Сообщения Дона, особенно в послевоенные годы, отличались от информации его друзей. Тот же Филби, конечно, был неимоверно важен, как стопроцентный разведчик, сообщавший Москве о планах чуть ли не всех секретных служб мира. Поэтому его бесконечно ценили в НКВД, НКГБ, МГБ и КГБ. Маклейн же был, скорее, стратегом. Его информация касалась глобальных проблем. Он передавал в Москву шифрованную переписку Форин Оффиса с английскими посольствами, протоколы заседаний кабинета министров, связанные с международными вопросами. Предсказанные им события разворачивались годами, если не десятилетиями. Знание глубинных стратегических планов помогало не только нашей разведке, но и военным, дипломатам, экономистам, ученым. В главе о Джоне Кернкроссе я уже рассказал о переданных Маклейном планах союзников по созданию атомной бомбы.

Но не только это в сообщениях Маклейна привлекало внимание товарища Сталина. Его заинтересовал похищенный и переснятый англичанином отчет Форин Оффиса об отношении лично к нему главы польского правительства в изгнании Владислава Сикорского и министров его кабинета. Москва поначалу поддерживала отношения с осевшим в Лондоне генералом. А тот нелестно, грубо отзывался о «дядюшке Джо», позволил себе усомниться в высказанном Советским Союзом заверении об убийстве польских офицеров в Катыни немцами. И Сталин тут же порвал с Сикорским. Возможно, именно секретный документ от Маклейна навел Иосифа Виссарионовича на мысли о двуличии главы польского правительства, заставил задуматься, с кем будет Польша в послевоенном мировом устройстве.

Есть все основания полагать, что именно после разведсообщения Маклейна всякое доверие к генералу Сикорскому и его подкармливаемому англичанами окружению у Сталина пропало.

Руководитель советской внешней разведки Павел Фитин постоянно переправлял важнейшие документы, поступавшие от «Кембриджской пятерки», трем адресатам: Сталину, Молотову и Берии.

Эти донесения ценили, несмотря на то, что порой московские аналитики разведки высказывали недоверие «пятерке». Уж слишком ценной, суперсекретной, по их мнению, была поставляемая информация. Не двойные ли агенты гонят ее в Центр?

В марте 1944 года последовала работа в Вашингтоне: Маклейн — первый секретарь британского посольства. В целях безопасности его псевдоним «Генри» сменили на «Гомера». Чтобы поддерживать связь с ценным агентом, осенью этого же года за ним в США отправился его лондонский куратор. Бдительный Маклейн старался резко ограничить круг своего с ним общения. Он вообще терпеть не мог смены связников, предпочитая работать только с людьми, пользовавшимися его полным личным доверием и не вызывавшими раздражения командирскими замашками. Увы, иногда попадались и такие. Их по просьбе ценного источника меняли.

И Маклейн, на которого возлагалось столько надежд, как всегда, не подвел. Не ирония судьбы, а успех разведчика «Гомера»: в посольстве он курировал вопросы атомной энергии. Ему было поручено координировать усилия ученых Британии и США по созданию атомной бомбы. Вел работу столь тактично и умело, что руководители американского «Манхэттен Прожекта» относились к нему с неменьшим уважением и доверием, чем соотечественники из «Тьюб Эллойз Прожект». А что уж говорить о московских друзьях, души в «Гомере» не чаявших. В Москве знали все или почти все о политическом, военном и чисто техническом содружестве англосаксов. У Маклейна появился доступ к переписке и протоколам бесед «Капитана» (псевдоним Рузвельта) и «Кабана» (естественно, Черчилль). Это Маклейн первым передал в Центр сведения о плане американцев и англичан разделить послевоенную Германию на несколько оккупационных зон.

Не особенно сведущий в физике Маклейн сумел передать и чисто техническую информацию об уране, используемом в производстве атомной бомбы. В этой области американские ученые явно опережали британских коллег, славившихся знанием теории. Благодаря Маклейну паритет был достигнут и с англичанами, и, что более важно, с русскими.

Дональд быстро продвигался по карьерной лестнице. В 1948 году, в 35 лет, небывало раннем возрасте для консервативного Форин Оффиса, Маклейна отправляют советником британского посольства в Каир.

И там впервые сотрудничество с советской разведкой у него не заладилось. Радужное мое повествование должно обрести мрачноватые оттенки. Не сложились у «Гомера» отношения с каирской резидентурой. Да, ранг советника был высоким, но бурный поток материалов от Маклейна превратился в тоненький ручеек. Нет, «Гомер» не выдохся, не расхотел работать на СССР, он просто требовал к себе более внимательного отношения. А советские кураторы в Каире стремились им командовать — неумело и безуспешно.

Сказалось и длительное нервное напряжение. Позволю себе короткую ремарку. Срывы Маклейна были если не оправданны, то понятны.15 лет он вкалывал на советскую разведку без страха и упрека. Накопилась понятная психологическая усталость, проявлялась раздражительность. Иногда Маклейн впадал в депрессию, выйти из которой пытался с помощью алкоголя.

Однажды затеял драку с коллегой по посольству прямо во время речной прогулки по Нилу. Вскоре с приятелем вломился вусмерть пьяным в квартиру секретарши американского посольства. После этого визита от мебели остались лишь обломки. Угомонить «гостей» удалось только вызванной полиции.

Маклейн засвечивался, привлекал к себе ненужное внимание. Уже не способный держать себя в руках, написал короткое письмо в Центр. Просил отправить всю семью — его, согласную с этим решением мужа жену Мелинду и двух сыновей — Фергюса и Дона-младшего — в Москву.

В Министерстве госбезопасности просьбу «Гомера» оставили без внимания. После окончания Второй мировой войны источников у внешней разведки резко поубавилось. Понятно, было жалко лишаться классного агента.

В Центре знали, что сотрудникам Форин Оффиса с высоким дипломатическим рангом долго засиживаться на одном месте не давали. Наверняка Маклейна ждало новое назначение. Из этого исходили в Москве, и не ошиблись. Вскоре его, досконально изучившего заморские реалии, вернули в Лондон.

И в 1950 году как специалист по англо-американским отношениям Маклейн назначается руководителем американского отдела в Форин Оффисе. Несложно понять, какую ценность представляла для Москвы информация, переданная, можно сказать, непосредственным вершителем англо-американских отношений. Какие шаги готовятся предпринять американцы в ходе войны с Кореей, будет ли применено ими, как в 1945 году в Японии, атомное оружие, какова позиция по этим вопросам британского правительства? На все эти вопросы Москва получала точные ответы.

Это лишь основные пункты того, что сделал тогда для нас Маклейн.

Предатели и олухи

Считается, что Маклейн попал под подозрение в мае 1951 года, о чем был вовремя предупрежден Кимом Филби. Это не так. Еще в 1948 году в США заинтересовались перехваченной телеграммой из посольства СССР в Лондоне. Элементарная техническая ошибка советского шифровальщика помогла гениальному лингвисту и криптоаналитику американцу Мередиту Гарднеру, годами бившемуся над разгадкой советских кодов, частично найти к ним ключ осенью 1949 года.

Другой гений разведки, Ким Филби, внимательно наблюдал в США за попытками Гарднера проникнуть в тайны переписки между советскими посольствами и Москвой. Официальный представитель «Сикрет интеллидженс сервис» при ЦРУ Филби познакомился, а затем и подружился с мастером дешифровки. Обменивался новостями, заходил, что категорически запрещается в разведках всех стран, в специально оборудованный кабинет Мередита. Как, почему не было замечено и приостановлено такое вопиющее нарушение? А по результатам этих визитов Ким передал нашему резиденту ошеломившее советскую разведку сообщение. Гарднер близок к разгадке наших кодов. Он даже сумел прочитать одно из донесений, в котором упоминался агент «Гомер». И американцы включили в список подозреваемых шесть тысяч сотрудников Форин Оффиса, среди которых предстояло этого самого «Гомера» вычислить. Да, по-нашему, иголка в стоге сена, но искать ее начали со всей американской нахрапистой мощью. Хотя даже Филби не догадывался, что под оперативным псевдонимом «Гомер» скрывается его друг Дональд Маклейн.

Через несколько месяцев Центр получил еще одно донесение Филби. Гарднер проговорился: он почти вычислил агента. Все, по его мнению, подтверждало, что «Гомер» работает в Форин Оффисе в Лондоне. И только тогда Филби пришел к выводу: видимо, это Маклейн. Американцам и англичанам догадаться об этом было гораздо сложнее. Тут и британская контрразведка взялась за грандиозную проверку всего персонала Форин Оффиса. Так как расшифрованная информация за подписью «Гомер» впрямую касалась американо-британских отношений, то в США не без оснований решили сосредоточиться на английских дипломатах, работавших в Вашингтоне. Тоже немалый пласт людей, но все же меньший, чем у американцев.

Шел год 1950-й.

А что же Центр? Как отреагировали в Москве на предупреждения Филби? Там решили, что все не так страшно. Надо сохранять Маклейна на месте как можно дольше. Действительно, сложно искать иголку в стоге сена.

Но и Филби не мог знать: к концу вообще неудачного для советской разведки 1950 года подозреваемых осталось всего 35. В новом, 1951-м круг сузился до всего-то четверых. А вскоре до троих. Среди оставшихся — Маклейн.

Ждать дальше было невозможно. Ясно было, что за этим последует разоблачение. Филби решил действовать. Срочно предупредить Центр об угрозе.

И не просто предупредил, а нашел выход. Это, невольно следуя его плану, посол Великобритании в США решил досрочно отправить домой в Лондон Гая Берджесса. Последней каплей, переполнившей чашу терпения посла, стало хамское поведение пьяницы Гая, трижды за день нарушившего правила дорожного движения и вдобавок нахамившего американским полицейским. Гай и Ким торжествовали! Посол клюнул на их наживку.

В апреле 1951 года хулиган Берджесс был выслан домой. Перед отъездом в Лондон он поклялся Киму, что предупредит Маклейна и в случае необходимости поможет тому бежать в СССР. Вещими прозвучали слова Филби: «Если ты убежишь вместе с Доном, мне конец». После этих слов последовала еще одна клятва Гая обязательно остаться в Англии. Берджесса ни в чем конкретном не подозревали, но, и это было понятно обоим, если Гай тоже сбежит, то следующей главной мишенью контрразведки станет Филби. Все знали: Гай с ним неразлейвода, даже жил в его вашингтонской квартире.

Маклейн был в смятении. Признался встретившемуся с ним в Лондоне Гаю: он тоже чувствует, что за ним следят, даже доступ к секретным документам для него ограничен. Боится, что не сможет играть в молчанку и сломается на допросах. А вызова в контрразведку он ждет постоянно. Нервы не выдерживают. И еще: он не сможет бежать в одиночку. Потребовалась помощь Берджесса.

Центр тоже был согласен: только побег. Поддержала Дона и его жена Мелинда, ожидавшая рождения их третьего ребенка. Вопрос заключался в ином. Арестуют ли Маклейна тотчас же или после надвигающегося уик-энда?

Как и откуда бежать? Предупреждена ли иммиграционная служба о возможном и никак не санкционированном отъезде дипломата Дональда Маклейна? Самолет отпадал. Контроль даже в самых разгильдяйских аэропортах мира, не говоря о лондонском Хитроу, всегда был строг. Подземного туннеля под Ла-Маншем в 1951 году еще не существовало и в смелейших проектах.

Но вот почему резидентура согласилась с тем, что в провожатых будет Берджесс? Да, он оставался — пока — вне подозрений. Но, зная его дурной характер и вредные привычки, логичнее было бы выбрать кого-то гораздо более дисциплинированного. Только вот кого?

А разве не мог на расстоянии незаметно сопровождать Маклейна неприметный сотрудник советской легальной или нелегальной разведки? Единственным ответом будет — полный цейтнот, не хватило времени на разработку, обдумывание и обстряпывание такого варианта. Арест надвигался, становясь суровой реальностью. Спешить! Надо было обязательно спешить! Берджесс, так Берджесс!

Выход — или выезд — подсказал бывший контрразведчик, «четвертый» в «пятерке» — Энтони Блант: бежать только на одном из круизных кораблей, курсирующих между Англией и Францией по выходным. Там обычно не слишком соблюдали пограничные формальности. Если корабль идет под британским флагом, то документы проверяли в исключительных случаях. Судно, пусть и бросающее якорь в портах Франции, считалось территорией Соединенного Королевства, в котором предпочитали не тревожить собственных граждан. И пара солидных джентльменов вряд ли привлечет внимание пограничников.

Берджесс взял два билета на круизный корабль. Он был относительно спокоен: советское контрнаблюдение подтвердило — МИ-5 следит за Маклейном только в Лондоне, оставляя подозреваемого в покое уже на железнодорожном вокзале, откуда он отправлялся к семье на уик-энд. В загородном доме в графстве Кент за Маклейном не наблюдали. Куда отсюда сбежишь? К тому же в пятницу 25 мая Дону исполнялось 38 годков. Предстояло отпраздновать день рождения в кругу семьи.

На взятой напрокат машине Гай добрался в пятницу вечером до Маклейнов. Громко представился прекрасно знавшей его Мелинде коллегой Дона по Форин Оффису Стайлом. Жена поняла: может, в доме установили прослушку. А вот чего не знали два друга — будущих беглеца: в понедельник 28 мая Дональда Маклейна должны были вызвать на первый допрос. И то, что они вовремя успели, сбежали — чистое везение, случайность. Немного посидели за столом, Мелинда уложила спать двух сыновей. И Дональд на прощание их, спокойно уснувших, расцеловал. В прихожей он громко сообщил беременной супруге, что они со Стайлом выпьют по кружке в баре и он вернется.

Чудом, опять-таки чудом, сменяя друг друга за рулем, они успели в Саутгемптон прямо к отходу круизного судна. Берджесс бросил машину на пристани: какая парковка, корабль уже отдавал швартовые. Ночь на корабле и вот он — французский городок-красавец Сен-Мало. И тут же на такси до города Ренна, на поезде до всегда в густых шумных толпах парижского вокзала Монпарнас, оттуда до вокзала поменьше — Аустерлица.

Еще один поезд и вот она — швейцарская Женева, а затем и маленькая уютная столица Берн. В посольстве СССР в Швейцарии им выдали два английских паспорта. Ну, не совсем английских, а поддельных и на чужие фамилии. В маленькой Швейцарии все близко, и до Цюриха они добрались быстро. Там здорово рискнули, но в аэропорту к их британским паспортам и билетам до Стокгольма приглядываться не стали.

А зря: по пути предстояла посадка в Праге. В Чехословацкой Социалистической Республике беглецов, как и в Швейцарии, уже ждали. Товарищи из МГБ пожелали им счастливой посадки в конечном пункте «путешествия». Так что вечером в воскресенье 27 мая 1951 года Дональд Маклейн (уф!) и Гай Берджесс (ах…) уже были в Москве.

Сразу после исчезновения Маклейна на допросы были вызваны все, кто знал дипломата. Жена Мелинда в понедельник спокойно отвечала на вопросы сначала сотрудников Форин Оффиса, а затем и МИ-5. Да, вечером в пятницу муж после семейного празднования своего дня рождения отправился в паб с каким-то приятелем по министерству, что ее нисколько не удивило. Мелинда уверяла: возможно, он, такое изредка бывает, загулял и скоро вернется. С беременной, буквально на сносях, женщиной особо не спорили.

Узнав об исчезновении Берджесса, контрразведка сделала естественный вывод: два шпиона сбежали из Англии. Определенную сумятицу в расследование вносили сначала телеграммы из Парижа, а вскоре сменившие их телеграфные послания из Бейрута и Каира, которые получали семья Маклейна и близкие Берджесса. В них Дон и Гай сообщали: с нами полный порядок. Советской разведке, чтобы запутать следы, было несложно посылать эти успокаивающие послания, приходившие в Англию до середины июня.

Только тогда в газетах появились статьи о побеге. Но и журналистам пришлось относительно долго разбираться в конечной точке маршрута. Высказывались разные предположения, наиболее близким к истине была Прага.

Не буду напоминать о последующей эпопее с Филби, Блантом, Кернкроссом… Вполне ожидаемо бегство Дональда отразилось на его брате Алене, работавшем в ООН. По «просьбе» Форин Оффиса он покинул дипломатическую службу, как и вообще ни в чем не повинный муж его сестры Нэнси. Филби по просьбе американцев отправили из Вашингтона домой.

Началась чистка, затронувшая всех и вся, считавшихся когда-либо левыми или имевших дело с двумя беглецами. Контрразведчик Питер Райт был одним из возглавивших расследование. Московский Центр должен быть благодарен этому мракобесу из СИС. Райту повсюду чудились агенты Кремля. С его подачи из СИС уволили десятки людей, в основном интеллигентных, имевших несчастье быть выпускниками Кембриджа — Оксфорда и когда-либо работать с парой перебежчиков и с Филби тоже. Деятельность «Сикрет интеллидженс сервис» была — на время — парализована. Что ж, пусть хотя бы так.

Чужой, но не совсем

А вот как сложилась жизнь Маклейна в СССР, известно не так много. Попытаюсь восполнить этот пробел.

Побег Дона Маклейна и Гая Берджесса принято считать фантастически удачным. Могли арестовать, однако везение, фарт, удача были на их стороне. Констатируем, что высшая справедливость все же восторжествовала.

Непонятно только, почему Берджесс, которого Ким Филби просил помочь Маклейну на начальном этапе долгого пути, а потом возвратиться в Британию, не долетев до Стокгольма, вдруг решил рвануть вместе с другом в Москву. Что это было? Нежелание бросить Дона, действительно находившегося как на грани ареста, так и нервного истощения на последнем отрезке опаснейшего путешествия? Уверенность в том, что его, с триумфом доставившего товарища в СССР, встретят фанфарами и каким-то образом (непонятно каким) обеспечат возможность вернуться домой, в Лондон? Чрезмерная переоценка своих возможностей — мне все по силам? Но, нет, не думаю. Да, Берджесс — дичайший отъявленный разгильдяй, но и опытнейший разведчик. Ведь именно Гай Берджесс первым из пятерых еще в 1938 году выполнил поручение советских кураторов и благополучно внедрился в английскую разведку.

Побег Гая в Москву тем более удивителен, что в середине 1930-х годов он вместе с Энтони Блантом побывал в СССР. И обоим Советская Россия не слишком понравилась. Эрмитаж, культурные ценности, относительно доступные для народа, беседы со знаменитыми и тогда еще не сгинувшими в сталинских чистках революционерами Николаем Бухариным и Осипом Пятницким… И в то же время — тяжелые условия жизни, убогий, совершенно неустроенный по западным понятиям быт, и близко не сравнимый с британским, отсутствие привычных продуктов и одежды в магазинах. А главное, советская бюрократия и уже так явно насквозь друзьями увиденный и распознанный культ личности отвратили обоих. Не случайно Блант, разоблаченный после побега Гая и Дональда, на предложение советского куратора тоже бежать в СССР ответил решительным отказом.

Как могло понести в 1950-х в Москву Берджесса, неплохо знакомого с советской действительностью — полнейшая загадка. Ее уже не разгадать. Известно, что его молодой советский связник в Лондоне «Питер», он же Юрий Модин, еще в 1950 году по поручению резидента напрямую спросил Гая, как он смотрит на возможный переезд в СССР в случае возникновения опасности. Тот ответил, что никогда бы не смог жить в России. Зачем и почему он изменил свое решение 25 мая 1951 года?

А уж как подвел он совсем близкого друга Энтони Бланта, вроде бы соскочившего с подножки разведпоезда и после войны назначенного королем Георгом VI Хранителем художественных галерей Его Величества. Ну а Кима Филби Берджесс просто толкнул в лапы британской контрразведки. Того самого Филби, который, рискуя репутацией и нарушая все правила конспирации, поселил запившего-загулявшего друга Гая в своей вашингтонской квартире. Вроде бы от греха подальше. Но Берджесс согрешил по-крупному.

По свидетельству Руфины Ивановны Пуховой-Филби, Ким так до конца дней своих не простил Берджесса. Филби повторял: «Если бы не Гай, я мог бы работать, никаких подозрений против меня не было». Но когда Берджесс исчез вместе с Маклейном, британская контрразведка сразу же взяла Кима в клещи или, как говорят разведчики, в разработку.

Неужели непонятно было, что выпивохе и гомосексуалисту Гаю с его экстравагантными выходками и барскими замашками было не прижиться в Москве? Без всяких сомнений, из этой тройки, в Союз бежавшей, Берджессу в СССР пришлось сложнее всего. Да и КГБ с ним хлебнул вдоволь. А как могло быть иначе? В разговорах с Руфиной сам Ким потом вспоминал, что и в бытность дипломатом Гай привлекал к себе избыточное внимание. Чего стоило хотя бы его купание в белом выходном костюме под душем прямо во время чинного посольского коктейля. Гай вежливо и недоуменно втолковывал пристыдившему его Филби: «И что такого? Мне было жарко».

Представьте подобное в Москве при строжайших сталинских нравах 1950-х! И я тоже не могу. Но по воспоминаниям некоторых уже ушедших свидетелей, Берджесс позволил себе нечто подобное и в Москве. Когда Маклейн с Гаем были возвращены в столицу из Куйбышева, их стали приглашать в представительства некоторых социалистических стран. И Берджесс на приеме в посольстве КНР помочился в камин прямо на глазах чинных гостей.

Это с одной стороны. А с другой, какой английский контрразведчик смог бы выявить вот в таком гее Гае русского агента?

В СССР Филби, прибывший в Одессу на сухогрузе «Долматов» в январе 1963 года, и Берджесс, умерший 19 августа того же года в возрасте пятидесяти двух лет, не встречались. Не успели. Возможно, время сгладило бы обиду. Но Берджесс, скатившийся в алкоголизм, ушел рано.

Разведчик и писатель Михаил Петрович Любимов рассказывал мне, что в последние годы московского бытия Берджесс, несмотря на все запреты и приказы начальства с Лубянки, искал и нашел себе в Москве постоянного партнера: слесаря-водопроводчика, чинившего унитазы. А еще этот умелец бренчал на гитаре и неплохо пел песни собственного сочинения. С ним потомственный дворянин, сын английского адмирала, жил в беспробудных пьянках и полном согласии. Обоим на этом свете терять было нечего.

Постараюсь объяснить, почему Ким Филби не пришел на похороны Гая Берджесса. Некоторые считают, будто был смертельно обижен. Был, но причина не в этом. Другие говорят: запретили начальники с Лубянки. Тоже не так, хотя гораздо ближе к истине. Руфина Ивановна знает, что Киму о кончине Берджесса просто не сообщили. Скрыли. Иначе бы Ким, как она считает, обязательно пришел бы попрощаться.

И чтобы завершить тему Гая Берджесса, представлю свою, может, сугубо личную версию бегства. Никому и никогда не узнать, о чем говорили сотрудники советских спецслужб с Берджессом в посольстве СССР в Швейцарии или в пражском аэропорту. Известно лишь, что в Чехословакии его с Дональдом встречали не только местные, но и представители МГБ СССР. Что, если они предложили Берджессу тоже отправиться в СССР? Было чем обосновать предложение. Как после возвращения пусть не из Москвы, а хотя бы из социалистической Праги Берджесс объяснил бы свое отсутствие в Лондоне? Почему он оказался в компании предателя? Неужто просто бескорыстно помогал старому, сбежавшему в Москву другу? А если МИ-5 прижмет? И разве там работают сплошные дураки, которые так и поверят, будто опытнейший дипломат, в прошлом разведчик со стажем Берджесс не догадывался, что вывозил из Англии изменника и советского шпиона?

Как вам эта версия? Мне она представляется в принципе реальной. Ведь Берджесс мог расколоться на допросе. И тогда бы была раскрыта и арестована вся кембриджская группа. А в эту цепочку входили явно не пять агентов.

Против этой версии лишь одно, но какое тягчайшее возражение. А как же бесценный для СССР Филби? В этом случае он точно попадал под подозрение. И сумеет ли выкрутиться? Неужели готовы были пожертвовать и Кимом? Вряд ли. Он оставался по сути самым главным даже не агентом, а агентищем в Великобритании. Мог дорасти и до директора СИС. Другое дело Блант, как и «пятый» Джон Кернкросс, к тому времени уже фактически отошедшие от дел. Маклейн явно выбыл из игры. Берджесс вряд ли бы удержался в МИДе после своей высылки из США, не говоря уже о помощи Маклейну.

И еще одно предположение, которое в основном попадается в трудах британских исследователей. Они полагают, что МИ-5 специально дала возможность Маклейну бежать в СССР, опасаясь скандала. Но англичане смотрят на ситуацию со своей колокольни, точнее, со своего Вестминстерского аббатства. Если бы английская контрразведка и захотела закрыть глаза на побег Маклейна, американские спецслужбы тотчас поправили бы ее на правах старших братьев. Ведь Маклейн работал в последние годы по существу против американцев. И те жаждали его крови. Через два дня после отплытия из Англии Маклейна ждал допрос, на котором он, пребывавший в жалком, подавленном состоянии, точно бы раскололся. Нет, «Гомер» бежал совершенно оправданно с любой точки зрения благодаря помощи Берджесса и советской разведки.

Но все это версии. Не больше. Однако — и не меньше.

Вернувшись в Англию, Филби на какое-то время выкрутился.

А Маклейну и Берджессу в Москве как-то сразу не повезло. Конечно, их хорошо приняли, определили солидную по советским меркам и понятиям пенсию, но в столице не оставили. Кто-то внушил тогдашнему министру МГБ Игнатьеву, что оставаться в Москве двум перебежчикам опасно. Вдруг выйдут на них, любящих выпить и повеселиться, англичане. А если соотечественники захотят Берджесса и Маклейна уничтожить? Семен Денисович Игнатьев был далек от разведки. Пост министра госбезопасности занял по чисто партийной принадлежности. Работая в органах, принимал на веру все, что ему втолковывали прихлебатели. Этим, как они же подтверждали, и был страшен. Подмахнул подготовленный приказ: в целях безопасности отправить обоих в город Куйбышев.

Маклейну присвоили новые имя и фамилию — Марк Петрович Фрейзер, а Берджессу — Джим Андреевич Элиот. Извините, но даже имена-отчества дурацкие, сразу привлекающие внимание. Ладно еще Марк Петрович Фрейзер — может, какой-нибудь еврей, хотя Маклейн был типичным шотландцем. Но Джим Андреевич будет и похуже. Берджессу вежливо объяснили: псевдоним дан в честь известной английской писательницы Эванс, писавшей под мужским именем Джордж Элиот. Ну а Фрейзер — это в память о шотландском антропологе. Гай плевать хотел на все псевдонимы, а заодно и на литературу с антропологией. И Маклейну фамилия не понравилась, и я еще расскажу, как он от нее избавился.

Экс-дипломаты, работавшие в Вашингтоне, Париже, Лондоне, очутились в абсолютно закрытом тогда для посещения иностранцев Куйбышеве. Практически полная изоляция, неопределенность положения, оторванность от Британии и от чекистов, с ними раньше работавших. Никакого круга общения, кроме нескольких офицеров из областного управления госбезопасности. Лишь не покидавшие обоих мысли о бессмысленности такого существования. Кто мог дать ответ на их вопросы о будущем в закрытом Куйбышеве? Все решалось в Москве.

Дон в отличие от Гая не роптал. И 28 июля 1952 года на стол ректора Куйбышевского педагогического института легло заявление, подписанное «Фрейзер». Не знавший русского языка Марк Петрович просил зачислить его на работу преподавателем языка английского. В принципе, когда-то давно, еще в юности марксист Маклейн собирался учить иностранному языку русских детей. Полагал, что «мировая революция должна завершиться по-английски. Русские люди должны знать английский язык».

К сожалению, куйбышевские студенты приняли его не сразу. Нет, они только на первых занятиях с открытым ртом смотрели на невиданного преподавателя, одетого в костюм непривычного стиля, да еще с галстуком-бабочкой. Но какой еще реакции следовало ожидать в 1953 году от жителей закрытого города, куда до этого никогда не ступала нога иностранца? Главное, непонятен был язык, на котором вежливо обращался к ним товарищ Фрейзер. Он был так не похож на тот английский, которому учили их прежние наставники. Наиболее упертые даже жаловались на Фрейзера в деканат.

Но преподаватели эти недовольства быстро погасили. Они-то поняли: вот у кого надо учиться. И Фрейзер давал консультации, пытаясь взамен освоить не дававшийся ему вначале русский. С некоторыми коллегами установились нормальные отношения. Когда Маклейн уже переехал в Москву, люди из Куйбышева заходили к Фрейзерам домой, а самые бесстрашные, вспомните, какие были тогда времена и годы, даже оставались ночевать. Хорошо, что они не видели глаз Мелинды. Какие коллективные ночевки, если вся семья с тремя детьми ютилась (по мнению Мелинды) пусть в большой, но совсем немногокомнатной квартире. Понятия о комфорте и уюте у Мелинды и новых русских знакомых абсолютно не совпадали.

Не уверен, что, попав в Куйбышев тех годов, и сам Дон был по-прежнему уверен в приходе мировой революции. Смерть Сталина в 1953 году пробудила у Маклейна надежду на лучшее. Однако ничего не изменилось. Постылый Куйбышев он и позже, уже в Москве, вспоминал недобрым словом.

И все же коммунистическим убеждениям Дональд не изменил. И осенью 1956 года, уже в Москве, Марк Петрович Фрейзер вступил в Коммунистическую партию Советского Союза. Культ личности развенчан на ХХ съезде. И, как он твердо верил, должна была наступить новая жизнь.

А до этого Маклейн, потрясенный переменами в своей судьбе, поначалу пил горькую. Полагаю, что рассказчики не преувеличивали. Великий разведчик «Гомер» понимал: возвращение назад исключено.

И славу богу, что вступивший в советское гражданство Маклейн — Фрейзер довольно быстро осознал, что надо не приспосабливаться, не прогибаться, не впадать в алкогольное забытье, а жить жизнью общества, тебя окружавшего.

Хотелось бы мне знать, осознают ли люди, вступившие на труднейшую дорогу разведки и работавшие на противника своей страны, что такой исход если и не предопределен (бывают, наверное, счастливые исключения, хотя вряд ли), то весьма и весьма вероятен? Невозможно годами добывать секреты для других и при этом оставаться незамеченным своими. Расплата, неясно в какой форме, но когда-нибудь все же настигнет. Она может и задержаться, но в принципе неизбежна. Тут на помощь попавшим в сложнейшую ситуацию должна бы «прискакать» идеология. Верность юношеской мечте, понимание, что ты сделал все, что мог. Умение не оглядываться, переступить порог и идти дальше. Маклейну это удалось. Берджесс сломался и покинул мир раньше ему предназначенного. Мир его праху. Аминь…

Я попытался отыскать следы пребывания этой пары в Куйбышеве. Но столько лет пролетело, изменилось все, включая название города, которому, как выяснилось с годами, псевдоним присвоили тоже только на время, вернув прежнее имя — Самара.

Известно лишь, что Фрейзера и Элиота поселили в разных концах большого города. Кроме них никаких англичан в закрытой зоне не проживало. Общаться двум не говорящим на русском языке экспатам — не с кем. Однако виделись они редко. Было что обсудить и о чем вспомнить, но оба предпочитали держаться поодиночке.

Устали друг от друга? Возможно, и это тоже. Но ведь общая беда сближает? В их случае этого не произошло. Они столько пережили и выстрадали вместе, что это, как бы ни казалось парадоксально, невольно отталкивало друг от друга.

Маклейн преподавал английский и учил русский. Берджесс наотрез отказался изучать язык страны пребывания. Пытался отыскать себе партнеров по сексу. В те годы гомосексуализм в СССР карался законом, но Гай порой находил того, кого искал. Уже тогда ему мерещилось, что когда-нибудь он сможет вернуться в Англию.

Дональд понимал, что все это — чушь. Зубрежка, общение со студентами, которых он, впрочем, ухитрялся с присущей ему холодной сдержанностью держать на определенном расстоянии, помогали быстро осваивать немыслимо трудные азы чужого языка. В конце концов он, единственный из троицы — Филби, Берджесс, Маклейн, не только прилично заговорил по-русски, но и писал на нашенском сложные научные статьи.

В Куйбышеве не хотел общаться ни с какими визитерами из разведки. Подыскал и благовидный предлог, прося дать время на изучение языка.

И хотя никаких официальных заявлений о том, что два знаменитых перебежчика живут в СССР, так и не последовало, еще в 1954 году Гая навестила мама, а к Дональду в 1953-м приехала жена Мелинда с тремя детьми.

Летом 1955 года пришло долгожданное избавление. Из ссылки их вернули в столицу Советского Союза. В Москве Гай и Дон уже снова общались. Обменивались впечатлениями. Маклейн убеждал Берджесса, что здесь они навсегда, а тот грезил возвращением в Англию. Изредка и не всегда случайно сталкивался в дорогих ресторанах, а такие были наперечет, с иностранцами. Не стеснялся представляться им не каким-то Элиотом, а собственным именем. Даже попросил известную английскую актрису заказать ему костюм у лондонского портного, что вежливая дама и сделала. Этими встречами и жил.

А Маклейн шел вперед. Дон Донович, так теперь обращались к Маклейну в Москве, общался с коллегами по работе, а иногда с разрешения Службы и с иностранцами. Зимой 1956 года им с Гаем устроили встречу с несколькими иностранными журналистами, где оба дружно объявили себя пацифистами, но никак не шпионами, нашедшими надежное убежище в мирной советской стране. Еще больше, чем этим заявлением, иностранцы были удивлены их бодрым видом и прекрасно сшитыми «английскими» костюмами, хорошо сидевшими на «пацифистах».

Дон успокоился, почти порвал с дурными привычками, а если по-простому, бросил пить. Выполнял отдельные поручения разведки: составлял аналитические записки, анализировал политические ситуации, складывавшиеся в различных районах мира. Это дисциплинировало, заставляло держаться в тонусе. И попросил, потребовал работы. По настоянию Маклейна ее предоставили.

Публиковал статьи на международные темы под опять-таки неправдоподобным псевдонимом Мадзоевский. В сугубо тогда официальном журнале «Международная жизнь» он был консультантом. Правда, содержание мидовского издания казалось ему скучноватым. Хотелось чего-то более живого.

Один из материалов англичанин посвятил событиям 1956 года в Венгрии. И в отличие от почти всех, взявшихся за перо левых западных интеллектуалов, Советский Союз не осудил. Маклейн не был упертым членом партии, однако в будапештском путче разглядел руку отлично знакомых ему западных спецслужб, о чем и написал в советском журнале. После этого переписку с ним прервали почти все западные «леваки». Но Маклейна это никак не смутило.

Вгрызание в действительность

И все же Маклейн томился без дела. Но просьба подыскать соответствующую его способностям и обязательно постоянную работу была исполнена только в 1961 году. В мае в Институте мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) появился новый старший научный сотрудник Марк Петрович Фрейзер. Зарплату ему положили солидную, да что там солидную — прямо очень завидную — 400 рублей! А основанием для приема на работу послужило, обратите внимание, ни много ни мало «разрешение Совета министров СССР».

В престижнейшем институте Академии наук СССР простаки не работали. Аналитикам и ученым даже разрешали время от времени выезжать за границу, они всегда и во всем были в курсе. И новичок был тотчас опознан как тот самый Дональд Маклейн.

К его приходу в институте отнеслись с пониманием. Знали, что в британском МИДе он руководил американским отделом, дослужился до ранга советника. Ну а то, что работал, чтобы не сказать «шпионил», на Советский Союз, заставляло относиться к товарищу со странной фамилией с еще большим уважением.

И Фрейзер его оправдал. К иностранному акценту быстро привыкли. Он обедал в простой столовой, общался со всеми, к нему не стеснялись обращаться с просьбой разъяснить непонятные советским людям западные реалии.

Слегка критиковали Марка Петровича лишь за привычку к курению. Порой он выкуривал в день по несколько пачек. И добро бы чего-нибудь мягкого, иностранного. Имел же право приобретать в открывшихся магазинах «Березка» товары на валюту. Но он не хотел выделяться ничем. Дымил «Примой», губительной для легких.

Но что курение… Зато статьи Фрейзера по проблемам Европы, аналитические исследования политики современной Великобритании выделялись точными оценками, идеологической выдержанностью и глубинным пониманием.

В те годы защита диссертации порой превращалась в приключение с непредсказуемым концом. Многие способные соискатели так и оставались неостепененными. Их нещадно отсеивали научные советы, им ставили в упрек нехватку публикаций по своей главной теме, порой придирались к каким-то деталям биографии, вызывавшим сомнения у партийного руководства институтов. Очереди на защиту растягивались чуть ли не на десятилетия. И каково же было горе соискателя, когда неожиданно или предсказуемо члены совета в процессе всегда тайного голосования закидывали претендента на научную степень «черными» шарами.

Марк Петрович с диссертацией не торопился. Писал статьи, делал доклады. И уверенно защитился в своем, постепенно становившемся родным ИМЭМО. Ни единого «черного» шара, все «за» — случай редчайший. С другой стороны, кому, как не ему было стать доктором исторических наук со сложнейшей темой «Внешняя политика Англии после Суэца».

Человек под фамилией Фрейзер превращался в ведущего специалиста СССР по европейской проблематике.

Ну почему его надо было скрывать под чужим именем, когда все знали подлинную фамилию британца? И, предполагаю, что с согласия кураторов из КГБ, Фрейзер пишет в характерном, исключительно бюрократически сухом стиле заявление на имя заместителя директора ИМЭМО: «Прошу впредь числить под фамилией Маклейн (точнее Маклэйн. — Н. Д.) Дональд Дональдович».

Много добрых дел совершил в своей жизни академик Евгений Максимович Примаков. Занесем на его счет еще одно. В качестве замдиректора ИМЭМО он накладывает 19 июня 1971 года краткую резолюцию на заявление: «Ст. научного сотрудника Фрейзера Марка Петровича впредь числить под фамилией Маклэйн Дональд Дональдович».

Маклейну удалось то, чего так и не сумел добиться выдающийся советский разведчик-нелегал Вильям Генрихович Фишер, до последнего дня своего не избавившийся от прилипшего к нему имени друга Рудольфа Ивановича Абеля, которое он взял при аресте в США в 1957 году.

В Москве Абель — Фишер был полностью «закрыт» от всех западных спецслужб. А вот английская контрразведка знала о Маклейне почти все, в том числе и где он в Москве проживает.

В 1964-м мать Дона умерла в Великобритании. И в день похорон полдюжины сотрудников СИС ждали появления Маклейна на кладбище Пенн. Неужели люди из контрразведки могли предположить, что «Гомер» пойдет на такой риск?

А вот на похоронах Гая Берджесса в московском крематории 19 августа 1963 года Маклейн появился. Без него зрелище было бы еще более грустным. Провожать Гая пришли офицеры из советских спецслужб, несколько сексуальных партнеров, включая гитариста-певца-водопроводчика — и все. Вскоре урну с прахом переправили в Англию. Такова была воля Берджесса. Его измученная алкоголем печень не выдержала. И тут, по аналогии с гамлетовским изречением «Бедный Йорик», напрашивается столь же трагическое: «Бедный Гай…»

Нельзя сказать, будто Маклейн приветствовал каждый серьезный политический шаг советского правительства. Оставаясь верным коммунистической идеологии, был убежден, как и Филби, что ввод советских войск в Афганистан ни к чему хорошему не приведет. Его раздражало, когда диссидентов помещали в психиатрические лечебницы, а литераторов преследовали за публикации в иностранных журналах. Обратился с личным письмом к Юрию Владимировичу Андропову с просьбой не преследовать братьев Жореса и Роя Медведевых, убеждая председателя КГБ не числить их в диссидентах. Потом еще не раз писал письма Андропову, протестуя против высылки Солженицына, лишения советского гражданства друзей писателя.

Но и к кухонному кругу недовольных Маклейна было не причислить. Верил в коммунистическую идею, борясь за нее методами, которые считал нужными. Порой отказывался писать статьи, оправдывавшие некоторые политические шаги СССР. Переворачивая ситуацию на свой лад, «отбивался» тем, что не хочет «участвовать в антисоветской пропаганде».

И работал, не щадя себя, даже тогда, когда врачи обнаружили у него смертельное заболевание. Маклейна лечили лучшие врачи. «Гомер» держался.

Однако все годы после приезда в СССР жены Мелинды с тремя детьми Дональд Маклейн мучился с одной тяжелейшей проблемой. Было семье в Москве как-то неуютно. Казалось, что только любимый сын — Дон-младший разделяет его взгляды и хорошо вписался в нашу — и Дональда Дональдовича — жизнь.

Была ли Мелинда декабристкой?

В этой части главы о «Гомере» мне бы хотелось отступить от традиционной формы повествования о судьбах наших друзей-перебежчиков. Они знали, на что шли. И неважно, стали причиной деньги или убеждения, это был их личный, обдуманный выбор. Берджесс, пусть и умерев своей смертью, закончил в так и оставшейся для него чужой стране плохо. Филби спасла русская любовь по имени Руфина. Напомню, что Джордж Блейк, с которым довелось в разные годы общаться, шутя, говорил о себе: «Иномарка приспособилась к русским дорогам». Личное знакомство с ним позволяет думать, что он лучше всех остальных вошел в нашу непростую жизнь. Знаю и еще об одном идейном бойце, много для СССР сделавшем. Он покинул этот мир по собственной воле, своим предсмертным желанием облаченный на похоронах в форму майора Комитета госбезопасности. Еще один друг ушел из жизни, упав с крыльца дачного дома.

Вообще «приживание» — тема отдельной книги.

Хочу и затрону совсем иное. Что остается женщинам — женам наших друзей? Знают ли они там, на родине, чем занимаются их любимые и какой державе теперь служат? Как живут с этим — не с мужем, а с чувством вечной опасности? Не будем трогать детей таких пар с их тревожным будущим. Понимают ли супруги разведчиков, агентов, шпионов огромную вероятность того, что рано ли, поздно ли им, возможно-вероятно, придется навещать мужа в тюрьме либо вместе с ним осваиваться в другом, совершенно незнакомом государстве?

Есть у меня свой ответ. Никогда не поверю, будто чья-то жена хотя бы не догадывается, чем на самом деле занимается ее муж. Скрывать это от супруги годами нереально. Может, не до конца, но женщина понимает, какую двойную ношу несет ее близкий человек. Конечно, придумываются легенды, отговорки, объяснения, однако все они зыбкие, на фоне суровой действительности меркнущие. Женщина всегда чувствует истину. Реальность начинается с кухни и заканчивается в постели. Это не Форин Оффис и не Госдеп. Тут нет места обману, который женами быстро раскрывается, здесь все гораздо сложнее и одновременно проще.

Да и все ли мужья скрывают от своих жен двойную шпионскую жизнь? Ведь женщина может помочь и обычно помогает. Редко кто слышал, чтобы она выдавала супруга контрразведке по идеологическим соображениям. По иной причине — да, и неоднократно: изменил не родине, а ей лично с какой-нибудь красавицей. Так были раскрыты многие важные агенты.

Но одно я должен сказать твердо. Это не версия, а констатация. Не знаю случая, когда бы последовавшая за мужем в СССР супруга осталась у нас навсегда и была бы счастлива. История Мелинды Маклейн тому подтверждение. Декабристок из самых любящих жен-иностранок не получилось.

Может, потому Филби никогда не доверял секретов женщинам. Он их любил, использовал, но, одержимый идеей соблюдения конспирации во всем, никогда не допускал до разведки. Хотя и первая любовь Литци, и сослуживица по СИС Айлин, скончавшаяся от туберкулеза в 47 лет, наверняка знали и помогали. Третья жена Элеонора, с которой он вступил в брак в 1959 году в Лондоне, догадывалась. И не больше?

У Маклейна, думается, сложилось по-другому. В 1940 году, закончив довольно продолжительный роман с собственной связной Китти Харрис, он женился в Париже на американке Мелинде Марлинг. Обеспеченная, независимая, в те годы яркая Мелинда покорила суховатого шотландца своей недоступностью. Какое сожительство — 10 июня 1940 года они сочетались официальным браком в мэрии VII парижского аррондисмана (района), что недалеко от здания тогдашнего советского посольства, а ныне резиденции посла России.

И Мелинда превратилась в помощницу. Ее не смутило признание любимого Дона о сотрудничестве с НКВД. Обещала, невзирая ни на что, всегда оставаться вместе с мужем.

В подтверждение своей гипотезы напомню: в самом конце 1940-х годов в Каире Маклейн просил перевести его с семьей в Москву. И Мелинда об этом знала, о чем «Гомер» ставил в известность МГБ: супруга к переезду-бегству готова. Разве это не подсказывает, что она все понимала?

Конечно, после его исчезновения из дома 25 мая 1951-го отрицала: какое там знала, даже не догадывалась о связях мужа с Москвой. В июне благополучно разрешилась дочкой, которую она (или они с Доном) тоже назвали Мелиндой. Успевала успокаивать сыновей Фергюса и Дональда-младшего, которых настолько затравили в школе, что они вынуждены были прекратить учебу. Это и наскоки журналистов заставили миссис Маклейн обратиться с просьбой разрешить ей уехать из Англии и отдохнуть в обществе своей сестры на вилле на Лазурном французском Берегу. Согласие СИС было получено.

Еще раз допрошенная перед отъездом, оставшаяся с тремя детьми на руках женщина не выдала мужа ни единым словом. Отрицала все. А расколоть ее пытался уже упоминавшийся мною лучший британский следователь Вильям Скардон. Он пытался загнать Мелинду в тупик сложными вопросами. Она либо упрямо и холодно молчала, либо все отрицала. И Скардон поверил, напоследок попросив дать ему знать, если Дональд как-то проявит себя. Наивный профессионал высшего класса! Как бы не так!

Кстати, именно такой стиль поведения в общении с контрразведкой, который применила Мелинда, проповедовал в написанном в Москве пособии для профессионалов Ким Филби. Доказательства должны предъявлять следователи. Выбить признание — задача выдвинувших обвинения. Но при чем здесь допрашиваемый? И зачем ему признаваться, если улики только косвенные, а подозрения остаются только подозрениями? На признание можно идти лишь тогда, когда следователь выкладывает на стол совершенно конкретную улику, являющуюся бесспорным доказательством. В случае с Мелиндой доказать ее вину при твердом сопротивлении было невозможно. Она выдержала.

Уже в июле, за несколько дней до отъезда Мелинды во Францию, ее мама получила сообщение: в швейцарском банке дочку ждет перевод на две тысячи фунтов стерлингов. Для тех лет — сумма немалая. Советская разведка своих в беде не бросала.

Но это я резко забежал вперед. А в 1944 году Мелинда вместе с мужем переехала в США. В отличие от Дона обосновалась с сыном Фергюсом не в Вашингтоне, а в Нью-Йорке. Это дало повод сплетням: в семействе Маклейна нелады. Ничего подобного! Мелинда подстраховывала своего Дона. Его советскому связнику находиться в американской столице было опасно. Огромнейший же Нью-Йорк представлялся удобным и необъятным местом для передачи информации. Дон навещал беременную жену с сыном раз, иногда два в неделю, что позволяло встретиться с куратором в районе Манхэттена. Передавать информацию иным способом Маклейн считал рискованным и потому использовал жену, терпеливо его ждавшую.

Мелинда проявила верность и мужество, готовя побег Дона в мае 1951 года. Беременная, замученная постоянными срывами мужа, она сразу поняла: только бегство в СССР спасет его от ареста. А она уж как-нибудь продержится.

Продержалась. И дала понять советской разведке, что готова присоединиться к Дону. На чем свет кляня британских газетчиков, наседавших в Англии на нее и детей, переселилась в Швейцарию. Там, по словам Мелинды, ей с двумя сыновьями и двухлетней дочкой было спокойнее. Жила тихо, неприметно. И русские друзья ее мужа связались с ней, не привлекая внимания ни СИС, ни швейцарской полиции.

В сентябре 1953 года предупредила маму о поездке с ребятишками на отдых во Францию. Но 11 сентября по пути туда доехала только до Лозанны. И, что удивительно для женщины высокого происхождения, без всяких сумок и чемоданов села в поезд, шедший до австрийского Брегенца. Оттуда по железной дороге добралась до Вены. И хотя Австрия не входила в число «навеки братских» нам стран социалистического лагеря, советские спецслужбы в те годы чувствовали себя здесь вольготно. И обеспечить оттуда доставку жены Маклейна с детьми в Москву труда не составило. 13 сентября 1953 года они благополучно приземлились в чужой столице.

В Швейцарии спохватились поздновато. Да и нужна ли была СИС Мелинда с детьми? Мало кто предположил наиболее вероятное: сбежала в СССР. Газеты писали, будто она в Праге.

Но в Москве все же подстраховались. Вдруг какие-то иностранцы увидят Маклейна с семьей в аэропорту? И жену с тремя детьми встречали только чекисты, доставившие беглянку в гостиницу «Советская».

И это при том, что отношения между супругами еще до побега Дона несколько разладились. Мелинда — отнюдь не декабристка, и от Куйбышева — Самары далеко до сибирских руд. И все же женщина хранила долгое терпение, даже когда муж пребывал в СССР не в лучшей форме.

По советским понятиям поводов обижаться семье Маклейн не было. Уже в Москве маленькую квартиру в спальном районе им сменили на считавшуюся в высокой партийной среде шикарной Дорогомиловку. Жили неподалеку от гостиницы «Украина». Дети ходили в советскую школу и трудностей в освоении языка, в отличие от отца и матери, не испытывали. Дон-младший с гордостью носил пионерский галстук.

И только Мелинде было сложно прижиться в их по московским масштабам немыслимых хоромах. Выезжать никуда нельзя. Дон поначалу отказался от государственной дачи и на лето снимал неказистую избушку. Только позже переехал в мидовский дачный поселок, где обстановка все равно была скромной. Шофера не было, муж отверг и эту предложенную ему бесплатную услугу. Хотел жить, как все. Ведь марксисты, к которым он относил и себя, должны быть равнодушны к вещизму.

А Мелинда скучала. Не потому ли, внезапно нарушив все правила, дала в 1955 году интервью пусть и коммунистической, но английской газеты «Дейли Уоркер», чей корреспондент подробно расспрашивал ее о московском житье-бытье. И хотя пребывание Маклейна и Берджесса в Москве уже не было ни для кого секретом, статья в «Дейли Уоркер» стала первым, пусть и неофициальным подтверждением этого. А с официальным выступил в 1956-м Никита Сергеевич Хрущев. Да, Маклейн и Берджесс действительно в СССР, и их просьба о предоставлении советского гражданства удовлетворена.

В сентябре 1963-го в Москву приехала третья жена Филби Элеонора. Ким уже девять месяцев находился в Москве. Первым гидом Элеоноры стала Мелинда. И если Мелинда еще как-то освоилась в Москве, то Элеоноре это никак не удавалось.

Я читал ее книгу «Ким Филби — шпион, которого я любила», написанную об этом периоде их с Кимом совместной жизни. Хотя жизни, как таковой, не было. Все попытки свыкнуться, как-то пристроиться разбивались о суровый, так казалось Элеоноре, и так и было на самом деле, московский быт. Она описывала нехватку продуктов. Рассказывала, как куратор Кима, одно время им был не кто иной, как впоследствии сбежавший в США Олег Калугин, приносил к ним домой пакеты с дефицитной гречкой. И Элеонора считала это недостойным ни страны, ни старшего офицера, вынужденного таким образом поддерживать ее с Кимом.

Развлечений было немного. Нехватку общения Элеонора пыталась компенсировать выпивкой, предпочитая всему остальному доступную русскую водку. Почудилось, что в Штатах с оставшейся там дочерью ей станет легче. Она задержалась в США, а вернувшись в Москву, поняла: между Филби и Мелиндой — роман.

Ким не ожидал ее возвращения. Его отношения с Маклейном, естественно, разладились. Промыкавшись в бесполезных ожиданиях, Элеонора навсегда покинула СССР в мае 1965-го. Она умерла через три года в США.

А Мелинда оставила своего Дона. И перебралась в квартиру Филби. Но и тут не заладилось. Не мне судить о причинах.

Я скрупулезно изучал жизнь Кима Филби в Москве после его встречи с Руфиной Ивановной летом 1970 года. Что было до этого, в чем причина разрыва Кима с Мелиндой, сказать не берусь. Но в 1966-м они расстались. У нее — ни друзей, ни поддержки, одни укоризненные взгляды.

Вдумайтесь. Середина 1960-х: всех бросившая и всеми брошенная иностранка в чужом городе. Да, немного говорила по-русски, но все равно была абсолютно одинока. Что делать? И она вернулась к Дону Маклейну. А он, гордый, обманутый, ее принял. Их дальнейшее существование было необычным. Все же позже она ушла и жила, никому не нужная, отдельно от мужа и детей. Потом, и это видится абсолютной закономерностью, уехала в Америку. Не прижилась она в Москве, да и не могла прижиться.

Наверное, Дон корил и себя за такой исход. Он жил своей жизнью на новой родине, не сумев помочь самым близким — жене и детям, найти в этом существовании смысл и суть.

Да, декабристкам было дольше и дальше ехать до сибирских руд. Но притом руды эти были все же родными. А из англо-саксонских жен наших разведчиков декабристок не получилось.

Брожение закончилось отъездом

Мы оба — Борис Евгеньевич Рябчиков и я — сыновья журналистов, начинавших в «Комсомольской правде». Наши отцы — дружили, а мы знакомы не были. Так что в определенной степени можно сказать, что нас свел Дональд Дональдович Маклейн.

Как и сын Маклейна — Дон-младший, Рябчиков поступил в Менделеевский институт. Познакомились они «на картошке», куда по традиции первокурсников отправляли еще до начала первого семестра. Семейству Маклейн еще «не вернули» их фамилию. Высоченный парень представился Доном Фрейзером. Как и других здоровяков, будущего специалиста по радиационной химии определили грузчиком.

Студенческая дружба не прервалась и после окончания учебы. Рябчиков хорошо знал семью однокурсника, бывал у него дома и на даче. О подробностях московского житья-бытья семьи Маклейн мне бы хотелось рассказать устами Бориса Евгеньевича Рябчикова, человека доброго, наблюдательного и своих английских друзей любившего.

— То, что Дон пошел на радиационную химию, было достаточно странно. Получил профессию несколько специфическую. А перед этим недобрал баллов в МГУ. Поступил к нам, на закрытый факультет.

Он был хороший парень. В детстве — пионер — всем ребятам пример. Старательный школьник, говоривший по-русски так, что акцента я не улавливал. Потом — хороший студент не только с дипломом, но и с профессией инженера, которая кормила.

Его иностранная фамилия нас не смущала. Фрейзер, ну и пусть Фрейзер. Знаете, мы, молодые, в то время лишних вопросов не задавали. Не принято было. Хотя и догадывались, кем были родители Дона, но точно, что и кто, не знали. Есть какие-то тайны, и бог с ними.

А преподаватели были в курсе, даже называли настоящую фамилию, которую мы пропускали мимо ушей. Понятно, что Дон — англичанин.

И когда преподавательница английского начала к нему прикалываться, мол, нечего выпендриваться с этим твоим лондонским прононсом, мы к ней подошли. Объяснили: «Да он, в общем-то, англичанин, так что зря вы с ним так». Она, видимо, сходила куда-то, ей все растолковали, и Дона от занятий английским, чтобы народ не смешить и никого из преподавателей не позорить, освободили. А вот я, имея такого друга, ухитрился не выучить английский.

Начали общаться на картошке и все годы учебы провели в одной крепкой компании. Дружили, начали ездить друг к другу в гости. Познакомились с родителями Дона-младшего — Дон Донычем и Мелиндой, со старшим сыном Фергюсом и младшей сестрой Мелиндой — она же Мимзи. Мы часто бывали у них, они — у нас. Мы и сейчас с ними переписываемся, общаемся по скайпу. Оказались, как теперь говорят, в одном течении.

Дон-младший жил около Киевского вокзала в хорошем мидовском доме. Братья и сестра говорили с родителями и между собой по-английски. Отец Дона-младшего— Дональд Дональдович, его мы называли Дон Донычем, общался с нами на вполне понятном русском, а мать, Мелинда Францисковна, так она именовалась, говорила по-русски плохо.

Но мать из большой квартиры уехала. И мы как-то ездили к ней с Доном в гости. Жила Мелинда одна: где-то рядом с американским посольством. Угощала нас совершенно офигительным салатом из непонятных продуктов, не стандартных для советских людей.

У детей, оставшихся в квартире с отцом, всегда была домработница баба Надя, так что обходились.

А вот у Мелинды все было сложно. Уходила от Дональда Дональдовича к Филби, потом вернулась в семью, но не вышло. А женщина была очень приятная. Пыталась иногда что-то сказать, но не получалось. Видимо, как и у меня с английским. Либо не хотела учить, либо не выходило. Максимум могла в магазине объяснить, что ей надо. Раньше в мидовском доме на Большой Дорогомиловке сама ходила в продуктовый. И в гастрономе, видимо, догадывались, что лучше ей помочь.

По-моему, где-то в районе 1972-го мать Мелинда, по-нашему Францисковна, уехала домой, в США. Против этого никто никаких возражений не имел. Вот кому в СССР действительно делать было нечего. С одним разошлась, с другим сошлась, а потом разошлась и с другим. Тем более бедность ей там не угрожала. Когда уезжала, оставались на счетах какие-то суммы, которые за эти почти два десятилетия отсутствия выросли, и она могла вполне нормально жить на проценты. Плюс, как я понимаю, Дон Доныч ей каким-то образом помогал. Но это чисто семейные вещи, особенно за пределы круга родственников не выходящие.

Начинался некий новый откат, набегала, набирая силу, очередная волна, может, и не эмиграции, а стремления к чему-то иному, неизведанному, казавшемуся не за семью морями, а относительно близко. Нет, на чемоданах Маклейны-младшие не сидели. Однако все чаще в разговорах проскальзывали темы, никакого отношения к социалистической родине не имевшие. Следы любви к России, если такое чувство и имелось, стирались. Виноваты ли были советская бюрократия или брежневская тягомотная скука, сказать сложно.

Чувствовал я, что не прижился в Москве старший брат Фергюс. Как-то ему было тут не очень, некомфортно. Хотя, если не ошибаюсь, учился в МГУ. Но не смог Фергюс, а может, и не захотел преодолевать высочайший барьер в виде русского языка. Сначала обходился как-то так, а потом и это надоело, наскучило. Тянуло в другую среду — не только языковую. И когда мать упорхнула, Фергюс Маклейн решил последовать за ней. Что вскоре удалось. Отправился он в Англию.

По-моему, Дон Доныч эти первые отъезды воспринимал спокойно. Чувство вины перед близкими гложило уже не так остро. Кажется, его успокаивало, что часть семьи возвращалась в родные места. Он, думаю, и сам помогал жене и детям получить разрешение на выезд. Если не ошибаюсь, не обошлось без содействия друга семьи Джорджа Блейка, который знал всех и со всеми находил общий язык.

А потом задумалась о выезде и младшая сестра Мелинда. Она дважды выходила замуж, и оба раза за граждан Страны Советов. Но браки, что первый, а за ним и второй, не сумели примирить с действительностью. Сработал генетический код? Ведь Мелинду привезли в СССР совсем еще ребенком. Для нее родным был скорее русский, чем английский. Она не могла помнить ни дома в графстве Кент, ни Лондона. Разве что остались какие-то совсем детские впечатления от Швейцарии и Лазурного Берега во Франции. Но и Мелинду жизнь в Москве не устраивала. И она, родив дочку — тоже Мелинду, двинулась к маме в Бостон. Вот так и уехали из Москвы три Мелинды.

Так в Москве из всего большого семейства Маклейн с отцом оставался мой друг Дон-младший. Когда заканчивали Менделеевский, предстояло распределение. И Дон мне признался: ему предложили в разведку. Вызвали на другой этаж и предложили прямым текстом. Дон отказался, сказав, что не хочет иметь дело с такими вещами. (Может, видел, чем закончилась разведка для его отца и всего семейства?) Пошел в институт информации, здесь, на «Соколе», недалеко от улицы Алабяна. До отъезда там и работал.

В 1971 году Маклейнам вернули фамилию, замененную на некоторое время по предложению компетентных органов. Прошло 20 лет. И Дон-младший объяснил нам, что по английским законам прошел срок давности, никто его отца в Англии преследовать больше не может.

Дон-младший жил со своей женой и существовал здесь спокойно. Супруга была ирландка — подруга его матери Мелинды. И была она существенно Дона постарше. Откуда она тут, в Москве, появилась — сказать сложно. Была такая врушка, что понять, где правда из того, что она говорила, где нет, было невозможно. Ходила какая-то версия об отце, участвовавшем в восстании на английском флоте. Я смотрел в энциклопедии — вроде ничего подобного не было. Но хрен ее знает.

Затем появилась вторая женщина, которая отодвинула ирландку. Нетта — она же Анна, она же Аннет, вот и получилось Нетта. Очень хотелось ей уехать из СССР, но в Израиль в те годы выпускали редко, а выезжать в другие государства можно было только с мужем. В семьях всегда возникают сложности, когда у мужа с женой разный взгляд на жизнь. Дон-младший вроде бы не прочь был остаться, а жена хотела уехать. Годы убедили меня, что если супруги не разводятся, то побеждает точка зрения жены. Но расставанием и не пахло. Дон и Нетта до сих пор в согласии живут в Сан-Франциско. То они ко мне наезжают, то я к ним.

А тогда началось брожение. И если в юности многое сглаживали друзья, студенческая дружба, любовь к отцу, то с годами и набираемым жизненным опытом все это меркло, отходило, кроме любви к папе, на второй и еще более дальние планы.

Дон работал не на секретном предприятии — в открытом институте. Он и сейчас, как ни странно, существует, до сих пор издает реферативные журналы.

Мой друг снабжал меня периодически книгами по моей профессии. Но понемножку все шло к отъезду. И однажды Дон сообщил, что уезжает. И сколько мы его ни уговаривали — отговаривали, ничего не получилось: «Жена хочет». У него был ребенок от первого брака. И ребенка увезли.

Помню, очень помогал при отъезде Блейк. Я отвозил Дона-младшего и Нетту в Шереметьево. Блейк тоже приехал провожать на своей шикарнейшей по тем временам «Волге».

В аэропорту мы с Доном-младшим обнялись, и он мне на прощание: «Ну, извини, мы пойдем».

Блейк повел их каким-то другим, необычным путем, куда-то мимо всех коридоров. И все вещи уехали как-то сами, без проверок. Блейк с Доном-старшим дружил. А с младшим — не очень. Блейк был крепким мужиком и однажды, по словам Нетты, начал к ней, ну, приставать, что ли. Она пожаловалась мужу, а мне часто повторяла: «Мы с Блейком больше не дружим». Дон ей поверил, насупился. А Джордж Блейк, по-нашему Георгий Иванович, все равно помог Дону-младшему уехать. Но как это делалось — не в курсе.

Было это в 1980-м. Или, может, в 1981-м? За год-полтора до кончины Дональда Дональдовича.

Спустя много лет мы с женой гостили у Дона в Америке. Я спросил его: «Почему ты стал с нами дружить?» И Дон ответил: «Я посмотрел — умненькие мальчики».

Все у них постепенно складывалось и вот сложилось. Суета улеглась, все было ясно, и я понял: а Дон Доныч — он-то остается один. И надо как-то ему помогать. После расставания с Мелиндой он так и не женился. Работал в Институте мировой экономики. У него была уже другая домработница. Баба Надя ушла, на смену ей появилась Маргарита Германовна. Интересная женщина, в свое время отсидевшая за связь с иностранцами. Это было после войны, и поэтому она очень «нежно любила» советскую власть. И Дон Доныч говорил мне, что мы с ней ведем такие идеологические споры. А может, не только… Кто знает.

Стал я Маклейну чаще звонить, а потом и заходить. Я рассказывал, что и в студенческие годы мы встречались. Разговорчивым Дон Доныча не считали. Был он с нами немногословен.

А вот когда остался он один, тогда сошлись мы поближе. Нужны ему были общение и помощь. Годы немалые — к семидесяти. Несколько раз отвозил и привозил его на дачу и с дачи. И был он, скажем так, сильно нездоров. Часто попадал в больницу. Всегда помогал Евгений Максимович Примаков. В больнице Дон Доныча подлечивали, и лет семь он прожил, борясь с раком.

Если и мучился одиночеством, то виду не показывал. Мы говорили о его детях. Он часто вспоминал о внучке, называл ее ласково и очень по-русски Милиндушкой.

Политика в наших беседах всплывала редко. Дон Доныч далеко не во всем был согласен «с генеральной линией партии и правительства». Но в диссидента не превратился. Верил в светлые идеалы. Так ему хотелось верить, что все наладится, исправится. Что жизнь реально изменится. Понимал, что далеко не все получилось по великому учению, но отказываться от своих взглядов не собирался.

Никогда, ни разу за все годы знакомства собственных заслуг не подчеркивал. Жил по средствам, получал хорошую зарплату и гонорары. Выписывал английские газеты, казавшиеся нам толстенными. Одевался просто, но со вкусом. Был у него свой естественный стиль. Дома предпочитал темных тонов свитера, на нем хорошо сидевшие. Никаких разносолов от бабы Нади, а потом и от Маргариты не требовал.

Раньше играл в теннис. Ходил по утрам на корты неподалеку от дачи. Но с годами сил становилось меньше, меньше… Болезнь грызла.

Уже когда и Дон-младший уехал, я помогал ему с хозяйством по даче. И тут не скажешь, что за три десятка лет в Советском Союзе Дон Доныч сделался мастером на все руки. Управляться с рубкой дров ему было тяжко. Да и баллоны с газом вызывали отвращение. Все это было не его.

Уже перед уходом неожиданно признался мне: еще до отъезда из Англии вложил деньги то ли в банк, то ли во что-то еще, что постепенно росло и приносило определенную прибыль. И, по его словам, СИС об этом знала. Но деньги были заработаны честным путем, а раз так, то по британским законам конфисковать их было никак нельзя. В словах Дон Доныча мне послышалась гордость. Может, и потому, что даже после разрыва с женой, как я говорил, мог помочь и ей, и другим родственникам.

Академик Евгений Максимович Примаков в своей книге написал очень хорошие слова про Дональда Дональдовича. Высоко ценил Маклейна как ученого. Посмотрите, вот храню его научную работу «Внешняя политика Англии после Суэца», издательство «Прогресс», Москва, 1972 год. А в Лондоне издали в 1970 году.

Жил и умирал он достойно.

На похороны никто из родственников почему-то не успел. Приехал на следующий день Фергюс. И увез с собой в Англию урну с прахом. Такова была последняя воля Дональда Маклейна. Сына британского министра и советского разведчика, ученого.

Высоченный, под два метра, он всегда возвышался над толпой.

P. S. от автора

О его уходе написали 11 марта 1983 года «Известия» — менее официозные, чем партийная «Правда».

В траурной рамке скромные 46 строк. Вот отрывки из некролога, подписанного «группа товарищей»:

«Д. Д. Маклейн родился и получил образование в Англии… Работая более двадцати лет в Институте мировой экономики и международных отношений АН СССР, он внес большой вклад в изучение проблем мировой политики. Его работы по вопросам внешней и внутренней политики Великобритании получили широкое признание в научных кругах нашей страны и за рубежом… Д. Д. Маклейн неизменно пользовался всеобщим уважением и искренней симпатией».

И ни слова о разведке. Разве что: «Исключительно велики его заслуги в борьбе против фашизма».

Строги законы сурового жанра.

Вот такой получился Фукс