Видоку грозил скорый расстрел, как лазутчику. Спасли актёрские таланты и небольшой опыт лицедейства: наш герой объявил, что он вовсе не лазутчик и неслучайно прибился к австрийцам. Молодой француз бежал от революционного террора и страстно мечтал попасть на службу австрийской армии.
То ли Франсуа был очень убедителен (последующая биография подтверждает его способность вызывать доверие), то ли австрийская армия нуждалась в молодых и крепких парнях не меньше, чем французская. Возможно и третье объяснение: капрал Видок оказался в расположении австрийской армии не случайно, а совершенно сознательно, и заранее подготовился к встрече с неприятельскими солдатами.
Причём и это предположение находит косвенное подтверждение в дальнейшей биографии. Наконец, четвёртое объяснение связано с французским генералом Дюмурье, примерно тогда же перебежавшим к австрийцам, ещё и с группой преданных офицеров. Так что перебежчики из французской армии, возможно, казались австрийцам вполне искренними и заслуживающими доверия монархистами.
Не исключено, что побег (или «побег») Видока связан был с изменой Дюмурье.
Так или иначе, Видок был тотчас зачислен в австрийский кирасирский полк.
Мало того. Оказалось, что он куда лучше владеет шпагой, рапирой и саблей, чем большая часть офицеров полка. И Франсуа становится фехтмейстером — учителем фехтования.
Гарнизонная жизнь, вдали от сражений, но в красивом мундире и с неплохим жалованием, не слишком отличалась от жизни в родном Аррасе. Натура Видока вновь дала себя знать — дуэли, интриги, как следствие — очередное дезертирство и возвращение во французскую армию. Правда, под вымышленным именем.
Не будем останавливаться подробно на перипетиях военной службы нашего героя. Скажем лишь, что революционная армия по-прежнему очень нуждалась в солдатах. Да и порядок был в армии не очень налажен. Так что нашему герою и здесь сошло с рук его дезертирство. И снова — удача, он был не просто зачислен в так называемый Германский легион, формировавшийся из дезертиров, иностранцев, а также фехтмейстеров и просто авантюристов, решивших, по каким-то своим причинам, прибиться к армии. Видок, сочетавший в своём лице, как минимум, три из перечисленных категорий, почувствовал себя здесь как рыба в воде. Он даже получил унтер-офицерский чин вахмистра (напомним, что перед дезертирством он стал всего лишь капралом). Кто знает, может быть, первоначальный побег из французской армии, «случайное» появление в расположении австрийских войск, вовсе не были случайны?
Удивительной кажется лёгкость, с которой и французские, и австрийские военные принимали внешне бесхитростные объяснения дезертира Видока. Столь же удивительны последующие карьеры в обеих армиях.
Мы ещё вернёмся к этой загадке — когда попытаемся разобраться в белых пятнах биографии первого детектива Европы.
Вахмистр Германского легиона Эжен Франсуа Видок недолго оставался в своём подразделении — в одной из предыдущих стычек он получил рану, которая вдруг открылась, дав возможность нашему герою получить отпуск и навестить родной Аррас.
За время его отсутствия в Аррасе случились изменения, изрядно напугавшие Видока. Впрочем, эти изменения были характерны не только для Арраса, но и для всей Франции — шёл роковой для многих 1793 год, год кровавого террора, год образования Максимилианом Робеспьером Комитета общественного спасения. В «Записках» он так описывает своё возвращение в Аррас:
«При вступлении в город я был поражён отпечатком уныния и ужаса на всех встречавшихся мне физиономиях; на мой вопрос о причине на меня смотрели недоверчиво и отходили молча»[39].
Выйдя на центральную площадь, вахмистр Эжен Франсуа Видок увидел источник этого уныния и ужаса: в центре площади, на высоком эшафоте установлена была гильотина[40].
Как раз в момент появления Видока, здесь происходила очередная казнь: какого-то старика палач с подручным привязывал к доске, некий полупьяный обвинитель зачитывал приговор — и всем этим руководил молодой человек в полосатой фуфайке, шляпе с трёхцветным пером и с громадной кавалерийской саблей, на эфес которой он опирался. На лице его блуждала презрительная улыбка, талию его охватывал широкий пояс, такой же трёхцветный, как и перо на шляпе. Такие перья и пояса носили представители новой революционной власти.
По мановению его руки и под крики толпы «Да здравствует республика!» — несчастный старик (впоследствии Видок узнал, что им оказался комендант Аррасской крепости по имени Монгон) лишился головы.
В молодом революционере с саблей Видок с удивлением узнал хорошо известного ему бывшего священника Лебона, того самого, кого в здешний приход назначил епископ Талейран. Лебон родился в том же Аррасе в 1765 году. По своему социальному происхождению он был близок к Видоку. По возрасту — тоже, он был всего лишь на десять лет старше Видока.
Оказалось, что уже в 1792 году Жислен Франсуа Лебон сложил с себя священнический сан и с головой окунулся в революционную стихию. Красноречивый оратор, пламенный революционер, Лебон быстро набрал популярность среди санкюлотов — городских низов. К моменту возвращения нашего героя в Аррас (а это совпало с падением жирондистов и возвышением якобинцев во главе с Робеспьером и Дантоном), якобинец Лебон стал мэром родного города и членом Конвента, а затем и членом робеспьеровского Комитета Общественного Спасения и фактически безраздельным властителем департамента Па-де-Кале.
Правда, революционные карьеры чреваты и стремительными взлётами, и столь же стремительными падениями. В начале 1794 года Жозеф Лебон был смещён со всех постов: даже для своего земляка Робеспьера, сделавшего террор основным инструментом политики, его кровожадность показалась чрезмерной. О неоправданных казнях, которые устраивал бывший священник, Робеспьеру писал ближайший соратник, тоже отнюдь не мягкотелый Сен-Жюст. Лебон был арестован.
Возможно, Робеспьер и простил бы своего единомышленника, но, пока шло следствие, случился термидорианский переворот, отправивший и покровителя Лебона Робеспьера, и обвинителя Сен-Жюста на гильотину. Следом термидорианцы послали на эшафот и бывшего мэра Арраса. 16 сентября 1795 года позорная телега отвезла к месту казни и его, в красной рубашке «отцеубийцы» (так обряжали и величали политических преступников во времена революционного террора). Официальное обвинение гласило: «За злоупотребление властью». Собственно, обвинение было вполне справедливым — он, действительно, отчаянно злоупотреблял властью, объявляя изменниками всех, кто ему почему-то не угодил, присваивая себе имущество людей, отправленных им на гильотину. Робеспьер, по крайней мере, не был замечен в этом. Впрочем, что ему имущество, если он владел всей Францией…
Пока же, в 1793 году, когда Видок имел счастье (или несчастье) посетить родной город, Жислен Франсуа Жозеф Лебон был в зените своей власти. Каждый день на эшафот поднимались обвинённые в «аристократизме» и «предательстве интересов республики». Причём поводом к подобным обвинениям могло стать всё что угодно. Например, за день до приезда Видока был казнён несчастный, чей дрессированный попугай время от времени выкрикивал нечто, напоминавшее, по мнению судей, фразу: «Да здравствует король!» Хозяин пернатого заговорщика лишился головы на центральной площади Арраса. Истинным же виновником завладела супруга всесильного Лебона, пообещавшая перевоспитать роялистскую птицу в достойного республиканского попугая.
Сердобольная по отношению к попугаям, госпожа (вернее, гражданка) Лебон отнюдь не была столь же мягкосердечной к «двуногим без перьев», как определял человека греческий философ Платон. По инициативе супруги мэра-якобинца были арестованы многие горожане. При каждом удобном и неудобном случае она призывала простолюдинов-санкюлотов доносить на «врагов революции» и даже самостоятельно арестовывать их и приводить в суд. Такие аресты почти всегда заканчивались всё на той же гильотине.
Позже, на судебном процессе Лебона, обвинители говорили о тысяче казнённых по его личному указанию в департаменте Па-де-Кале (из них около четырёхсот — в самом Аррасе).
На беду Франсуа Видока, в родном городе у него, ещё со времён юношеских забав, осталось немало недоброжелателей, тайных и явных. Да и сам Лебон относился к нему плохо, считая скрытым сторонником «аристократов». Если вспомнить плохую репутацию Бурбонского полка у новых властей, дезертирство, службу в австрийской армии — нельзя не признать, что у революционных властей Арраса основания для таких обвинений, возможно, имелись. К тому же, измена генерала Дюмурье прогремела по всей стране, тем более — на севере Франции.
Были и причины более свежие. По возвращении в Аррас Видок ухитрился ввязаться сразу в три дуэли, Причём по политическим мотивам. В один из дней он оказался свидетелем очередной казни «аристократов» — трёх молодых женщин. По его словам, «верёвки гильотины тянули трое драгунов». Иными словами, драгуны исполнили роль палачей. Молодой «бурбонец» вызвал всех троих на дуэль — за столь недостойное солдат поведение. Кроме того, Видок неоднократно ввязывался в драки, защищая преследуемых новыми властями священников.
Не исключено, что ещё одна причина ареста крылась в родителях Видока, вернее — в их деньгах.
Так или иначе, уже через неделю или две после приезда, Видок оказался в тюрьме, по доносу одного из таких врагов и в связи с подозрениями, о которых ещё раньше заявил Лебон — при первой же случайной (или нет) встрече с нашим героем. Глядя на молодого солдата, Лебон с усмешкой сказал:
«— А-а, это ты, Франсуа! Ты намереваешься разыгрывать аристократа и дурно отзываешься о республиканцах… Ты жалеешь о своём старом бурбонском полку…
Берегись… я могу тебя отправить распоряжаться гильотиной!»[41]
Теперь угроза оказалась реальной. Ситуация была критической — о Жислене Лебоне ходили страшные слухи. Рассказывали, например, что после каждой казни он с наслаждением выпивал бокал свежей крови жертвы. Восемнадцатилетний вахмистр вполне мог лишиться собственной крови ради утоления жажды этого чудовища