— Господа, его величество приказал нам, в случае необходимости, стрелять в негодяев! Но не в порядочных людей. Поэтому порядочных людей я попрошу разойтись! Негодяи могут остаться.
Толпа быстро рассосалась, поскольку никому не хотелось признать себя негодяем. Мушкетёрам ла Рейни не пришлось стрелять. Дело было улажено бескровно.
Николя де ла Рейни ликвидировал так называемые «дворы чудес», каковых в Париже было двенадцать. «Дворами чудес» называли кварталы, в которых селились профессиональные попрошайки, воры, грабители и прочие обитатели городского дна. Здесь действовали свои правила, свои законы — и даже свои «короли» и «принцы». Связываться с их подданными власти не рисковали. Ла Рейни, действующему жёстко и даже жестоко, полиции удалось разгромить парижские «дворы чудес». Парижские — потому что они существовали во всех крупных городах.
Но не только обитатели трущоб совершали преступления в столице «короля-солнца». Самые громкие дела, пришедшиеся на эпоху ла Рейни, касались представителей дворянства и высшей буржуазии.
Первым из них было «Дело маркизы Бренвилье». Оно принесло главе Парижской полиции Николя де ла Рейни и его лейтенанту по уголовным делам Франсуа Дегрэ общеевропейскую славу.
Всё началось весной 1672 года с крайне подозрительной смерти одного молодого кавалерийского офицера, шевалье де Сент-Круа. Обстоятельства указывали на то, что офицер интересовался вещами, не очень характерными для дворянской молодёжи Парижа: его нашли в алхимической лаборатории. Причиной смерти де Сент-Круа была производственная авария. Случайно разбился один из сосудов, в котором молодой человек пытался получить чрезвычайно сложный и эффективный яд. Пары этого яда и убили незадачливого алхимика.
Разумеется, полиция заинтересовалась необычным хобби блестящего офицера. Тем более что и завещание, найденное в его кабинете, оказалось весьма неожиданным. В нём говорилось следующее:
«Покорнейше умоляю тех, к кому попадёт эта шкатулка, оказать мне одолжение и передать её в собственные руки маркизе де Бренвилье, проживающей на улице Нёв-Сен-Поль, поскольку всё, что находится в шкатулке, имеет отношение только к ней и принадлежит ей одной, да к тому же содержимое никому не может принести никакой пользы, а равно и никакой корысти; в случае же если маркиза умрёт раньше меня, прошу сжечь шкатулку со всем содержимым, ничего не открывая и не перебирая. А чтобы потом не было ссылок на неведение, клянусь Господом, которого безмерно чту, и всем святым в мире, что всё сказанное здесь — истинная правда. В случае же если это моё желание, всецело законное и здравое, не будет выполнено, пусть поступившим будет стыдно передо мной и на том и на этом свете, и торжественно заявляю, что такова моя воля.
Составлено в Париже пополудни 25 дня мая месяца 1672 года.
Подписано де Сент-Круа»[55].
Далее на том же листе имелась приписка, сделанная рукой всё того же де Сент-Круа:
«Один пакет предназначен г-ну Пенотье, каковой и надлежит ему отдать»[56].
Шкатулку, естественно, вскрыли, невзирая на волю покойного. В ней оказались снадобья, необходимые для приготовления сильнодействующих ядов, а также некоторое количество готового яда. Вот что было сказано по этому поводу в заключении привлечённого полицией аптекаря Ги Симона:
«Этот хитроумный яд ускользает при любых исследованиях; он настолько таинствен, что его невозможно распознать, столь неуловим, что не поддаётся определению ни при каких ухищрениях, обладает такой проникающей способностью, что ускользает от прозорливости врачей; когда имеешь дело с этим ядом, опыт и знание бесполезны, правила сбивают с толку, поучительные изречения бессмысленны.
Были произведены самые достоверные и общепринятые опыты с различными элементами либо на животных…
Яд Сент-Круа прошёл все испытания и ускользнул во всех опытах; яд плавает на воде, он легче её и вынуждает оный элемент подчиниться; он также оказался неуловим при испытании огнём, после какового от него осталась только безвредная пресная материя; в животных он скрывается так искусно и с такой хитростью, что совершенно невозможно его распознать; у животного все органы остаются здоровыми и невредимыми, проникая в них как источник смерти, этот хитрый яд в то же время сохраняет в них видимость и признаки жизни»[57].
После этого, разумеется, расследованием обстоятельств гибели шевалье Сент-Круа занялась полиция, под руководством лейтенанта по уголовным делам Франсуа Дегрэ. Этот относительно молодой человек к тому времени уже снискал славу одного из лучших полицейских офицеров Парижа[58].
Ему-то и удалось установить картину, которая и сегодня поражает изощрённостью и невероятной жестокостью. За несколько лет до смерти Сент-Круа капитан полка де Траси, увлёкся красавицей маркизой де Бренвилье, и она ответила молодому кавалерийскому офицеру взаимностью. Настолько, что она ушла из семейного дома и поселилась у любовника. Маркиз де Бренвилье поведением жены был нисколько не смущён, тем более что женился он на ней не по любви, а из-за немалого приданого.
Но вот отцу её, судье Дре д’Обрэ, поведение дочери категорически не понравилось. И, для того, чтобы принудить её к соблюдению приличия, а заодно чтобы наказать ветреного кавалериста, он добился персонального ордера на арест Сент-Круа.
И это было роковой ошибкой. Потому что соседом капитана по камере случайно оказался итальянец Экзили, специализировавшийся на изготовлении ядов и обвинявшийся во многих отравлениях, совершённых в Риме.
Возможно, наши любовники уже обсуждали различные способы решения проблемы нудной опеки маркизы со стороны отца и старших братьев. Ну и, конечно, проблемы скорейшего получения немалого наследства. Так что судья д’Обрэ собственными руками обеспечил своих убийц орудием убийства. Вскоре после освобождения из-под ареста капитана Сент-Круа в страшных муках скончались отец маркизы де Бренвилье, а следом — её старшие братья. Правда, в тот момент врачи посчитали причиной этих смертей какую-то непонятную, но очень тяжёлую болезнь. Лишь после несчастного случая с капитаном стало понятно, что родственники прекрасной маркизы были отравлены сложным ядом, присутствие которого медики поначалу не смогли обнаружить. В ходе следствия основные показания (под пыткой, но в то время это была обычная следственная практика) дал помощник погибшего офицера некто Лашоссе. Он не только назвал в качестве главной соучастницы преступлений Сент-Круа маркизу Мари Мадлен де Бренвилье, но и сообщил жуткие подробности о том, как испытывались составляемые преступниками яды — прежде чем использовались по назначению. Оказалось, что маркиза проверяла их действие сначала на собственной служанке, а затем в больнице для бедных, куда приходила якобы из милосердия — раздать несчастным специально выпеченный хлеб. Хлеб был начинён ядом, и великосветская убийца хладнокровно наблюдала за тем, как отрава действовала на нищих. Лашоссе был приговорён к колесованию и казнён на Гревской площади — ещё до того, как была взята под стражу маркиза. Его показания подтвердила чудом выжившая служанка — ей повезло, яд вызвал тяжёлую болезнь, но не смерть.
Мари Мадлен де Бренвилье попыталась скрыться в женском монастыре в Льеже. Но специально посланному туда Франсуа Дегрэ удалось выманить преступницу и доставить её в Париж. Она призналась не только в отравлении родных (убийства бездомных и попытка отравления служанок судей интересовали мало).
Она сообщила также о том, что готовила покушения на Кольбера и Мазарини.
Интендант финансов, действительно, болел непонятной болезнью в 1669 году — как раз в разгар деятельности дьявольской парочки. Маркизу заподозрили в том, что она действовала в данном случае по указанию опального министра Николя Фуке. Подозревали даже, что Фуке собирался её руками отравить самого «короля-солнце».
Но в этом, несмотря на пытку, Бренвилье не призналась. Прекрасную отравительницу отправили на эшафот. 17 июля 1676 года ей отрубили голову, а тело сожгли.
Тут я должен заметить, что к признаниям преступников прежних времён следует относиться с определённым скепсисом. Пытка входила в качестве обязательного и даже рекомендуемого инструментария в арсенал приёмов полиции XVII века. Насколько соответствовали истине показания женщины, которую подвергали мучениям разной степени, предоставляю судить читателям. Мне же кажется, что пристёгивание политических мотивов к делу об отравлении из корыстных побуждений, какими, несомненно, были убийства судьи д’Обрэ и его сыновей, никак не диктовалось интересами правосудия. Ла Рейни знал, что его покровитель Кольбер заинтересован в окончательном уничтожении опального соперника. Поэтому, не исключено, показания преступной маркизы о попытках отравления министра и короля по указанию арестованного Николя Фуке, появились в деле именно по этой причине.
Под впечатлением от ужасного дела, а также подозревая, что мода на «порошки Бренвилье» будет активно распространяться в свете, король приказал учредить так называемую «Огненную палату» или «Огненный суд» («Chambre ardente»), которая занималась расследованием преступлений среди знати, имеющих не только уголовную, но и политическую окраску. Палату возглавил всё тот же Николя де ла Рейни. Само же «Дело о ядах» повлекло за собой ещё одно дело — вдовы Монвуазен, которое иногда считается лишь финалом «Дела о ядах». В ходе следствия стало известно, что некая Катрин Монвуазен (или Ла Вуазен) специализировалась на поставках ядов для знатных персон — таких, как племянница кардинала Мазарини герцогиня Суассонская и даже официальная фаворитка короля мадам де Монтеспан. Соучастником Монвуазен был сатанист и чернокнижник аббат Гибур, устраивавший для высокопоставленных заказчиц «чёрные мессы», во время которых приносились в жертву дьяволу младенцы, купленные у нищенок специально для этой цели.