Артуром Конан Дойлом дело не кончилось. Младший современник Дойла и безусловный наследник «короля детективов» Гилберт К. Честертон тоже не смог обойтись без французов. Вспомним Эркюля Фламбо, грабителя, мошенника и вора. «Фламбо» — прозвище, под ним скрывается французский преступник-виртуоз Эркюль Дюрок. Впервые он появляется в рассказе «Сапфировый крест», где его заманивает в ловушку маленький священник-детектив — отец Браун. Затем Фламбо, всё ещё в роли преступника, возникает в «Странных шагах», в «Летучих звёздах». После последнего преступления Фламбо-Дюрок сам становится сыщиком и помощником отца Брауна.
Кажется, достаточно примеров. В раннем классическом детективе, действительно, имеется «французский след». И этот след, вне всякого сомнения, образ Эжена Франсуа Видока. Именно его литературными отражениями, в той или иной степени, можно считать и Дюпена, и Лекока, и Шерлока Холмса, и ещё немало персонажей мировой детективной литературы. От его биографии ведёт своё происхождение соперничество-сотрудничество частного сыщика и полиции. От его же методов возникла та привычка к переодеванию и использованию грима, которая присуща и Лекоку, и Холмсу.
Одни персонажи взяли от него происхождение и стремление систематизировать методы расследования преступлений (тренировка зрительной памяти и наблюдательности, составление личного архива и т. д.). Другие — французское происхождение, галльскую артистичность, склонность к бахвальству, смешное, несколько ребяческое тщеславие. Третьи — принадлежность как к миру борцов с преступностью, так и к самому преступному, теневому миру. Таковыми являются, например, вор-джентльмен Арсен Люпен, придуманный французским писателем Морисом Лебланом, Эркюль Фламбо-Дюрок у Честертона — сначала вор, а затем сыщик и помощник патера Брауна, взломщик и — по совместительству — частный детектив Барни Роденбарр из романов американского писателя Лоренса Блока, Саймон Темплер по кличке «Святой» из произведений Лесли Чартериса. И, конечно же, многих героев классического детектива роднит с Видоком загадочность натуры и туманная пелена, окутывающая прошлое.
Таким образом, «французский акцент» у литературных сыщиков — знак их родства с реальным французом, первым сыщиком Европы Эженом Франсуа Видоком. Кстати, последний в ряду великих сыщиков золотого века детектива, Эркюль Пуаро, хотя он и бельгиец, говорит с французским акцентом и носит французское имя (ещё один Эркюль). О, разумеется, половина населения Бельгии — франкофоны. Но всё-таки…
Место действия первого детективного романа Джона Диксона Карра — тоже Париж, главный герой (ставший его первым сериальным героем) — французский сыщик Анри Беколин.
Ну, а самым, пожалуй, неожиданным и интересным отражением Видока в литературе стал обаятельный персонаж И. Ильфа и Е. Петрова. Разумеется, в карикатурном, сниженном виде, но у Остапа Бендера можно найти множество тех самых черт, которые подарил своим литературным портретам Эжен Франсуа Видока.
Бендер «Двенадцати стульев» — обаятельный и артистичный мошенник, Бендер «Золотого телёнка» — типичный частный детектив. Его напарники-подельники — такие же бывшие мошенники. А «Рога и копыта» — это ведь точно такая же частная детективная контора, как и «Бюро по сбору информации», открытое Видоком. Да и занимается она именно этим — сбором информации о преступниках и преступлениях.
Интерлюдия вторая. Дедушка Шерлока Холмса
Вскользь брошенные слова Конан Дойла об Орасе Верне, внучатым племянником которого он сделал Шерлока Холмса, заставили меня внимательнее присмотреться к фигуре этого художника-баталиста и ориенталиста, весьма популярного в своё время не только во Франции, но и в других странах Европы.
С автопортрета на нас смотрит худощавый мужчина в псевдовосточной одежде, с высоким лбом, орлиным носом, иронической улыбкой. В руке он держит курительную трубку с длинным чубуком. Фоном служит мастерская художника, среди атрибутов — восточные кинжалы и сабли.
Что-то в его облике действительно напоминает придуманного Артуром Конан Дойлом гениального сыщика. Возможно, конечно, что именно внешнее сходство побудило писателя сыграть в такую изящную игру — дать плоду своего воображения родство с реальным человеком. Возможно даже, что портрет Верне повлиял на фантазию Конан Дойла. Но нам хочется думать, что причины не только в портрете. Вполне вероятно, что писатель знал некоторые страницы биографии «родственника» Шерлока Холмса. А страницы эти весьма любопытны. И свидетельствуют, что артистичность, о которой вспоминает Холмс, действительно, принимает удивительные формы.
Орас Верне, внук художника Жозефа Верне и сын художника Карла Верне, родился в 1789 году. Искусству он учился у отца, и успехов на поприще живописи добился не меньших, чем тот, а, возможно, и больших. Его полотна — в основном, батальные («Взятие Танжера», «Сражение при Йене», «Битва на море» и др.), имели огромный успех.
Но для нас представляет интерес другая сторона его деятельности. Орас Верне рано вошёл в политическую элиту Франции. Кроме живописи он занимался ещё и дипломатией, выполняя самые различные поручения Луи-Филиппа и Наполеона III. В качестве не только художника, но и дипломата (возможно, и разведчика) он принимал участие в военных операциях французской армии в Алжире в 1833 году. В 1836 году, а затем в 1842–1843 годах Верне побывал в России, опять-таки, сразу в двух ипостасях: как дипломатический посланник и как художник.
Картины этого периода выставлены сегодня в Эрмитаже. Среди них — один из лучших портретов императора Николая I и семейный портрет царского семейства («Царскосельская карусель»).
В качестве же дипломата Верне предпринимал попытки к установлению более тёплых отношений между пославшим его Луи-Филиппом и русским императором, недолюбливавшим «короля-гражданина» (как называл себя Луи-Филипп).
Трудно сказать, насколько ему это удалось. Возможно, дипломатическими способностями Верне и в самом деле обладал, ведь не случайно король посылал его в Россию дважды. Кое-что можно почерпнуть из его писем к жене, опубликованных ещё в 1865 году, а недавно переведённых и на русский язык.
«Санкт-Петербург, после 20 августа 1842 г.
Итак, я снова в этом большом неустроенном городе. Император принял меня всё с той же сердечностью, но разговор был короткий. Он спросил о королевской фамилии, интерес к которой у него не охладился, однако я не счёл уместным пускаться в дальнейшие объяснения при князе Волконском, отложив оные до ближайших дней…»[97] [Курсив мой — Д. К.]
Уже из этого письма, одного из первых, следует, что он был не просто посланником, но конфиденциальным посланником между двумя монархами. В других письмах обращает на себя внимание его интерес к русской армии, боевым действиям, которые в то время вела Россия, а заодно и попытки анализа взаимоотношений между солдатами и офицерами:
«29 июня 1842 г., Царское Село.
<…>
…Мы приехали с манёвров, которые были великолепны. Семьдесят тысяч солдат под разверзшимся от дождя небом… К сожалению, в этом году придётся отказаться от большого турне — время мало сему благоприятствует, особенно на Кавказе… Получили известие о новом большом сражении, но кто победил, об этом ничего не говорят. Зато уже известны имена убитых офицеров, что позволяет догадываться об исходе дела…»[98]
«Санкт-Петербург, после 20 августа 1842 г.
<…>
…Обращённые ко мне в обществе вопросы показывают беспокойство о будущем этой страны. За последнее время в администрации и армии случились ужасающие убийства. Несколько дней назад один чиновник застрелил товарища министра финансов князя Гагарина. Преступника осудили на шесть тысяч шпицрутенов, но он умер после тысячи двухсот. Теперь обнаружилось, что его вынуждали признаться в хищениях, совершавшихся на самом деле важными персонами.
Сей случай возбудил изрядное волнение в среднем классе, у которого нет ни суда, ни защиты против тирании вельмож…»[99]
«Санкт-Петербург, 21 октября 1842 г.
<…>
…Взбунтовалось целое военное поселение — ни один офицер не уцелел, все были хладнокровно перерезаны. Солдаты, возглавляемые унтер-офицерами, явились к своим начальникам и заявили: «Мы не держим на вас обиды, но вы обречены на смерть, кончайте свои дела, мы придём за вами. И они пришли. Должно быть, наказание было ужасным, поскольку об этом ничего не известно. Все эти полки расформированы…»[100]
С одной стороны, ничего удивительного нет в том, что художник-баталист проявляет повышенный интерес к военным учреждениям страны, в которой находится с визитом. С другой стороны, почему-то кажется, что человек именно такой профессии выбран был Луи-Филиппом не случайно. Тут учитывался и благосклонный интерес русского императора к батальной живописи, и слава художника, и его профессиональные качества.
Сегодня трудно установить, что именно, кроме официальных дипломатических обязанностей, выполнял в Санкт-Петербурге французский художник. Но соблазнительно предположить, что были среди них и те, в которых Орас Верне проявил качества, роднящие его с вымышленным потомком. Не исключено, что та же мысль появилась и у молодого писателя Артура Конан Дойла, когда он придумывал биографию своему герою.
Но тут мы вступаем на территорию чистой фантазии. Если, разумеется, в будущем не обнаружатся документы, подробнее знакомящие нас не только с художником Орасом Верне, но и с профессиональным дипломатом и, возможно, разведчиком Орасом Верне.
Разумеется, в письмах Верне нашлось место не только дипломатии и армии.
Есть и забавные истории, почти анекдоты. Например, вот такой:
«…После богослужения император целуется с первым встречным. Обычно это часовой, стоящий у дверей. Несколько лет назад Государь поцеловал гренадера Преображенского полка со словами: «Христос воскресе!», на что тот отвечал: