XIX. После этих и других немаловажных работ, выполненных мною тогда в Венеции, и хотя я был перегружен попадавшими мне в руки заказами, я 16 августа 1542 года оттуда уехал и вернулся в Тоскану, где, прежде чем браться за что-либо другое, написал на своде одной из комнат, которая по моему проекту была выстроена в моем упоминавшемся выше доме, олицетворения всех искусств, подчиненных рисунку или от него зависимых. На середине – фигура Славы, восседающая на земном шаре, трубящая в золотую трубу и отбрасывающая другую, огненную трубу, означающую Злословие, а вокруг этой фигуры размещаются по порядку фигуры, олицетворяющие все вышеназванные искусства и держащие в руках свойственные им орудия. А так как всего свода я расписать не успел, я оставил шесть пустых овалов, предназначавшихся для восьми натурных портретов основателей наших искусств. А для монахинь Св. Маргариты этого города я в те же дни написал фреской для капеллы в их плодовом саду Рождество Христово с фигурами в натуральную величину.
XX. Проведя таким образом у себя на родине конец лета и начало осени этого года, я отправился в Рим, где, принятый и обласканный названным мессером Биндо, я написал для него на холсте маслом в натуральную величину Христа, которого снимают со креста и кладут на землю к ногам Богоматери, а в небе я изобразил Феба, заслоняющего лик солнца, и Диану, заслоняющую лик луны. А в пейзаже, затененном наступившим от этого мраком, видно, как трескаются каменные горы, колеблемые землетрясением, которое ознаменовало муки Спасителя, и как воскресаемые тела святых, каждое по-разному, восстают из гробов. Когда картина эта была закончена, она своей грацией вроде как понравилась величайшему живописцу, скульптору и архитектору не только настоящего времени, но, пожалуй, и прошлого. Благодаря этой же картине я познакомился со светлейшим кардиналом Фарнезе, которому Джовио и мессер Биндо ее показали и для которого я по его желанию на доске высотой в восемь локтей и шириной в четыре написал фигуру Правосудия, обнимающую страуса, который нагружен двенадцатью скрижалями, держащую скипетр с аистом на его конце и увенчанную шлемом из железа и золота, с тремя перьями разных цветов, служащими эмблемой справедливого судьи, сама же фигура обнажена выше пояса. К этому ее поясу золотыми цепями прикованы фигуры пленников, олицетворяющих семь противных ей пороков: Лихоимства, Невежества, Жестокосердия, Трусости, Предательства, Лжи и Злословия. На их плечах стоит обнаженная фигура Истины, которую Время предлагает Правосудию, одновременно поднося ей двух голубиц, олицетворяющих Невинность. Правосудие же возлагает на главу Истины венок из дубовых листьев, который обозначает собою Твердость духа. Все это произведение было исполнено мною со всей той тщательной аккуратностью, на какую я только был способен. В это же время, поскольку я всецело был предан Микеланджело Буонарроти и советовался с ним во всех моих делах, он, по своей доброте, еще больше меня полюбил, и советы его, после того как он увидел некоторые мои рисунки, побудили меня к тому, что я снова, но уже гораздо лучше, занялся изучением архитектуры, чего я, быть может, никогда и не сделал бы, если бы этот превосходнейший человек не сказал мне того, что он мне сказал и о чем я по скромности умалчиваю.
XXI. К Петрову дню следующего года, так как в Риме стояла сильнейшая жара и так как я провел там всю зиму 1543 года, я вернулся во Флоренцию, где, проживая у мессера Оттавиано деи Медичи в его доме, который я с полным правом мог называть своим, я для его кума мессера Бьяджо Меи из Лукки написал алтарный образ того же содержания, что и тот, который я написал мессеру Биндо для церкви Санто Апостоло, сделав, однако, все по-другому, кроме замысла. Когда он был закончен, его поместили в Лукке в церковь Сан Пьеро Чиголи в капеллу заказчика. На другой доске, а именно высотой в семь локтей и шириной в четыре, я написал Богоматерь, св. Иеронима, св. Луку, св. Цецилию, св. Марфу, св. Августина и св. Гвидона-отшельника. Образ этот был установлен в Пизанском соборе, где было много других образов, написанных превосходными мастерами. Но не успел я его дописать, как попечитель названного собора тотчас же заказал мне другой, тоже с Богоматерью, но на котором я, чтобы отличить его от первого, изобразил ее у подножия креста с мертвым Христом на коленях, в вышине – распятых разбойников, а при ней вместе с Мариями и Никодимом – святых, покровителей этой капеллы, так что они в совокупности своей придают согласованность и прелесть истории, изображенной на этом образе.
XXII. Снова вернувшись в Рим в 1544 году, помимо многих картин, выполненных мною для разных друзей, перечислять которых по имени не стоит, я по рисунку Микеланджело написал Венеру для мессера Биндо Альтовити, взявшего меня в свой дом, а для флорентийского купца Галеотто да Джироне маслом на доске – Снятие со Креста, каковое было установлено в его капелле в римской церкви Сант Агостино. А для того чтобы иметь возможность писать этот образ на досуге вместе с некоторыми другими вещами, заказанными мне Тиберием Криспо, кастелланом Замка Св. Ангела, я удалился на другой берег Тибра во дворец, некогда построенный епископом Адмари под церковью Сант Онофрио и впоследствии обставленный кардиналом Сальвиати-младшим. Однако, чувствуя недомогание и усталость от бесчисленных трудов, я вернулся во Флоренцию, где написал несколько картин и в том числе одну, изображающую Данте, Петрарку, Гвидо Кавальканти, Боккаччо, Чине да Пистойя и Гвиттоне д’Ареццо. Впоследствии Лука Мартини тщательно проверил ее по древним портретам этих писателей, после чего с нее было написано много копий.
XXIII. В том же 1544 году, будучи приглашен в Неаполь доном Джанматтео из Антверпена, генералом ордена Монте Оливето, с тем чтобы я расписал трапезную одного из орденских монастырей, построенного королем Альфонсом I, я, как только приехал, готов был отказаться от этой работы, так как трапезная и весь монастырь были построены в древней архитектуре со стрельчатыми, низкими и плохо освещенными сводами и так как я опасался, что большой чести я себе этим не заработаю. Однако по настояниям дона Миньято Питти и дона Ипполито из Милана, близких моих друзей и визитаторов этого ордена, я в конце концов все же на это согласился. И вот, понимая, что у меня ничего путного не получится, если только всяким обилием орнамента я не ослеплю взоры тех, кому придется глядеть на множество разнообразных фигур этой росписи, я решил отделать лепниной все своды этой трапезной так, чтобы богатые членения в современном вкусе скрыли всю ветошь и нелепость этих арочек. В этом большую помощь оказали мне своды и стены, которые, по обычаю этого города, были выложены из туфа, распиливаемого, как дерево, или, вернее, как недообожженный кирпич, ибо это давало мне возможность выпиливать поля филенок, овалов и восьмиугольников, пользуясь для утолщений клиньями и накладками из того же туфа.
Так, придав тамошним сводам должные соразмерности при помощи лепнины, которая в современной своей обработке применялась в Неаполе впервые, и в особенности проделав это с продольными торцовыми стенами трапезной, я написал в ней маслом на дереве шесть картин высотой в шесть локтей по три картины для каждого торца. На трех из них, над входом в трапезную, я изобразил нисхождение манны на еврейский народ в присутствии Моисея и Аарона, которые ее собирают, причем в этой истории я старался показать разницу в поведении и в одежде женщин, мужчин и детей и то чувство, с каким они собирают и укрывают манну, вознося свои благодарения Господу. На торцовой стене в конце трапезной изображен Христос за трапезой в доме Симона и Мария Магдалина, слезами своими омывающая ему ноги и вытирающая их своими волосами, всей фигурой своей обнаруживая раскаяние в своих грехах. История эта распадается на три картины: в середине – вечеря, справа – поставец, заставленный сосудами различной и причудливой формы, а слева – хлебодар, подающий к столу. Свод был разбит на три части: первая посвящена Вере, вторая – Религии, третья – Вечности. Каждая из этих фигур, находясь в середине, окружена восемью Добродетелями, указующими монахам, которые вкушают пищу в этой трапезной, на то, что им потребно для их жизни и их совершенства. А для обогащения поверхностей свода я заполнил их гротесками, которые в сорока восьми филенках обрамляют сорок восемь небесных знаков, а в шести более крупных и богато обрамленных полях под окнами продольных стен этой трапезной я написал шесть притч Иисуса Христа, подходящих для данного места. Со всеми этими картинами и узорами согласуется и богатая резьба панелей.
XXIV. Засим я для главного алтаря тамошней церкви написал образ высотой в восемь локтей с изображением Богоматери, приносящей в храм к Симеону малютку Христа, замыслив эту историю по-новому. Однако важнее всего то, что после Джотто в этом столь именитом и большом городе до сих пор еще не бывало таких мастеров, которые создали бы в живописи что-нибудь значительное, хотя извне туда и было завезено кое-что работы Перуджино и Рафаэля, поэтому-то я всячески изощрялся писать так, чтобы мне в меру моего скудного умения все же удалось разбудить местные таланты, направив их на создание больших и достойных вещей. И вот по той или иной причине, но с того времени там стали появляться отличнейшие лепные и живописные произведения. Кроме вышеназванных живописных работ я на своде тамошней монастырской гостиницы написал фреской с фигурами в натуральную величину Христа, несущего крест, и многих святых, которые в подражание ему также несут каждый свой крест в доказательство того, что каждый, кто поистине желает следовать за ним, должен с долготерпением сносить все превратности, коим мы подвергаемся в миру. Для генерала же названного ордена я на большом холсте изобразил Христа, который, явившись апостолам во время кораблекрушения, берет за руку св. Петра, бежавшего к нему по воде и боявшегося утонуть. А на другом холсте я написал для аббата Капеччо Воскресение.
Закончив эти вещи, я для вице-короля дона Пьетро Толедского в его саду в Поццуоло расписал фреской капеллу, украсив ее тончайшей лепниной. Для него же предполагалось расписать еще две большие лоджии, но дело это не состоялось по нижеследующим причинам. Так как между вице-королем и названными монахами возникли какие-то недоразумения, пристав со своей стражей явился в монастырь, чтобы задержать аббата и нескольких монахов, которые во время процессии повздорили из-за местничества с черными монахами. Однако монахи оказали сопротивление и, призвав на помощь человек пятнадцать юношей, которые вместе со мной выполняли лепные и живописные работы, ранили нескольких стражников. И вот, так как юношей этих пришлось под покровом ночи как-нибудь удалить, они все разбежались кто куда.