А с Евгением Мовчан мог говорить. Он посторонний. И он не совсем в себе, хотя и обладает способностями, в частности, угадал в Трофиме Сергеевиче интерес к Светлане, а тот, кто не в себе, он будто пьяный, с пьяным можно говорить о том, о чем с трезвым не станешь, – во-первых, все равно не запомнит, во-вторых, любые речи воспринимает спокойно. Это как раз то, чего не хватало Трофиму Сергеевичу.
– Узнаю, кто это сделал, – заговорил он, – собственными руками порву. И никто меня не остановит. Порежу на куски, насажу на штырь, зажарю, как шашлык. Или к стенке поставлю, с автоматом встану и буду стоять и смотреть, как он ждет. Долго буду стоять. Сутки простою, а он пусть ждет.
– А если это не один человек?
– Всегда в кого-то упирается! Всегда кто-то конкретный виноват. Крайнего ищу? – спросил Мовчан не Евгения, а кого-то воображаемого, кто мог задать этот вопрос. – А хоть и крайнего! И он всегда имеется! Как думаешь?
– Что?
– Что виноватый всегда есть.
– Да. И вы тоже.
– Сам понял, чего сказал?
– Вы родили, значит виноваты. Не родили бы, он бы не умер.
– Ну, если так рассуждать, то в любой смерти любого человека родители виноваты!
Мовчан даже коротко рассмеялся – он рад бы вытеснить пустыми теоретическими рассуждениями ноющую неутихающую тоску.
– Дело не только в этом, – сказал Евгений. – Насколько я знаю, ваш сын уехал из родительского дома в другой город. Если бы не уехал, не возвращался бы обратно, не попал бы на место своей гибели.
– Годи, годи, чудик! Он не потому уехал, что дома плохо было, а учиться.
– Хорошо. Но он мог остаться там и жить. А Степан ехал не только к вам, но и к Светлане.
– То есть и она виновата?
– Конечно.
Эта мысль Мовчану понравилась. Понимал, что она нелепая, но все равно понравилась.
– Вы виноваты еще тем, – добавил Евгений, – что не приучили сына к законности. Если бы он не поехал по чужой территории, ничего бы не было.
– Какая законность, чего ты мелешь? Да там сроду все ездят – и мы, и хохлы! И всегда ездили, когда мы ни на кого не делились. И даже если, ладно, это считается чужой территорией, ты задержи, штраф возьми или что-то еще, а стрелять зачем? Убивать зачем? В этом тоже я виноват?
– В какой-то мере.
– Ты не просто псих, а псих в квадрате, Евгений! Ау, ты где там бродишь своей головой? Я виноват, что в сына стрелял неизвестно кто? Ты серьезно?
– Можно объяснить?
– Попробуй.
И Евгений объяснил, перечисляя конкретные факты и имена. Чтобы не запутаться, мы их опустим, обозначим только канву его рассуждений.
Евгений напомнил о событии, которое повлекло за собой другое событие, и, если бы граждане, включая Мовчана, отреагировали здраво и трезво, последствия были бы не такими тяжелыми или их вовсе бы не было. Но они были. И вызвали другие события. А другие – третьи. А третьи – четвертые. И так далее. И во всех этих событиях граждане всех участвующих сторон были пассивной стороной, в лучшем случае голосуя за то, что им показалось неизбежным, потому что им так объяснили, а чаще просто наблюдая и выжидая, что будет.
– Значит, – закончил Евгений, – все граждане, и вы тоже, Трофим Сергеевич, лично вы, хоть и не полностью, виноваты в гибели Степана.
– Рассудил! А кто реально воюет и войска туда-сюда посылает, они ни при чем?
– Тоже виноваты. Не меньше вас. Включая президентов.
– Ага. Прямо честь мне какая: моего сына сам президент расстрелял!
– Не он сам, но при его участии. Да и второй президент соучастник.
– Всё, я тебя понял. Ты по этой тропинке и до самого Господа Бога доберешься! – сказал Мовчан почти весело, глянув при этом на Евгения и поняв по выражению его лица, что Евгений именно готов добраться до кого угодно, поэтому прекратил веселье и строго предупредил: – Даже не пробуй. Я тебе лучше сейчас историю расскажу. Был у меня двоюродный дядя, Семен, то есть он и сейчас есть, но так есть, что все равно, что его нет. Судили его за то, что он убил свою тещу. А как было? Это давно, еще в восьмидесятые, я тогда пацан был. Борьба с алкоголизмом. В магазинах вино и водка пропали, но нас не касалось сперва, у всех виноград – давят, вино делают, нет проблем. Но стали вырубать виноградники. Ходили комиссии, милиция, все подряд корчевали. Ну, в смысле, найдут вино – рубят лозу. Да хоть и не найдут, тоже рубили. Не делаешь вино, но можешь делать, раз виноград есть. Ладно, стали гнать самогонку из чего попало. А Семен работал на грузовике от сахарного завода. Понимаешь логику, да? Там просыпалось, там порвалось, каждый день у Семена мешок сахара есть. Он везет теще, та и продает, и сама гонит с него, прям настоящий цех в подвале ее муж организовал. Один раз Семен приехал, она его угощает: попробуй первача. Семен: нет, дай бутылку, я дома с устатку. Она: да брось, тебе до дома три улицы, сними пробу. Он снял. Понравилось. Но больше не стал, он был такой упорядоченный вообще-то. Взял бутылку, поехал домой. Причем ехал не на грузовике, а на своей машине, он только что «шестерку» новенькую купил. «Шестерка» тогда была – что сейчас «мерседес»! Едет. А уже в организме зашевелилось, он не удержался и по дороге отхлебнул еще пару раз. А на перекрестке бензовоз. Причем у Семена главная, он даже не тормозит. И бензовоз не тормозит. И врезались. И то ли искра была, то ли водитель на бензовозе курил, бензовоз взорвался. Водитель погиб сразу. Семена тоже обожгло, но он выпрыгнул. А «шестерка» сгорела. Семен плакал прямо до слез, жалко машины было. Пошел к теще обратно, он же недалеко отъехал. И с порога ей: дура ты старая, я говорил, не наливай мне! А она не любила критики, тоже ему что-то такое сказала. Да еще чем-то на него замахнулась, он потом говорил, что будто топором. Короче, он хватает ее же бутылку, которую она ему дала, а он из нее, само собой, после аварии еще пару раз хлебнул, и бутылкой ее по голове. И насмерть. Бутылка потому что была шампанская, тяжелая. Даже, говорят, не разбилась. То есть у тещи голова вдребезги, а бутылке ничего, вот делали вещи, согласись. Короче, суд. Обвиняемый, последнее слово. Он встает и говорит: с приговором не согласен. Что я был пьяный – она меня сама напоила. Что врезался – бензовоз виноват. Что ударил ее – так это была самооборона, она меня сама убить хотела. А потом говорит: и вообще, если бы на сахарозаводе не была такого бардака, мне бы не позволили сахар таскать, машину бы не с чего было покупать, самогона бы теща не варила, меня бы не напоила, я бы на машине в аварию не попал. Народ прямо ржет в суде, даже судья, отец рассказывал. Хохот стоит, судья-женщина кулаком стучит, а сама не может, вся трясется. А дядя Семен дальше идет: говорит, в самом-то деле судить вообще-то надо президента Горбачёва. Или он тогда еще генеральный секретарь был?
– В каком году?
– Восемьдесят восьмой примерно.
– Генеральный секретарь. Президентом избран пятнадцатого марта тысяча девятьсот девяностого года на Третьем съезде народных депутатов СССР. И был им до двадцать пятого декабря…
– Не грузи. Короче, дядя Семен говорит: судить надо товарища Горбачёва за антиалкогольную кампанию: если бы ее не было, то ничего бы и не было. Такая вот история. Прав он или нет?
– Отчасти да.
– Вот и я так думал, когда отец рассказывал. Думаю, а правда, не было бы Горбачёва, не было бы самогона, ну, и так далее, то все бы обошлось. И отцу это говорю. А он мне говорит, причем так серьезно, папа у меня вообще был без шуток: запомни, говорит, Троша: не Горбачёв бутылку в руку взял, не воры с сахарозавода, не водитель бензовоза – взял ее лично дядя Семен. Взял и ударил. А мог бы и не ударить. Что он, не справился бы с женщиной, даже если с топором? Так что, говорит, когда будешь что-то делать, не думай, кто тебя на это дело толкнул или не толкнул, у тебя своя голова, свои руки, а все остальное от лукавого. Это он из откуда из чего-то религиозного.
– Из Евангелия.
– Да. Грамотный у меня папа был, царство ему небесное.
– Евгений не мог не согласиться с принципом неумолимости личной ответственности, – сказал Евгений, – но он все-таки не мог забыть того обстоятельства, что Степан ехал к Светлане, и это сыграло свою роль. При этом он вспомнил о том, что Светлана сегодня встретила человека, который ей очень понравился. Он понимал, что не следует говорить это Трофиму Сергеевичу и дразнить его, но все же сказал, чувствуя себя подлецом. Трофим Сергеевич вряд ли останется в стороне, он постарается разрушить эти отношения, и Светлана опять станет свободной.
Мовчан, слушая Евгения, не вмешивался, не перебивал, хотя форма, в которой Евгений излагал свои мысли, была необычной. Но содержание важнее. А Евгений рассуждал дальше:
– Зачем, спрашивается, понадобилось Евгению сознательно стать подлецом, если ему это не очень нравилось? Может, потому, что он устал быть гением, захотел побыть нормальным человеком? А нормальных людей без подлости не бывает.
Трофим Сергеевич выделил главное:
– Кого это она встретила?
– Проектировщика из Москвы. Зовут Геннадий. Молодой, симпатичный. Они сразу полюбили друг друга.
– Так не бывает.
– Я видел. Бывает.
– И зачем ты мне это рассказал?
– Сами понимаете.
– Не понимаю и понимать не хочу!
– Сказал Трофим Сергеевич и отвернулся от Евгения, потому что на самом деле все понимал, но не хотел в этом признаваться, – пробормотал Евгений довольно тихо, поэтому Мовчан никак на это не отреагировал, тем более что он не поворачивался, смотрел на дорогу, значит, все это было неправдой.
На самом деле главная неправда была в том, что Мовчан ехал не мстить, не рвать кого-то на куски. Утром, когда он уходил на работу, Тамара подняла голову и сказала:
– Без него не возвращайся.
И Мовчан ее понял. Она дала ему настоящую цель сегодняшнего дня. И он этой цели во чтобы то ни стало достигнет.
Они пересекли границу меж двух холмов, там ничего не было, кроме столбиков и вспаханной полосы.
– Оцепления нет, – заметил Евгений.