И не обошлось.
Лариса считала, что брат ее, неглупый и не бездельный от природы, был погублен женой, хабалкой Катькой.
– Нет, а как? – рассуждала она и про себя, и вслух. – Был же ведь нормальный, школу закончил, в институт два раза поступал – и поступил бы, если бы не встретил эту корову бешеную, Катьку эту сволочную, чтоб ей сдохнуть, прости меня, Господи! Вцепилась в него, как не знаю кто! И если бы, ладно, любила бы, заботилась бы, а то что? Он под столом лежит пьяный и сраный, прости, Господи, а она за столом с приятелями гуляет, а то, может, и не за столом, чего не знаю, того врать не буду, но не исключаю! Сколько раз ему говорила: Митя, иди ко мне жить, дадим тебе комнатку отдельную, хочешь – работай, не хочешь – просто помогай по хозяйству, в саду, в огороде, напрягаться не заставлю, только одно условие – не пей и не встречайся с Катькой! И ведь уговорила лет семь, что ли, назад, остался, целую неделю жил человеком, но поехала с ним на базар, отошел на пять минут – и пропал! Где? Люди видели, как он с женой говорил. Вам понятно, да? Чем она его уговаривает, не знаю. Там же никакой внешности, она фигурой как мужик, честное слово! Плечи широкие, пузцо виснет, задница треугольником – сверху широкая, книзу клином! И зубов нет, сплошной кариес изо рта торчит, я один раз не утерпела, прямо в лицо ей сказала: Кать, ты хотя бы не смейся при людях, не разевай пасть свою безобразную, ведь тошнит же! А ей хоть бы хрен, прости, Господи. Приворожила она его, что ли? Без дураков говорю, она сама пьяная хвасталась: я за вашего Митю ходила к бабке, и она мне его на черную воду мышиным пометом приворожила, никуда теперь не денется от меня. Это как? Это какую надо иметь совесть, чтобы, я даже не знаю, как охарактеризовать подобное поведение, у меня просто нет слов! При этом он ведь хоть не каждый раз, но работает, то на станции грузчиком, то еще что-нибудь, он ее кормит и поит! А когда край, она его посылает по людям взаймы брать! Сама не идет, сучка бесхвостая, прости меня, Господи, кто же ей даст, а его заставляет унижаться! Я ему говорю: все, Митя, в следующий раз хоть помирай, я тебе не дам! Пусть сама идет ко мне просить! Я ей тоже не дам, но хотя бы раз все скажу, что про нее думаю! Катя, или ты признаешь, что загубила мне брата, или ты вообще не человек! Понятно?
Брату Мите она говорила каждый раз примерно то же самое. Чалый, выслушивая, обычно страдал – ему было жаль сестру, жаль Катю, а больше всего он жалел свой мучающийся с похмелья организм. Ему не хватало сил, чтобы защитить жену, которая, он знал, его подлинно любит такого, как он есть, а другим он стать никогда уже не сможет.
Но в этот вечер он был подогрет молодым вином, поэтому, встреченный Ларисой обычными обличительными словами, не смягченными присутствием сына и молчаливого мужа Василия, который ел жирную горячую солянку из миски размером с небольшую кастрюлю и с удовольствием от этого потел, Чалый набрался смелости и прервал ее:
– Хватит, Лариса! А то самой потом стыдно будет, если меня убьют, вспоминать, как ты меня поливала!
– Кто убьет, ты чего? Он о чем? – спросила Катя Юрика.
Тот пожал плечами и, соблазненный сытным духом, взял миску, не меньше чем у отца, щедро налил себе половником солянки и сел за стол. Его тоже могут убить, как и дядю Митю, значит, надо перед этим как следует заправиться. Чтобы не обидно было погибать на тощий желудок.
– Садись тоже, – пригласила Лариса брата, вспомнив о долге хозяйки и сестры: ругань руганью, а накормить человека нужно.
– Нет, сестра, спасибо, мне не до еды, – сказал Чалый. – А деньги мне нужны не для того, о чем ты думаешь, а чтобы вас же защищать. Нужно многое. Амуниция, – вспомнил слово Чалый.
– Чего?!
Юрик нахохлился и смотрел в миску: ему показалось, что дядя Митя их сейчас выдаст.
– Какая амуниция? – не понимала Лариса. – Василий, да перестань ты черпать хоть на минуточку, это же мужской разговор, разберись!
Василий, дуя на ложку, сказал:
– Кого касается, сам разберется, а кого не касается, нечего и лезть.
– Тебя вообще ничего не касается! – воскликнула Лариса.
Василий ничего на это не ответил, а супруга не стала развивать тему: оба знали, что это неправда, выкрикнула это Лариса не для смысла, а для эмоции.
– Не поешь, ничего не дам! – поставила условие Лариса. – Ты, я чувствую, уже заправился. Амуницию ему.
– А поем – дашь?
– Будет он еще торговаться!
Чалый сел за стол, без интереса хлебнул пару ложек и сказал:
– Мы тут кормимся, а там люди рискуют. Меня ждут. А я не иду. Кем меня считать будут?
– Собутыльники, что ли? Или Катька твоя ненаглядная? Кто ждет-то?
– Защитники вас, чтобы вы знали. Ради вашей же свободы. Они будут гибнуть, а вы на их могилках построите новую жизнь. И даже спасибо не скажете. Все, наелся досыта, – с горечью сказал Чалый и положил ложку. – Значит, не дашь?
– На дело дам, без дела нет.
– Я же сказал – на амуницию. И боеприпасы, – вспомнил Чалый еще одно военное слово.
– С кем воевать собрался?
– С захватчиками. Или не знаете, что сейчас штурмом Грежин будут брать?
– Кто, зачем? Василий?
Василий пожал плечами.
– Так, – хлопнула Лариса ладонью по столу. – Никуда не пойдешь, понял? Я за тебя перед родителями покойными отвечаю!
Юрик понял, что дядя Митя вляпался, встал из-за стола.
– Я к друзьям на полчасика.
– Никаких друзей! Сядь и доешь!
– Да я все уже.
– Чаю выпей или компота. Сядь, я сказала! Василий!
Василий посмотрел на сына. Молча. Но Юрик знал, что, если нужно, отец может и сказать, и сделать то, против чего не возразишь. И сел.
Тут произошло неожиданное: Лариса достала из кухонного шкафчика объемистый пузатый графин с рубиновой жидкостью и поставила на стол.
Василий удивленно поднял брови.
– Изабелла? – спросил Чалый.
– Она самая. Раз уж мы родственники и не каждый день собираемся, почему не отметить?
Она – небывалое дело! – достала стаканы и сама налила в них, и даже сыну плеснула на два пальца.
Вино лилось так журчаще, так искристо, так заманчиво, что у Чалого прокатился комок по горлу.
– Что ж, – сказал он. – Хоть и не время, но родственники – это святое. Ты, Лариса, знаешь, что я для тебя на все готов. И ты, Василий, знаешь, как я тебя уважаю. Прямо скажу: повезло моей Ларке с мужем.
– Да ладно тебе, – застеснялся Василий, хотя сам был того же мнения. Поднял стакан, они чокнулись и выпили, оба стараясь при этом не спешить, показывая, что пьют не ради выпивки, а ради удовольствия и общения друг с другом.
А перед площадью, в расположении украинских войск, Колодяжный говорил Вяхиреву:
– Так, капитан. Сейчас самый важный момент твоей жизни, если ты еще не понял. Сниму с тебя наручники, а то не поймут, выйдешь и предложишь всем разойтись.
– Хорошо, – отвечал Вяхирев, глядя в сгустившуюся тьму и никого там не видя.
– Скажешь, что если разойдутся, то всем будет амнистия, а если нет, суд и тюремные сроки по законам военного времени.
– Хорошо, – отвечал Вяхирев, протягивая руки.
С него сняли наручники.
– Пистолета тебе не дам, извини. Если кто оттуда выстрелит, сразу падай на землю и ползи обратно.
– Хорошо.
– Вот заладил: хорошо, хорошо! – с досадой сказал Олександр Остапович.
– А что я скажу? Плохо?
– Ладно, хорошо. Тьфу, прилипло! Иди.
Вяхирев пошел на площадь. Встал посредине. Закричал:
– Всем, кто меня слышит! Напоминаю, я Вяхирев, ваш начальник милиции, если забыли! Предлагаю всем разойтись во избежание. Я же вижу, кто у вас там, всех приглашу в отделение на беседу – как минимум. Но пока по-доброму. А если что, будет не по-доброму! Есть вопросы?
– Сами разойдитесь, вас сюда не звали! – послышался голос.
– Они уйдут, если вы уйдете! – объяснил Вяхирев.
– Мы тут дома!
Вяхирев не знал, что на это возразить.
Постоял, помолчал – и вернулся.
– Мне кажется, если мы не двинемся, они тоже не двинутся, – сказал он Колодяжному.
– Значит, так и будем стоять?
– А вы что предлагаете?
Колодяжный ничего не предложил. Он задумался. Меньше всего ему хотелось ночного боя. Пожалуй, самое разумное – расположиться на отдых походным порядком, выставить караулы, а с рассветом что-то предпринять.
В это время Стиркин шепотом приказывал:
– Огонь открывать только по моей команде!
А Нина спрашивала Евгения:
– Мы что тут делаем, не понимаю? Мне мужа надо выручать, а мы куда пришли?
– На мне люди, не могу отлучиться, – сказал Евгений.
– Зря я на тебя понадеялась.
– Прости, сказал Евгений, понимая, что подвел Нину, но его оправдывала боевая обстановка, – сказал Евгений.
– С ума вы тут все сходите, вот и вся обстановка!
И Нина, оставив Евгения с его бойцами, пошла в сторону пограничного пропускного пункта. Придется все узнавать и решать в одиночку.
А старший Поперечко, высовываясь из-за багажника машины, стоящей у дома, целился в темноту. Вяхирева он уже брал на мушку и убедился, что получается хорошо. Но стрелять не стал – все-таки Вяхирев свой, хоть и милиционер. Пусть кто-нибудь чужой появится. Но никто не появлялся. Его позвали выпить вина, он присоединился к кружку, расположившемуся на траве под деревом. Петр наливал в пластиковые стаканчики, угощал молодежь и делился с нею жизненным опытом, посматривая на Ульяну. Ульяне было скучно. Очень кстати позвонила ее мать, парикмахерша Люба Пироженко, спросила, где она шатается.
– Иду, – сказала Ульяна. – Кто со мной?
Рома, конечно, хотел с ней, но подумал, что товарищи могут это расценить как предательство. Да и Петр рассказывает интересные вещи, и вино в его канистре еще не кончилось. Рома не побоялся бы предательства, если б знал наверняка, что с Ульяной у него хоть что-нибудь выйдет. Но ни разу ничего не вышло, и нет оснований думать, что сегодня что-то изменится. И уж конечно, если бы тут был Юрик, Рома пошел бы даже без надежд на взаимность, он давно заметил, что при Юрике его любовь к Ульяне вспыхивает до того, что жжет где-то в душе, а без Юрика утихомиривается до незаметности.