— Я поеду под видом Яакко Туманена.
Если бы у Милишкевича была вставная челюсть, выпала бы.
— Сдурел?
— Любой гонщик — немного идиот. Нормальный человек не поедет 200, где ограничение 90. Но я успел всё обдумать. Мы внешне немного похожи. До января отпущу волосы, баки и бородку под типичного эстонца или финика. Перекрашусь в блондина, нацеплю дымчатые очки. Буду немногословен, научусь тянуть гласные: И-игорь Ива-анович. С Велло у меня полное взаимопонимание — и отштурманю, и дам ему отдых, подменив на длинном участке.
— Афера… Но с тобой иначе не бывает. Так… Фото на паспорте Туманена переклеим, его спрячем в какой-то закрытый санаторий, пусть баюкает свою ногу. Но тебя же знает вся команда! И увидит, что ты растишь бакенбарды. МАЗовские гонщики знают. Если кто-то проболтается журналистам… Твою мать! Это же дисквалификация экипажа, скандал. А на тебя откроют охоту как на льва в Африке, место уж очень подходящее. Нет, ни за что.
— Судя по тому, как вы прикидывали варианты, взвешиваете «за» и «против». Я приведу только один аргумент: с любым другим напарником у Велло гораздо меньше шансов добраться в целости до Дакара. Фактически вы отправите три экипажа, а не четыре. В случае выбытия — командного зачёта не видать.
— Твою мать… — повторился партчиновник, не слишком разнообразный на матерные эпитеты. — Хорошо, подумаю. Гони к жене и детям.
Да. Прости, Валечка. Коль срастётся, ей сообщу в последний момент. Сашеньке пойдёт четвёртый месяц, всё же проще.
В семейных хлопотах прошло две недели… И снова пришлось лететь в Азербайджан. На заводе услышал подколки от русских прикомандированных: совсем в азиата превращаюсь, бриться перестал. Отшучивался, что трахен-трахен с запуском «лейлы» отнимает столько сил, что на бритьё не остаётся.
В октябре собрали десять машин, местные — кузов и рама. Дюжина корпусов ушла в металлолом, дефекты которых уже невозможно было устранить без корявостей. Сварка рамы пошла быстрее. Мосты, раздатка, рулевое, тормоза, КПП, подвеска, 3-литровый дизель, электрика — сплошь тойотовское. Замещать на советское будем постепенно, добиваясь снижения себестоимости до тысяч трёх.
Я каждую облазил снизу доверху, проверил каждое соединение. Лично регулировал развал-схождение, замки дверей, стеклоподъёмники, зазоры капота и вообще лез во всё, что настраивается при финишной сборке машин, на каждой нарезал тестовые круги, пока не убедился, что мы сделали тестовую партию клонов «Тойота Ленд-Крузер 3.0D» со слегка изменённой наружности и полностью аутентичной внутрянкой.
Что грустно, коробку, раздатку, амортизаторы, рессоры, мосты, рулевое несложно раскидать в виде заказов по агрегатным заводам, уже получившим подобные задания по программе замещения УАЗа. А вот двигатель — малонагруженный и низкооборотистый, с нижним расположением распредвала, то есть отдалённо напоминающий старые моторы под «волгу» и УАЗ, был волевым решением отдан на ЗМЗ. Мои вопли, что там не выйдет ничего путного, не возымели отклика. Оборудование для изготовления коленвалов не было обновлено, поэтому нарушение центровки и неизбежное биение остались, как и ужасное качество литья. То есть, несмотря на затраты по приобретению лицензии на изготовление пусть не новейшего, но весьма надёжного и отработанного двигателя, на выходе автопром получил родного братика волговского уродца.
Что делать? Плюнуть на дизель, коль его нет. Я снова полетел в Уфу договариваться о поставках в Азербайджан двухлитрового 5-цилиндрового двигателя VVT. Некоторая перенастройка фаз газораспределения в ущерб мощности, но в плюс тяговитости, и мотор будет! А с ним — самый комфортабельный рамный внедорожник СССР и гордость НАТО в исполнении для Турции, получивший в Анкаре гордое имя «Аскер».
Пять «аскеров» отправились за рубеж, из-за остальных пяти я выдержал очередной бой, настаивая, чтоб их отдали в расквартированную в Азербайджане воинскую часть, в крайнем случае — в милицию, то есть для работы в реальных условиях с фидбэком о выявленных эксплуатационных недостатках. Оказалось, все пять уже обещаны «большим людям».
Я пробился к Алиеву на личный приём. Он несколько раз повторял: если что-то пойдёт не так, звони мне напрямую, но я не злоупотреблял, это был всего второй раз, первый касался навязываемых заводу кадров из числа родни этих «больших людей».
— Гейдар Алиевич! А если кто-то из ваших «больших людей» просто убьётся на сырой машине? Вспомните, сколько мы раз переделывали «руслан», пока я не пригнал вам первую партию из Ижевска, уверенный, что сам не погибну в пути и вас не подведу.
— Но вы же проверяли пробную партию?
— Да, лично. Но я не знаю, не треснет ли рама после 5 тысяч по горным дорогам. Не перетрётся ли тормозной шланг, потому что проложен со смещением на сантиметр по сравнению с «тойотой». Крепёжное отверстие смещено на миллиметр, возникнет напряжение в металле, потом скажется усталость металла, и рычаг оторвётся на скорости 120, представляете? Для того и замучиваются до смерти опытные партии. Потом предсерийные, то есть собранные уже на конвейере, но малым числом, чтоб выявить недостатки технологии сборки. Мы сделали машину меньше чем за год! А это не клон «тойоты» один в один, и дальше мы будем вынуждены ещё больше отходить, переводя на советские комплектующие. Пока не отработаем на совесть, прошу во имя Аллаха, Христа или товарища Карла Маркса не подпускайте к «лейле» сына или кого-то из близких. Не отмолим этот грех.
Видно невооружённым глазом: первый секретарь сам приложил руку к распределению первой блатной пятёрки. Очень не хотел уступать. Наверно только упоминание сына, а, быть может, Аллаха, я так думаю, сподвигло его пойти на попятную.
— Когда я им могу обещать?
— Через год… Примерно. Скажите, что для особо ответственных товарищей оборудуем внедорожники кондиционерами. Импортными, не бакинскими, простите.
— Конечно! — в плане выбора кондишнов Алиев был полностью со мной солидарен. — Хорошо. Ещё один вопрос, Сергей Борисович. На заседании Политбюро поднимался вопрос об участии сразу трёх советских команд в ралли Париж-Дакар. Вы в курсе?
— Конечно. Сам тренирую команду, представляющую УАЗ. Разумеется, от УАЗа только кузова, и то переваренные.
— Вы не поедете в Париж?
— Я — невыездной после скандала в Румынии… — замялся, а потом сказал себе, что нет резона таить свои планы. Иначе не объясню впоследствии, почему на месяц исчез с радаров. — Но, честно говоря, пытаюсь попасть в команду. Под видом эстонского гонщика Яакко Туманена.
Вкратце рассказал, отчего отлучён от заграничных турне и как намерен изображать эсто-онца.
— Вот почему у вас поросль на лице как у бродяги… Сергей Борисович, кто ещё в курсе вашей инициативы о подмене штурмана?
— Только заведующий отделом ЦК автомобильной и сельскохозяйственной промышленности Игорь Иванович Милишкевич.
— Знаю его.
— Он пока не дал согласия. С кем ещё поделился моим предложением — не могу знать.
Алиев катнул по поверхности стола карандаш и сунул его в письменный прибор. Что-то обдумывал и занимал руки простым действием.
— Мне он не откажет. Езжайте, но с условием: когда начнётся массовый выпуск «лейлы», подготовьте заводскую команду по ралли, — он, сверлящий меня довольно тяжёлым взглядом, вдруг улыбнулся и добавил: — Немного подправим нос, перекрасим волосы, будете заправским гонщиком родом из Азербайджана!
Могу только догадываться о тузах в его рукаве, возможно — какой-то КГБешной компре на бедного Игоря Ивановича, только тот при следующей нашей встрече до приторности стремился быть милягой.
— Опытный спортивный юрист подсказал выход, если вас разоблачат. В заявке команды указаны только имя, фамилия, название команды, страна. Имеет же право советский человек поменять имя? Отныне ты — Яакко Туманен 1950 года рождения, уроженец Орловской области, отец троих детей. Тот эстонский Яакко на два года моложе, холост, бездетен, родился в Таллинне. Поэтому если у кого-то возникнут вопросы, то выходит — просто попутали. Мало ли в СССР Туманенов?
Мало ли в Бразилии Педро?
И последний вопрос: интересно, это Алиев ему ввёл в уши про юридический крючок или количество посвящённых в нашу странную тайну растёт?
Не важно, я — на ралли. Моя опала со смещением с поста и тут сыграла в плюс. Скандал с директором АЗЛК или с замминистра — это эпик фейл государственного масштаба. А какой-то директор ЦКБ…
Лишь бы, раскусив подмену, меня не прихлопнули.
А как Вале сообщить? Моя небритость и нестриженность уже вызвала вопросы. Пожалуй, тянуть не стоит.
Эпилог
Эпилог
Январь в Париже ничуть не напоминал хвалёную еврозиму, минус стоял конкретный, и я шастал в трикотажной маске, весьма напоминающей балаклаву ОМОНа, только белую, с протяжным прибалтийским акцентом объясняя, что у меня «холодо-овая аллергии-ия». Эрнест Сергеевич Цыганков, более чем хорошо знавший меня по прежним заездам, называл её «воспалением хи-итрости». Журналисты осаждали, но за наш экипаж отдувался Велло, сыпал шуточками и розыгрышами, его моментально полюбили, а мне куда проще было отсидеться в тени этого трындюка-задушевника.
Наконец, погнали. Предупредил о прошлой засаде с парижскими полицейскими, и что скорость на выезде из города лучше держать в пределах нормы. Кому я это говорил? Он объехал пробку по встречке и притопил на всю мощь форсированного мотора, раскрутив тойотовский дизель до вполне бензиновых 5 тысяч. Как было сказано в моём пророчестве, на полной скорости подлетели к патрульной машине, коп, похоже, охренел от цифр на радаре и с запозданием на какую-то секунду кинулся наперерез, размахивая жезлом… Едва успел отскочить назад.
— Ыунпуу! Сойдёшь с дистанции на первом же участке! Полиция срисовала твой номер!
К искажённому радиопередачей голосу Эрнеста примешался вертолётный звук «хлоп-хлоп-хлоп». Начальник стада висел над нами и злился. Зато точно не превратит стрекозу в такси для богатых журналюг, как поступил прошлый командующий автопробегом.