Изоляционисты. Милитаризованные. Бандитское. Я смотрю на эти слова. Я представлял себе Республику как совершенный образец силы, безжалостную, неудержимую военную машину. Каэдэ усмехается, видя выражение моего лица.
— Ну, Республика вдруг перестала казаться такой уж сильной? Хиленькое замкнутое государство, выпрашивающее международную помощь? Я тебе говорю, Дэй: нужно всего одно поколение для промывки мозгов, и люди будут убеждены, что реальности не существует.
Мы подходим к столу с двумя тонкими компьютерными блоками. Парень, который склонился над одним из компьютеров, мне знаком — он приветствовал Каэдэ на железнодорожных путях, сложив пальцы буквой V, тот, у которого темная кожа и светлые глаза. Каэдэ похлопывает его по плечу. Реагирует он не сразу. Допечатывает несколько строк текста, потом, подпрыгнув, садится на стол. Я ловлю себя на том, что восхищаюсь его грацией. Наверняка неуловимый. Он складывает руки на груди и терпеливо ждет, когда Каэдэ его представит.
— Дэй, познакомься — Паскао, — говорит она мне. — Он неоспоримый лидер наших неуловимых — очень, мягко говоря, хотел с тобой познакомиться.
Паскао протягивает руку, его бледные глаза впиваются в мои. Он улыбается во весь свой белозубый рот.
— Рад познакомиться, — говорит он возбужденной скороговоркой; на его щеках появляется румянец, когда я улыбаюсь в ответ. — Достаточно сказать, что мы все немало наслышаны о тебе. Я самый большой твой поклонник. Прям фанат.
Кажется, прежде никто не восхищался мной так открыто, разве что один парнишка из сектора Блуридж.
— Рад познакомиться с еще одним неуловимым, — отвечаю я, пожимая ему руку. — Мне наверняка найдется, чему у тебя поучиться.
Видя мое смущение, он выдает сатанинскую усмешку:
— Ой, тебе понравится каша, которую мы заварим. Можешь мне поверить: ты не пожалеешь, что к нам присоединился. Мы откроем новую эпоху в истории Америки. Республика даже не узнает, откуда ей нанесли удар.
Он возбужденно жестикулирует: сначала широко раскидывает руки, а потом будто бы развязывает узлы в воздухе.
— Наши хакеры последние несколько недель потихоньку перекоммутируют систему в денверской Капитолийской башне. Достаточно подсоединить проводок к громкоговорителю — и пожалуйста, мы ведем передачу на всю Республику. — Он хлопает в ладоши и щелкает пальцами. — Тебя услышат все. Похоже на революцию?
По мне, так это больше похоже на усложненный вариант моих действий в то время, когда я впервые столкнулся с Джун. Пытаясь добыть лекарство для Идена, я перекоммутировал громкоговорители на крыше дома. Но чтобы вещать на всю Республику?
— Да, будет забавно, — говорю я. — И что думаете транслировать?
Паскао смотрит на меня, удивленно мигая.
— Убийство Президента, конечно.
Паскао стреляет глазами в Каэдэ, та кивает, после чего он вытаскивает из кармана небольшой прямоугольный прибор.
— Мы будем снимать все до последней детали с того самого момента, как вытащим Президента из машины и немного постреляем в него. Наши хакеры будут наготове в Капитолийской башне с уже настроенными для трансляции экранами. Мы сообщим о победе всей Республике. Посмотрим, как они смогут нам помешать.
План настолько жесток, что у меня мурашки бегут по коже. Я вспоминаю, как снимали и транслировали на всю страну смерть Джона — мою смерть.
Паскао наклоняется ко мне, прикладывает руку к моему уху и шепчет:
— Но это даже не самое сладкое, Дэй. — Он отстраняется, и я снова вижу его зубастую улыбку во весь рот. — Хочешь знать, что на десерт?
Я напрягаюсь:
— Ну?
Паскао довольно складывает руки на груди:
— Рейзор считает, что Президента должен застрелить ты.
Джун
Денвер, штат Колорадо. 19:37. 24 градуса по Фаренгейту
Я приезжаю в столицу поездом (станция 42В) в самый разгар снежной бури; на платформе собралась целая толпа — люди хотят меня увидеть. Состав тормозит, и я смотрю на них сквозь тронутое морозом стекло. Хотя за окном холодища, народ собрался за временным металлическим ограждением — толкают друг друга, пихаются, словно приехала Линкольн или какая другая знаменитая певичка. Не менее двух столичных военных патрулей сдерживают толпу. До меня доносятся приглушенные крики:
— Назад! Всем зайти за ограждение. За ограждение! Если у кого окажется камера, он будет арестован на месте.
Странно. Большинство гражданских здесь вроде бы бедные. Из-за того что помогла Дэю, я теперь пользуюсь хорошей репутацией в трущобных секторах. Я перебираю проволочки на колечке из скрепок. Уже выработалась привычка.
Томас подходит к моему отсеку, наклоняется над полкой и говорит солдатам, сидящим рядом со мной:
— Ведите ее к дверям. Быстро.
Он стреляет в меня глазами, оглядывает мое одеяние (желтый тюремный жилет, тонкую белую рубашку). Ведет себя так, будто и не было никакого разговора в камере для допросов накануне вечером. Я сосредоточенно смотрю на свои колени. От одного вида Томаса меня начинает тошнить.
— Ей там будет холодно. Достаньте какое-нибудь пальто, — говорит он своим людям.
Солдаты держат меня под прицелом винтовок (модель ХМ-2500, дальнобойность — 700 м, самонаводящиеся пули, пробивают две бетонные плиты), поднимают на ноги. В пути я так внимательно разглядывала двух солдат сопровождения, что их нервы сейчас должны быть напряжены до предела.
Мои ручные кандалы лязгают. Если в меня выстрелят из такой винтовки, то я, скорее всего, умру от потери крови, куда бы ни попала пуля. Они, вероятно, думают, что я соображаю, как бы выхватить винтовку, когда они отвлекутся. Дурацкое предположение, потому что в кандалах я бы толком и выстрелить не сумела.
Конвоиры ведут меня по проходу к двери вагона, у которой на платформе ждут еще четыре солдата. Порыв холодного ветра пробирает нас до костей, и я поеживаюсь. Однажды я была близ фронта, когда мы с Метиасом выполняли наше единственное совместное задание, но то было летом в Западном Техасе. Я впервые в таком заснеженном городе.
Томас пробирается к началу нашей маленькой процессии и подает знак солдатам набросить мне на плечи пальто. Я принимаю его с благодарностью.
Толпа (человек девяносто-сто) смолкает при виде моего ярко-желтого жилета, и я, спускаясь по ступеням, чувствую их взгляды, прожигающие меня, как инфракрасные лампы. Большинство людей дрожит, они бледные и тощие, на них дырявые ботинки и драная одежда, неспособная защитить от холода. Несмотря на мороз, они все же пришли увидеть меня, и кто знает, сколько они ждали. Внезапно наваливается чувство вины за то, что я приняла пальто.
Мы доходим до конца платформы, почти до здания вокзала, когда я слышу окрик. Я поворачиваюсь, прежде чем солдаты успевают помешать мне.
— Дэй жив? — спрашивает парень.
Он старше меня, правда двадцати ему еще нет, но он такой низкорослый и худой, что его можно было бы принять за моего ровесника, если бы не лицо.
Я поднимаю голову и улыбаюсь. Солдат бьет юношу в лицо прикладом винтовки, а конвоиры хватают меня за руки и заставляют развернуться. Над толпой поднимается рев, воздух мгновенно наполняется криками. Среди недовольного ропота я слышу звонкие возгласы:
— Дэй жив! Дэй жив!
— Не останавливаться, — рявкает Томас.
Мы проходим в вестибюль — приток холодного воздуха мгновенно пресекается, когда за нами закрывают дверь.
Я ничего не сказала, но моей улыбки было достаточно. Да, Дэй жив. Патриоты наверняка оценят мои усилия по распространению этого слуха — им такое на пользу.
Мы проходим через здание к трем джипам. Когда отъезжаем от вокзала, направляясь к дугообразной автостраде, я с открытым ртом смотрю на город, мелькающий за окном. Обычно, чтобы попасть в Денвер, нужны веские основания. Без специального пропуска сюда могут приезжать только местные жители. То, что я оказалась здесь и вижу город изнутри, — явление необычное. Все укрыто белым одеялом, но сквозь снежный покров я вижу нечеткие очертания огромной темной стены, которая, словно плотина, опоясывает город, препятствуя наводнениям. Щит. Я, конечно, читала о Щите в начальной школе, но увидеть его своими глазами — совсем другое дело. Небоскребы здесь такие высокие, что вершины прячутся в тумане снежных туч, каждый террасированный уровень густо усыпан снегом, каждая сторона укреплена гигантскими металлическими опорными балками. Между зданиями то и дело мелькает Капитолийская башня. Время от времени я вижу лучи прожекторов, обшаривающие небо, и вертолеты, снующие вокруг небоскребов. Один раз над нами пролетают четыре истребителя. Я несколько секунд наблюдаю за ними (это «Жнецы» Х-92, экспериментальные самолеты, которые производятся пока только в столице, но они, видимо, прошли летные испытания, если инженеры позволяют им летать над самым центром Денвера). Столица — такой же милитаризованный город, как и Вегас, но еще более устрашающий, чем я себе представляла.
Голос Томаса возвращает меня к реальности.
— Мы везем вас в Колбурн-Холл, — говорит он с переднего пассажирского сиденья джипа. — Это обеденный зал в Кепитал-Плаза, где иногда сенаторы устраивают банкеты. Там часто бывает и Президент.
Колбурн? Из того, что мне известно, Колбурн — очень модное место встреч, а ведь изначально меня собирались поместить в денверскую тюрьму. Вероятно, Томасу поступили новые указания. Не думаю, что он прежде бывал в столице, но, как хороший солдат, он не теряет времени, глазея по сторонам. Я ловлю себя на желании увидеть Кепитал-Плаза — такая ли она громадная, как я думала?
— Там мой патруль вас оставит, вас передадут одному из патрулей коммандера Десото…
Патрулей Рейзора.
— …Президент встретит вас в королевском зале. Советую вам вести себя надлежащим образом.
— Спасибо за совет, — холодно улыбаюсь я отражению Томаса в зеркале заднего вида. — Отвешу книксен в лучшем виде.
Вообще-то, я начинаю нервничать. Меня с рождения приучали почитать Президента, и прежде я, ни минуты не колеблясь, отдала бы за него жизнь. Даже теперь, когда всплыла вся правда о Республике, я чувствую, как глубоко укорененная преданность пытается взять верх надо мной — в нее хочется закутаться, точно в знакомое теплое одеяло. Странно. Я ничего такого не чувствовала ни когда узнала о смерти Президента, ни когда слушала первую речь Ан