«Джун Айпэрис невиновна!» — гласит одна табличка.
«Где Дэй?» — вопрошает другая.
Конвоир грубо подталкивает меня:
— Вам тут нечего смотреть.
Он спешит провести меня по длинной лестнице в гигантский коридор какого-то правительственного здания. Звуки с улицы сюда не проникают, слышны только наши гулкие шаги. Девяносто две секунды спустя мы останавливаемся перед рядом широких стеклянных дверей, потом кто-то проводит тоненькой карточкой (размером приблизительно три на пять дюймов, черной, с отражающей поверхностью и золотым республиканским гербом в углу) по входному сканеру, и мы шагаем внутрь.
Полиграфкабинет имеет цилиндрическую форму, низкий сводчатый потолок и двенадцать серебряных колонн вдоль округлой стены. Охранники привязывают меня в стоячем положении к машине, которая обхватывает металлическими лентами мои предплечья и запястья; затем фиксируют холодные металлические датчики (общим числом четырнадцать) у меня на шее, щеках, лбу, ладонях, голенях и ступнях. Здесь очень много военных — двадцать человек. Шестеро — команда операторов полиграфа, у них белые повязки на рукавах и прозрачные зеленые щитки на лице. Двери сделаны из чистейшего стекла (на нем едва заметное изображение круга, разрезанного пополам, — так обозначают односторонние пуленепробиваемые стекла, то есть, если мне как-то удастся освободиться, солдаты извне смогут застрелить меня через стекло, но пули изнутри стекло не разобьют и выбраться наружу мне не удастся). За дверью я вижу Андена: он стоит с двумя сенаторами и двадцатью четырьмя солдатами охраны. Вид у него довольный, он погружен в разговор с коллегами, которые пытаются скрыть свое недовольство за напускными покорными улыбками.
— Миз Айпэрис, — говорит старшая по полиграфу.
Блондинка с очень светлыми зелеными глазами и фарфорово-белой кожей. Она спокойно разглядывает мое лицо и наконец включает маленький черный прибор в правой руке.
— Меня зовут доктор Садхвани. Мы зададим вам ряд вопросов. Вы, как бывший агент Республики, не хуже меня знаете, насколько эффективны эти машины. Мы уловим любое ваше колебание, малейшую дрожь руки. Я вам настоятельно советую говорить правду.
Ее слова — всего лишь вступительная уловка: она пытается внушить мне, что обмануть детектор лжи совершенно невозможно. Полагает, чем сильнее я буду бояться, тем острее буду реагировать. Я встречаюсь с ней взглядом. Не спеши, дыши спокойно. Глаза раскрыты, губы расслаблены.
— Замечательно, — отвечаю я. — Мне скрывать нечего.
Доктор проверяет датчики, зафиксированные на моем теле, потом рассматривает проекции моего лица, которые, вероятно, транслируются по всему помещению у меня за спиной. Ее глаза нервно бегают, на лбу у линии волос выступают крохотные капли пота. Она, похоже, никогда еще не тестировала такого знаменитого врага Республики. И уж определенно не делала этого в присутствии столь важной персоны, как Президент.
Как я и предполагала, доктор Садхвани начинает с простых вопросов, не имеющих отношения к делу.
— Вас зовут Джун Айпэрис?
— Да.
— Назовите дату вашего дня рождения.
— Одиннадцатое июля.
— Возраст.
— Пятнадцать лет, пять месяцев и двадцать восемь дней.
Я говорю бесстрастным тоном. Перед каждым ответом делаю паузу в несколько секунд, переводя дыхание в более поверхностное, отчего мое сердце начинает биться быстрее. Если они измеряют мои физические показатели, пусть видят изменения во время контрольных вопросов. Так им будет труднее разобраться, когда я и в самом деле стану лгать.
— Как называется начальная школа, где вы учились?
— Харион Голд.
— А потом?
— Уточните.
Доктор Садхвани чуть теряется, но берет себя в руки.
— Хорошо, миз Айпэрис, — говорит она, и я слышу в ее голосе раздражение. — В какой средней школе вы учились после Харион Голд?
Я смотрю на публику, глазеющую из-за стекла, — сенаторы избегают моего взгляда, делая вид, что крайне заинтересованы увивающими меня проводами, но Анден встречает мой взгляд без малейших колебаний.
— Харион Хай.
— Сколько вы там учились?
— Два года.
— А потом вы…
Я позволяю себе сорваться — пусть думают, что я плохо контролирую эмоции (и результаты тестирования).
— А потом я проучилась три года в Университете Дрейка, — обрываю ее я. — Меня приняли туда в двенадцать лет, а закончила я его в пятнадцать, потому что блестяще училась. Я ответила на ваш вопрос?
Теперь доктор меня ненавидит.
— Да, — холодно отвечает она.
— Хорошо. Тогда едем дальше.
Садхвани поджимает губы и смотрит на свой черный прибор, чтобы не встречаться со мной взглядом.
— Лгали ли вы прежде?
Она переходит к более сложным вопросам. Я снова ускоряю дыхание.
— Да.
— Лгали ли вы официальным лицам из армии или правительства?
— Да.
Сразу же после ответа на краю поля зрения я вижу странные искры. Моргаю два раза. Они исчезают, помещение снова обретает резкость. Я медлю секунду, но, когда доктор Садхвани замечает это и набирает что-то на своем приборе, заставляю себя вернуться в прежнее бесстрастное состояние.
— Лгали ли вы когда-нибудь профессорам в Дрейке?
— Нет.
— Лгали ли вы когда-нибудь вашему брату?
Внезапно кабинет исчезает, вместо него возникает мерцающий образ: знакомая гостиная, купающаяся в дневном свете, вырисовывается все четче, и я вижу белого щенка, спящего у меня в ногах. Рядом со мной, скрестив руки на груди, сидит темноволосый подросток. Метиас. Он хмурится, наклоняется, уперев локти в колени:
— Джун, ты мне когда-нибудь лгала?
Я моргаю, потрясенная видением. Это все подлог, говорю я себе. Детектор лжи генерирует иллюзии, имеющие целью сломать меня. Я слышала, что подобные устройства используют на фронте, где машина может воссоздавать сцены и внедрять их в голову, копируя способность мозга рисовать жизнеподобные видения. Но Метиас кажется таким реальным, словно можно протянуть руку и заправить его темные волосы за уши или почувствовать свою маленькую руку в его большой. Я почти верю, что и в самом деле нахожусь с ним в комнате. Закрываю глаза, но образ запечатлевается в моем мозгу, яркий, как день.
— Да, — отвечаю я.
Так и есть. Глаза Метиаса широко раскрываются от удивления и горечи, а потом он исчезает вместе с Олли и всей комнатой. Я возвращаюсь в серый полиграф-кабинет, стою перед доктором Садхвани, вижу, как она делает какие-то записи. Она одобрительно кивает за правильный ответ. А я пытаюсь сдержать дрожь в руках — опущенных и сжатых в кулаки.
— Очень хорошо, — бормочет она несколько секунд спустя.
Мои слова холодны как лед:
— Так и будете испытывать меня моим братом?
Доктор снова отрывает взгляд от своих записок:
— Вы видели брата?
Теперь она, кажется, расслабилась, капельки пота со лба исчезли.
Вот как. Они не контролируют мои грезы, не видят то, что вижу я. Но могут воздействовать на какие-то рецепторы, вызывающие воспоминания. Я гляжу на доктора с высоко поднятой головой:
— Да.
Допрос продолжается. Какой курс вы пропустили в Дрейке? Второй. Сколько предупреждений за плохое поведение вы получили за время учебы? Восемнадцать. Возникали ли у вас негативные мысли о Республике до смерти вашего брата? Нет.
И так далее, и так далее. Я понимаю, что она пытается вернуть мой мозг в нормальное психическое состояние, снизить уровень настороженности, чтобы спровоцировать физиологическую реакцию на вопрос по существу. Я еще дважды вижу Метиаса. Каждый раз, когда это происходит, я делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание на несколько секунд. Теперь доктор терзает меня вопросами о бегстве от Патриотов, о том, с какой целью я взорвала бомбу. Я повторяю то, что уже говорила Андену во время обеда. Пока все идет неплохо. Детектор лжи показывает, что я говорю правду.
— Дэй жив?
И тут передо мной возникает Дэй. Он стоит всего в нескольких футах, его голубые глаза как зеркало, я чуть ли не вижу в них себя. Улыбка озаряет его лицо, когда он на меня смотрит. Вдруг меня пронзает такое желание быть с ним, что я едва не падаю. Его здесь нет. Это имитация. Я выравниваю дыхание.
— Да.
— Почему вы помогли Дэю бежать, зная о его многочисленных преступлениях против Республики? Может быть, вы питаете к нему нежные чувства?
Опасный вопрос. Отвечая на него, я осаживаю свое сердце:
— Нет. Просто я не хотела, чтобы он погиб от моих рук за преступление, которого не совершал.
Доктор прекращает записывать и поднимает бровь:
— Вы рисковали практически всем ради едва знакомого человека?
Я прищуриваюсь.
— Такой вопрос характеризует вас не с лучшей стороны. Возможно, вы это поймете, когда кого-нибудь приговорят к казни по вашей вине.
Она игнорирует яд моих слов. Образ Дэя исчезает. Я выслушиваю еще несколько не имеющих отношения к делу контрольных вопросов, а потом:
— Вы состоите в Патриотах?
Снова появляется Дэй. На сей раз он так близко наклоняется ко мне, что его волосы, легкие как шелк, касаются моих щек. Он притягивает меня к себе и впивается в мои губы долгим поцелуем. Вдруг сцена резко меняется: вечер, дождь хлещет как из ведра, Дэй еле идет, из его раны на ноге капает кровь, оставляя за ним красный след. Он падает на одно колено перед Рейзором, а потом и эта сцена исчезает. Я стараюсь говорить ровным голосом:
— Состояла.
— Будет ли организовано покушение на нашего блистательного Президента?
На этот вопрос я могу ответить правду:
— Да.
— Знают ли Патриоты, что вам известно об их планах?
— Нет, не знают.
Доктор Садхвани смотрит на коллег, несколько секунд спустя кивает и снова обращается ко мне. Полиграф подтверждает, что я не лгу.
— Есть ли среди солдат, приближенных Президента, те, кто, возможно, участвует в заговоре?
— Да.
Еще несколько секунд молчания — доктор с коллегами проверяет мой ответ. Снова кивает. Теперь она поворачивается к Андену и его сенаторам.