Мои ботинки опускаются на косую крышу здания, соседствующего со станцией. Внимание солдат, оставшихся там, все еще отвлечено пылевым облаком. Я делаю маленький прыжок у края этой второй крыши, потом хватаюсь за фонарь и соскальзываю вниз. Мое приземление сопровождает приглушенный хруст ледка на мостовой.
— За мной! — кричу я.
Солдаты только сейчас замечают меня — еще одного ничем не выделяющегося военного в темной форме с черной полоской на глазах.
— Атака на склад! Похоже, наконец-то проявились Патриоты. — Я делаю знак обеим оставшимся группам. — Всем! Приказ коммандера! Быстро!
Затем поворачиваюсь и бегу по улице.
И конечно, тут же слышу грохот ботинок за спиной. Солдаты никогда не осмелились бы ослушаться приказа коммандера, они бы скорее оставили станцию без охраны, чем не подчинились приказу. Что ж, железная дисциплина Республики имеет свои положительные стороны.
Я все бегу.
Уведя солдат на четыре-пять кварталов мимо пыльного облака и нескольких складов, я резко сворачиваю в узкую улочку. Прежде чем они успевают добежать до угла, я бросаюсь на стену и, отталкиваясь ногами от кирпича, выкидываю вверх руки и цепляюсь за карниз второго этажа — теперь, чтобы взобраться на него, мне нужно лишь использовать силу инерции. Еще мгновение, и мои ноги твердо стоят на карнизе.
К тому моменту, когда солдаты сворачивают в проулок, я уже исчезаю в темной щели окна. Слышу, как останавливается первый, потом раздаются недоуменные восклицания. Что ж, момент подходящий. Я снимаю фуражку и распускаю светлые волосы. Один военный поднимает вверх голову и успевает увидеть, как я выныриваю из проема и поворачиваю за угол по карнизу.
— Вы видели? — слышится чей-то недоуменный крик. — Кто там — Дэй?
Пока я ищу носками опору между старыми кирпичами, поднимаясь на третий этаж, крики солдат из недоуменных превращаются в озлобленные. Кто-то приказывает остальным пристрелить меня. Я сжимаю зубы и забираюсь на третий этаж.
Пули рикошетят от стены. Одна ударяется в кладку в нескольких дюймах от моей руки. Я не останавливаюсь, а прыгаю к следующему этажу и одним движением цепляюсь за край наклонной крыши. Кирпичи внизу снова сыплют искрами. Чуть поодаль я вижу станцию — поезд уже прибыл, его почти не видно из-за пара; за исключением нескольких солдат, вышедших из состава, его никто не охраняет.
Я поднимаюсь по крыше, соскальзываю по другой стороне и перескакиваю на соседнюю крышу. Внизу военные бегут обратно к поезду. Вероятно, они уже поняли, что их обвели вокруг пальца. Я отрываю глаза от путей, только чтобы перепрыгнуть на следующее здание.
Расстояние до станции — два дома.
И вдруг — взрыв. Яркое свирепое облако устремляется вверх откуда-то из-за станции, и даже старинная крыша у меня под ногами сотрясается. От взрывной волны я теряю равновесие и падаю на колени. Тот самый взрыв, о котором говорил Паскао. Я несколько секунд вглядываюсь в адское пламя, размышляю. Туда сейчас бросят уйму солдат, это опасно, но если моя задача — показаться Республике, нужно сделать так, чтобы меня увидело как можно больше людей. Я поднимаюсь на ноги и пускаюсь бегом, на ходу засовывая волосы под фуражку. Солдаты внизу разделились на две группы — одна бросилась к месту взрыва, другая преследует меня.
Я резко останавливаюсь, проехав по крыше фут-другой. Военные пробегают прямо под зданием, на котором я затаился. Не медля больше ни секунды, я соскальзываю до края крыши и перекидываю тело через водосточный желоб. Ищу носками опору. Одна щербина в стене, другая. Я спрыгиваю на мостовую. Солдаты, видимо, только сейчас поняли, что потеряли меня, но я уже смешался с тенями на земле, теперь я бегу ровным темпом бок о бок с солдатами. Я направляюсь к поезду.
Снежная крупа становится гуще. Зарево взрыва освещает небо, я уже так близко к поезду, что слышу крики и грохот сапог. Удалось ли Паскао и остальным выжить? Я ускоряю шаг. В снежной пелене материализуются другие солдаты — я пристраиваюсь в цепочку вместе с ними, и мы вместе бежим вдоль поезда. Они спешат к огню.
— Что случилось?
— Не знаю — слышал, будто искра попала на груз.
— Невозможно! Все вагоны укрыты…
— Кто-нибудь, свяжитесь с коммандером Десото. Это дело рук Патриотов… прислали весточку Президенту… они…
И все в таком духе. Конца предложения я не слышу. Постепенно замедляю бег, оказываюсь позади цепочки и тогда ныряю в узкое пространство между вагонами. Все солдаты, которых я вижу, несутся к месту взрыва. Другие остались на месте взрыва пылевой бомбы. А те, что преследовали меня, вероятно, все еще в недоумении прочесывают улицы, по которым я убегал. Я выжидаю и, когда становится ясно, что рядом никого нет, выныриваю из своего укромного местечка и бегу вдоль путей, но уже с другой стороны. Снова распускаю волосы. Теперь только нужно подобрать подходящий момент для торжественного появления.
На каждом вагоне что-то надписано мелким шрифтом. Уголь. Меченое оружие. Боеприпасы. Пищевые припасы. Возникает искушение остановиться у вагона с едой, но я понимаю: во мне говорит мальчишка из Лейка. Напоминаю себе, что больше не питаюсь из мусорных баков, а в штабе Патриотов кладовка набита едой до отказа. Заставляю себя бежать дальше. Надписи, надписи. Поставки для фронта.
Вдруг я останавливаюсь как вкопанный. По ногам и рукам проходит дрожь. Быстро возвращаюсь, чтобы убедиться, не привиделось ли мне.
Нет. Символ вычеканен на металле. Я узнáю его где угодно.
Косой крест, перечеркнутый посередине. Мысли мои мечутся. В памяти всплывает красный знак, нарисованный баллончиком на дверях дома моей матери; чумные патрули, идущие от дома к дому по Лейку; Иден, которого увозят. Этот крест не может значить ничего другого: в вагоне едет мой брат или кто-то, имеющий к нему отношение. Весь интерес к планам Патриотов испаряется в один миг. Здесь, может быть, томится Иден!
Раздвижные двери вагона заперты, а потому я отхожу на несколько шагов, с разбега подпрыгиваю, быстро перебираю ногами по стенке вагона, цепляюсь за крышу и подтягиваюсь на руках.
В центре крыши круглый металлический люк — им, вероятно, пользуются, чтобы проникнуть внутрь. Я подползаю к нему, ощупываю пальцами кромку и нахожу четыре защелки. Я лихорадочно пытаюсь открыть их — солдаты могут вернуться в любую секунду. Толкаю крышку со всей силы, она отходит в сторону. Я пробираюсь в щель и спрыгиваю внутрь.
Приземляюсь с тихим стуком. Здесь так темно, что поначалу я ничего не вижу. Протягиваю руку, касаюсь чего-то — похоже на округлую стеклянную поверхность. Постепенно начинаю различать предметы.
Я стою перед стеклянным цилиндром высотой и шириной почти с вагон, сверху и снизу у него металлические диски. От него исходит очень слабое сияние. Внутри на полу я вижу какую-то фигуру, из одной руки у нее змеятся трубки. Я сразу понимаю, что передо мной мальчик. Его чистые коротко подстриженные волосы вьются мягкими волнами. Одет он в белый спортивный костюм, выделяющийся в темноте.
Громкое гудение в ушах заглушает все. Это Иден. Иден. Наверняка он. Мне выпал джекпот — я не верю своей удаче. Он здесь, черт знает как, в огромной Республике, по счастливой случайности я его нашел! Я его вытащу, мы бежим в Колонии раньше, чем я мог себе представить. Бежим прямо сегодня!
Я подскакиваю к цилиндру и бью по нему кулаком, надеясь отчасти, что он разобьется, хотя и вижу, что толщина его не менее фута, он пуленепробиваемый. Несколько секунд я даже сомневаюсь, что мальчик меня слышит. Но тут его глаза открываются. Мутные, они безумно мечутся, наконец пытаются остановиться на мне.
Я не сразу осознаю, что мальчишка вовсе не Иден.
Разочарование горечью обжигает мне язык. Он такой маленький, наверное, ровесник моего брата, что лицо Идена возникает перед моим взором и не желает исчезать. Значит, есть и другие, пораженные необычным штаммом чумы? Да, конечно, это более чем логично. С чего бы вдруг у Идена, одного на всю страну, проявился этот штамм?
Мы с мальчиком некоторое время смотрим друг на друга. Он видит меня, но, похоже, не может прогнать с глаз туман; он щурится, напоминая мне близорукую Тесс. Иден. Я вспоминаю, как от чумы сочились кровью его радужки… судя по тому, как мальчик за стеклом пытается разглядеть меня, он почти ослеп. Такой же симптом, скорее всего, мучает и моего брата.
Внезапно ребенок выходит из транса и со всей скоростью, на какую способен, ползет ко мне и прижимает обе руки к стеклу. Глаза у него бледные, матово-карие, а не зловеще-черные, как были у Идена, когда я видел его в последний раз, но нижние половинки обеих его радужек темно-алые от крови. Означает ли это, что мальчик — или Иден — идет на поправку и кровь отливает от глаз? Или наоборот, ему становится хуже, потому что кровь к глазам приливает? Радужки Идена были целиком заполнены кровью.
— Кто там? — спрашивает пленник.
Стекло приглушает голос. Он все еще толком не видит меня. Даже с такого малого расстояния.
Я тоже выхожу из транса.
— Друг, — отвечаю я хрипло. — Я хочу освободить тебя.
Стоит ему услышать мои слова, как его глаза широко распахиваются, на маленьком лице расцветает надежда. Я шарю руками по стеклу в поисках чего-нибудь, что открывает треклятый цилиндр.
— Как эта штука действует? Она безопасна?
Мальчик бьется о стекло. Он в ужасе.
— Помогите, пожалуйста! — восклицает он дрожащим голосом. — Выпустите меня отсюда, пожалуйста, выпустите!
Его слова ранят сердце. Может быть, то же самое происходит сейчас с Иденом, он в ужасе, он ослеп, ждет в каком-нибудь темном вагоне, когда я его спасу? Необходимо вызволить мальчика. Я прижимаюсь к цилиндру и говорю:
— Постарайся успокоиться, малыш. Ты меня слышишь? Не паникуй. Как тебя зовут? Из какого города твоя семья?
По лицу мальчика текут слезы.
— Меня зовут Сэм Ватанчи, моя семья живет в Хелене, штат Монтана. — Он яростно трясет головой. — Они не знают, где я. Вы можете им сказать, что я хочу домой? Вы можете?..