— Ты в порядке?
Она кивает, хмурит лоб и пытается сделать вид, что все хорошо.
— Все отлично. Кажется, я подхватила простуду или что-то такое. Ничего серьезного.
Я разглядываю ее в искусственном свете. Теперь, присмотревшись, я вижу: она бледнее обычного, ее щеки пылают от жара. Я сажусь, заставляю ее присесть, потом прижимаю ладонь к ее лбу и тут же отдергиваю.
— Господи, ты же горишь.
Джун пытается возражать, но наш урок словно забрал последние силы, ее снова ведет в сторону, и она опирается на руку.
— Ничего, все будет хорошо, — лепечет Джун. — Нам все равно нужно идти.
А я злился на нее, забыв обо всем, что ей пришлось пережить. Ну и скотина же я. Я обнимаю ее за спину, другую руку подсовываю под колени и поднимаю. Она прижимается к моей груди, обжигая горячим лбом мою кожу.
— Тебе нужно отдохнуть.
Я несу Джун в спальню, стягиваю с нее сапожки, осторожно кладу на кровать, укрываю одеялами. Она моргает, глядя на меня.
— Я не то хотела сказать. — Ее глаза подернуты пеленой, но эмоции легко читаются во взгляде. — Про деньги. И… я не…
— Помолчи.
Я убираю выбившиеся пряди с ее лица. Что, если она заразилась чем-то серьезным, пока была под арестом? Что, если подхватила вирус чумы?.. Но она же из высшего класса. Их вакцинируют. Я надеюсь.
— Пойду поищу какое-нибудь лекарство, а ты закрывай глаза.
Джун раздосадованно мотает головой, но даже не пытается возражать.
Обыскав все убежище, я все-таки нахожу невскрытый пузырек с аспирином и возвращаюсь к Джун. Она принимает две таблетки. Когда ее начинает трясти, я беру с других кроватей еще два одеяла и накрываю ее, но это ничуть не помогает.
— Ничего, пройдет, — шепчет она, когда я собираюсь принести еще одеял. — Сейчас уже не важно, как тепло ты меня закутаешь… Нужно пропотеть.
Она колеблется, потом протягивает руку:
— Можешь просто побыть со мной?
Больше прочего меня беспокоит слабость ее голоса. Я ложусь на кровать поверх одеял, прижимаю ее к груди. Джун слабо улыбается, потом закрывает глаза. Тело Джун так близко, что ее тепло передается мне. Я никогда прежде не задумывался, что ее красота такая хрупкая, потому что слово «хрупкая» вовсе не подходит к Джун… но сейчас, когда она больна, я понимаю, какая она слабенькая. Румяные щеки, аккуратные мягкие губы, огромные глаза в обрамлении длинных черных ресниц. Мне не нравится видеть ее столь уязвимой. Наша стычка все еще сидит у меня в подкорке, но сейчас необходимо выкинуть ее из головы. Ссора не пойдет нам на пользу. С нашими проблемами мы разберемся потом.
Вскоре мы оба засыпаем.
Что-то вырывает меня из сна. Пиканье. Несколько секунд я прислушиваюсь, пытаясь определить, откуда исходит звук, потом выбираюсь из кровати, не будя Джун. Прежде чем выйти из комнаты, трогаю ее лоб. Без изменений. Кожа влажная, значит она все же пропотела, но жар не прошел.
Я следую на звук в кухню и вижу: над дверью, через которую мы вошли в убежище, мигает крохотный огонек. Под ним угрожающе светятся красные слова:
ПРИБЛИЖЕНИЕ — ОСТАЛОСЬ 400 ФУТОВ
Холодный страх охватывает меня. Кто-то, вероятно, идет по туннелю к убежищу. Может быть, Патриоты или республиканские солдаты. Не знаю, что для нас хуже. Я разворачиваюсь и несусь туда, где оставил вещмешки с едой и водой, вытаскиваю несколько банок. Облегчив один мешок, я просовываю руки через ремни обоих, словно это обычный рюкзак, и бегу к кровати Джун. Она шевелится, слабо постанывая.
— Эй. — Нужно говорить спокойно и убедительно; я наклоняюсь, глажу ей волосы. — Пора идти. Вставай.
Я снимаю с Джун одеяла, оставляю одно, надеваю ей на ноги сапожки, беру ее на руки. Она сопротивляется несколько секунд, но я лишь крепче прижимаю ее к груди.
— Тихо, тихо, — шепчу в ее волосы. — Я тебя держу.
Она в полубессознательном состоянии устраивается у меня на руках.
Мы выбираемся из убежища в темноту туннеля, мои ботинки расплескивают воду и слякоть. Джун дышит часто и неглубоко, у нее жар. Пиканье становится все тише, а когда туннель делает несколько поворотов, звук переходит в слабое гудение. Я не удивлюсь, если услышу топот за спиной, но скоро совсем смолкает и гудение, и мы движемся в тишине. Кажется, тянутся часы, но Джун бормочет, что прошли сорок две минуты и тридцать три секунды. Мы идем дальше.
Этот участок туннеля гораздо шире первого, он тускло освещен редкими моргающими лампочками. Наконец я останавливаюсь и сажусь в сухом месте. Открываю бутылку и консервированный суп (по крайней мере, я так думаю — в темноте не разобрать, поэтому я просто срываю крышку с первой попавшейся банки). Джун снова трясет, но меня это не удивляет. Здесь холодно, настолько холодно, что изо рта вырываются облачка пара. Я плотнее закутываю Джун в одеяло, еще раз проверяю ее лоб, пытаюсь накормить супом.
— Не хочу есть, — бормочет она.
Джун прижимает голову к моей груди, и даже через одежду я чувствую, как горит ее лоб.
Я сжимаю ее пальцы. Мои руки так занемели, что даже это дается нелегко.
— Хорошо. Но воды ты выпьешь?
— Выпью.
Джун плотнее подвигается ко мне, кладет голову мне на колени. Придумать бы что-нибудь, чтобы она не мерзла.
— Нас преследуют? — спрашивает она.
Я прищуриваюсь, вглядываясь в темень за нами.
— Нет, — лгу я. — Мы давно оторвались. Расслабься и не беспокойся. Но постарайся не заснуть.
Джун кивает. Она перебирает что-то пальцами, я приглядываюсь — колечко из скрепок. Она словно набирается у него сил.
— Будь добр, расскажи что-нибудь.
Ее глаза полуоткрыты, хотя я и вижу: она борется с желанием их закрыть. Она говорит очень тихо, и мне приходится наклонять ухо к ее рту.
— О чем? — спрашиваю я, исполненный решимости не допустить, чтобы она потеряла сознание.
— Не знаю.
Джун чуть поворачивает голову, чтобы видеть меня. Помолчав немного, она сонным голосом говорит:
— Расскажи о своем первом поцелуе. Как это было?
Ее вопрос поначалу смущает меня — ни одной девчонке прежде не нравилось, если я заговаривал о других своих пассиях. Но потом я понимаю: Джун не такая, как все, возможно, она хочет использовать ревность, чтобы не уснуть. Не могу сдержать улыбки — она чертовски умна.
— Мне было двенадцать, — тихо начинаю я. — А девушке шестнадцать.
Джун настораживается:
— Ты, наверно, соловьем заливался.
— Может быть, — пожимаю я плечами. — Тогда я был неловкий — раза два меня чуть не убили. В общем, она работала на пристани в Лейке вместе с отцом. Она меня поймала, когда я пытался своровать еду из их ящиков. Я уговорил ее не сдавать меня властям. А еще в качестве компенсации она отвела меня в одну темную улочку около воды.
Джун пытается рассмеяться, но ее попытка заканчивается приступом кашля.
— И там она тебя поцеловала?
— Можно и так сказать, — усмехаюсь я.
Она удивленно поднимает брови, и я воспринимаю это как хороший знак. По крайней мере, теперь она в сознании. Я склоняюсь над ней, прикладываю губы к ее уху. От моего дыхания колышутся ее волосы.
— Когда я впервые тебя увидел — ты тогда вышла на бой против Каэдэ, — я подумал: вот самая красивая девчонка в мире. Я мог без конца смотреть на тебя. Когда я поцеловал тебя в первый раз…
Воспоминание переполняет меня, застает врасплох. Я вижу все до последней детали. Этого почти достаточно, чтобы прогнать навязчивый образ Президента, притягивающего к себе Джун.
— Так вот, именно тот поцелуй можно считать моим первым.
Даже в темноте я вижу тень улыбки на ее лице.
— Да. Заливаешься соловьем.
— Любимая, разве я тебе когда-нибудь лгал? — обиженно хмурюсь я.
— И не пытайся. Я тебя насквозь вижу.
— Справедливо, — тихо смеюсь я.
Наш разговор кажется шуточным, почти беззаботным, но мы оба чувствуем напряженность. Попытку забыть, скрыть. Последствия того, что никто из нас не может исправить.
Мы медлим еще несколько минут. Потом я собираю вещи, осторожно поднимаю ее и продолжаю наш путь по туннелю. Руки мои теперь дрожат, дыхание рваное. Никакого убежища впереди. Несмотря на влагу и холод в туннеле, я потею, как в разгар лос-анджелесского лета. Я все чаще останавливаюсь. Наконец делаю привал в сухом месте. Опустив Джун, я откидываюсь к стене.
— Передохну немного, — успокаиваю я Джун, давая ей воды. — Думаю, мы почти пришли.
Я уже говорил, что она очень чутка ко лжи.
— Мы не можем идти дальше, — слабым голосом говорит она. — Отдохнем. Тебе не выдержать еще один такой час.
— Туннель ведь должен где-то кончиться, — отмахиваюсь я от ее слов. — Мы, вероятно, уже прошли линию фронта, а значит теперь мы на территории Колоний.
Я замолкаю — эта мысль приходит одновременно со словами, по спине бегут мурашки. Территория Колоний.
И словно в ответ откуда-то снаружи доносится звук. Его источник высоко над нами. Я замолкаю. Мы прислушиваемся некоторое время, и вскоре звуки возвращаются — жужжание, рев, приглушенные толщей земли. Издает их какой-то крупный объект.
— Воздухолет? — спрашивает Джун.
Все стихает, но в туннель проникает ледяной ветер. Я поднимаю взгляд. Усталость настолько одолела меня, что раньше я не заметил, но теперь вижу крохотную прямоугольную щелку света. Выход на поверхность. Их тут несколько, расположены на потолке через неравные промежутки; возможно, мы уже некоторое время идем под ними. Я тяжело встаю на ноги, поднимаю руку и провожу пальцами по кромке щели: ровный, холодный металл. Я осторожно нажимаю.
Металл подается. Я нажимаю сильнее и сдвигаю его в сторону. Хоть я и чувствую, что снаружи ночь, на поверхности свет гораздо ярче, чем мы видели в последние несколько часов, и я зажмуриваюсь. Мне требуется секунда, чтобы понять: что-то холодное и светлое мягко падает на лицо. Я отмахиваюсь, не соображая, что происходит, и тут понимаю: это же снег. Сердце бьется чаще. Задвинув металлическую заслонку до упора, я стаскиваю с себя республиканскую военную форму. Будет смешно, если при первом шаге на эту землю обетованную меня пристрелят.