Доктор понимает, к чему приковано мое внимание, и устало отвечает на вопрос, прежде чем я успеваю его задать:
— Вы скоро увидитесь, миз Айпэрис, я вам обещаю. А теперь вы знаете, что делать. Закройте глаза и вдохните.
Я проглатываю раздражение и делаю то, что он говорит. Сквозь веки я вижу мигание света, а потом в мозгу и позвоночнике возникает холодное онемение. На нос и рот мне надевают гелевую маску. Я каждый раз убеждаю себя не впадать в панику во время этой процедуры, подавляю клаустрофобию — ощущение, будто я тону. Это просто проверка, убеждаю я себя. Проверка на промывку мозгов, которой я, возможно, подверглась в Колониях, проверка на ментальную устойчивость. Проверка, может ли Президент — Республика — полностью мне доверять. Только и всего.
Проходят часы. Наконец доктор говорит, что я могу открыть глаза.
— Прекрасно, миз Айпэрис, — говорит он, набирая что-то на своем планшете. — Кашель, может быть, еще немного вас помучает, но, думаю, худшее позади. Можете остаться подольше…
Он улыбается, видя, как я раздраженно сдвигаю брови.
— …Но если хотите переселиться в вашу новую квартиру, мы организуем переезд сегодня же. В любом случае блистательный Президент надеется поговорить с вами до того, как вы покинете госпиталь.
— А как Дэй? — спрашиваю я с плохо скрываемым нетерпением в голосе. — Когда я смогу его увидеть?
Доктор хмурится:
— Разве мы не говорили об этом? Дэя выпишут следом за вами. Сначала он должен увидеться с братом.
Я внимательно изучаю его лицо. Доктор отвечает неуверенно, и на то есть причина. Это как-то связано со здоровьем Дэя. Я отмечаю слабое подергивание лицевых мышц доктора. Ему известно нечто неизвестное мне.
Доктор возвращает меня к реальности. Он опускает планшет, выпрямляется и натянуто улыбается.
— Ну, на сегодня все. Завтра начнем вашу формальную интеграцию в Республику, вы получите новое назначение. Через несколько минут появится Президент, у вас есть несколько минут, чтобы подготовиться.
С этими словами он и медсестры забирают аппаратуру и уходят.
Я сижу на кровати, устремив взгляд на дверь. Темно-красная накидка на моих плечах не спасает меня от внутреннего холода. К тому времени, когда появляется Анден, я вся дрожу.
Он входит со своей особой грацией, в черных бесшумных туфлях и форме, его волнистые волосы идеально уложены, очки в тонкой проволочной оправе аккуратно сидят на переносице. Увидев меня, он улыбается и салютует мне. Этот жест рождает мучительное воспоминание о Метиасе, и я несколько секунд смотрю в пол, чтобы собраться. К счастью, он принимает мой жест за поклон.
— Президент, — приветствую я его.
Он улыбается, его зеленые глаза оглядывают меня.
— Как вы себя чувствуете, Джун?
Я улыбаюсь в ответ:
— Вполне неплохо.
Анден усмехается и опускает голову. Он подходит ближе, но не пытается сесть рядом со мной на кровать. Я по-прежнему чувствую приязнь в его глазах, в том, как он ловит мои слова, каждый мой жест. До него наверняка дошли слухи о моих отношениях с Дэем. Но если он знает о нас, то ничем этого не выдает.
— Республика, — говорит он, смущенный тем, что я поймала его взгляд, — то есть правительство, признало вас годной к службе здесь, в Денвере, в прежнем звании агента.
Значит, в Лос-Анджелес я не вернусь. Последнее, что я слышала о Лос-Анджелесе: карантин сняли, после того как Анден объявил о расследовании предательства в Сенате; Рейзора и коммандера Джеймсон арестовали. Могу себе представить, как теперь Джеймсон ненавидит меня и Дэя… От одной только мысли о яростной гримасе на ее лице мурашки бегут по телу.
— Спасибо, — говорю я после паузы. — Я очень признательна.
— Не надо благодарностей, — отмахивается Анден. — Вы и Дэй оказали мне огромную услугу.
Я коротко, неформально салютую ему. Уже чувствуется влияние Дэя: после его импровизированной речи Конгресс и военные подчинились Андену — протестантам позволили вернуться по домам без всякого наказания и освободили (на условиях полицейского наблюдения) Патриотов, арестованных при покушении. Если Сенат днем ранее еще не опасался Дэя, то теперь они его боятся. Сегодня в его силах лишь несколькими хлесткими словами разжечь революцию.
— Но… — Анден понижает голос, вытаскивает руки из карманов и складывает их на груди. — У меня есть для вас другое предложение. Думаю, вы заслуживаете гораздо более высокой должности, чем агент.
Я вспоминаю наше путешествие в поезде и слова, замершие на его губах.
— И о какой должности вы говорите?
Только теперь Анден решается сесть на кровать рядом со мной. Он так близко, что я чувствую его легкое дыхание на своей щеке и вижу едва заметную щетину на его подбородке.
— Джун, Республика еще никогда не была так нестабильна, как сейчас. Дэй остановил страну на краю пропасти, но мне выпало править в опасные времена. Сенаторы делят сферы влияния, а многие люди в стране только и ждут, что я оступлюсь. — Анден замолкает на секунду. — То светлое мгновение не гарантирует мне вечной симпатии граждан, мне одному не удержать страну.
Я знаю, что он говорит правду. Вижу на его лице тень усталости и разочарования — слишком большая ответственность легла на его плечи.
— В молодости мой отец правил на пару с моей матерью. Президент и его принцепс. То время было вершиной его могущества. Мне тоже нужен союзник, умный и сильный, кого я мог бы наделить властью над Конгрессом.
Я непроизвольно задерживаю дыхание, когда начинаю догадываться о характере его предложения.
— Мне нужен напарник, который будет держать руку на пульсе страны, человек чрезвычайно талантливый во всем, за что бы ни брался. И человек, который разделяет мои представления о том, как создавать страну. Конечно, никто не может в мгновение ока из агента превратиться в принцепса, потребуется интенсивная подготовка, обучение, специальное образование. Возможно, придется расти до этого поста многие годы, десятилетия, сначала пройти обучение в качестве сенатора, а потом уже занять позицию лидера Сената. Такая подготовка дается нелегко, в особенности если у человека нет опыта работы в Сенате. Конечно, будут и другие номинальные принцепсы, мои сторонники. — Он делает паузу, тон его голоса меняется: — Ну, что скажете?
Я отрицательно покачиваю головой, еще не до конца поняв суть его слов. У меня есть возможность занять пост принцепса — второго человека в стране. Почти все свое время я стану проводить в обществе Андена, выступая в поддержку каждого его шага на протяжении минимум десяти лет. Я не смогу видеть Дэя. Предложение Андена ставит под вопрос все мои планы на жизнь с Дэем. Почему Анден делает мне это предложение? Только ли из-за представлений о моих способностях? Или же сюда примешиваются эмоции: продвигая меня, он получает возможность проводить со мной больше времени. И как я выдержу конкуренцию с другими претендентами на пост принцепса? Они, возможно, на десятки лет меня старше и уже сейчас занимают посты в Сенате. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь сформулировать ответ как можно более дипломатично:
— Президент, я не думаю…
— Не буду на вас давить, — прерывает он меня, сглатывает и неуверенно улыбается. — Вы вольны отвергнуть мое предложение. И вы можете быть принцепсом без…
Неужели Анден зарделся?
— Вас никто не принуждает, — говорит он, не закончив предыдущей фразы. — Я… Республика будет вам только благодарна, если вы согласитесь.
— Не знаю, есть ли у меня необходимые качества, — отвечаю я. — Вам нужен кто-нибудь, кто справится с этим лучше меня.
Анден берет обе мои руки в свои:
— Джун, вы родились для того, чтобы потрясти основы Республики. Никого лучше вас нет.
Дэй
Поначалу я доктору не нравился. Наше чувство, конечно, было взаимным — у меня от госпиталей остались не самые приятные воспоминания.
Два дня назад, когда им наконец удалось снять меня с балкона Капитолийской башни и успокоить воодушевленные толпы, я, связанный, оказался в машине «скорой», которая доставила меня прямо в госпиталь. Там я разбил доктору очки, а когда они попытались осмотреть меня на предмет травм, разбросал по палате металлические подносы. «Кто ко мне притронется, — предупредил я, — сломаю, к чертям, шею». Персоналу пришлось связать меня. Я до хрипоты кричал, требовал показать мне Идена, грозил сжечь госпиталь, если его не привезут. Я звал Джун. Я требовал доказательств, что Патриотов освободили. Я просил показать мне тело Каэдэ, умолял похоронить ее по-человечески.
Они транслировали все это в эфир, потому что люди, собравшиеся у здания, хотели знать, что со мной обращаются хорошо. Постепенно я угомонился, а увидев, что я жив, люди в Денвере тоже стали успокаиваться.
— Но это вовсе не означает, что за вами не будет установлено пристальное наблюдение, — говорит доктор, когда мне вручают несколько республиканских рубах и военных брюк.
Он едва шевелит губами, чтобы на экранах нельзя было разобрать его слова. Я почти не вижу его глаз за стеклами маленьких круглых очков.
— Но Президент полностью простил вас, ваш брат Иден может появиться здесь в любую минуту.
Я спокоен. После всего, что случилось с момента заражения Идена чумой, я и представить не могу, что Республика вернет мне брата. Я только улыбаюсь доктору, сжав зубы. Он отвечает улыбкой, в которой очевидна неприязнь, знакомит меня с результатами анализов и сообщает, где я буду жить после выписки из больницы. Я знаю, ему хочется поскорее уйти, но вслух он этого не говорит — вся палата утыкана камерами наблюдения. Краем глаза я вижу монитор на стене, показывающий, что сейчас происходит с Джун. Судя по всему, ей ничего не угрожает, она проходит такое же обследование, что и я. Но тревога комком стоит у меня в горле.
— Есть еще кое-что, о чем я хочу сообщить вам приватно, — произносит доктор, я слушаю его вполуха. — Это очень важно. Вы должны знать, что обнаружилось на вашей рентгенограмме.
Я подаюсь вперед, чтобы лучше слышать, но тут из интеркома доносится голос: