— Доктор, привезли Идена Батаара Уинга. Пожалуйста, сообщите Дэю.
И мне теперь наплевать на все их идиотские рентгенограммы. Иден здесь! Прямо за дверью моей палаты! Доктор говорит мне что-то, но я несусь мимо него, распахиваю дверь и выхожу в коридор.
Сначала я его не вижу среди мелькания медсестер. Потом замечаю хрупкую фигурку на скамье — он сидит, болтая ногами; кожа здоровая, на голове копна светлых кудрей; на нем великоватая школьная форма и детские ботинки. Он кажется выше ростом, но, видимо, потому, что теперь может сидеть прямо. Он поворачивается ко мне, и я вижу, что на нем очки в черной проволочной оправе. Его молочно-багровые глаза напоминают мне о мальчике, которого я видел в вагоне в ту холодную дождливо-снежную ночь.
— Иден! — хрипло кричу я.
Он смотрит куда-то мимо, но на его лице расцветает удивительная улыбка. Он встает и идет вперед, но останавливается, когда понимает, что не знает, где я.
— Дэниел, ты? — спрашивает он неуверенно.
Я бегу к нему, поднимаю на руки, крепко прижимаю к себе.
— Да, это Дэниел, — шепчу я.
Иден только плачет. Рыдания сотрясают его тело. Он обхватывает мою шею с такой силой, что, кажется, никогда не отпустит. Я делаю глубокий вдох, чтобы сдержать слезы. Из-за чумы Иден почти потерял зрение, но он здесь, живой и здоровый, и у него хватает сил, чтобы ходить и говорить. Мне этого достаточно.
— Ряд тебя видеть, малыш, — сквозь комок в горле произношу я, взъерошивая его волосы. — Я скучал без тебя.
Не знаю, сколько мы так стоим. Минуты? Часы? Не имеет значения. Одна долгая секунда проходит за другой, и я как могу растягиваю мгновение. Я словно обнимаю всю мою семью. Брат так много значит для меня. По крайней мере, он у меня есть.
За спиной кто-то кашляет.
— Дэй, — говорит доктор.
Он опирается спиной на открытую дверь моей палаты, его лицо в свете флуоресцентных ламп мрачное и призрачное. Я осторожно опускаю Идена на пол, одну руку кладу ему на плечо.
— Идемте со мной. Обещаю, я долго вас не задержу. Рекомендую оставить брата здесь. На несколько минут. Уверяю, скоро вы вернетесь к нему, а потом вас обоих отвезут в вашу новую квартиру.
Я остаюсь на месте — я не готов поверить ему.
— Даю слово, — настаивает он. — Если я солгу, вам не составит труда уговорить Президента арестовать меня.
По сути, так и есть. Я жду еще секунду, жуя изнутри щеку, потом похлопываю Идена по головке:
— Я скоро вернусь, хорошо? Посиди на скамейке. Никуда не уходи. Если кто-нибудь попытается тебя увести — кричи. Понял?
Иден утирает рукой нос и кивает.
Я отвожу его назад на скамейку, а затем следую за доктором в палату. Он закрывает дверь, замок легонько щелкает.
— Так в чем дело? — нетерпеливо спрашиваю я.
Дверь так и притягивает мой взгляд, словно она исчезнет, если я не буду за ней следить. Я вижу на мониторе Джун — она сидит одна, кажется, чего-то ждет.
Но на сей раз доктора, похоже, не раздражают мои слова. Он нажимает кнопку в стене и просит отключить на камерах запись звука.
— Я уже говорил… В ваше обследование входило сканирование мозга на предмет изменений, осуществленных Колониями. Мы не нашли ничего, что вызывало бы беспокойство… но наткнулись на кое-что другое.
Он поворачивается, щелкает каким-то приборчиком и показывает на появившийся на стене экран с изображением моего мозга. Я хмурюсь, не в состоянии понять, что вижу. Доктор показывает на темное пятно внизу.
— Оно находится близ левого гиппокампа. Мы думаем, это старое образование, ему, вероятно, несколько лет, и оно со временем прогрессирует.
Я несколько секунд размышляю над словами доктора, потом смотрю на него. Пока мне все это кажется ерундой, прежде всего потому, что в коридоре меня ждет Иден. А еще потому, что скоро я опять увижу Джун.
— И? Что дальше?
— У вас случались приступы головных болей? В последнее время или в последние несколько лет?
Да. Конечно, случались. Головные боли у меня случаются с тех самых пор, когда я проходил обследование в Центральном госпитале Лос-Анджелеса. С той ночи, когда я должен был умереть, но убежал.
Я киваю. Он складывает на груди руки.
— По нашим данным, после того как вы провалили Испытания, над вами ставили эксперименты. Ставили эксперименты и на вашем мозге. Вы… гм… — Он откашливается в поисках подходящих слов. — Предполагалось, что вы скончаетесь довольно быстро, но вы выжили. Но теперь, кажется, последствия начали сказываться. — Он переходит на шепот: — Никому о вашей проблеме не известно, даже Президенту. Мы не хотим, чтобы страна снова провалилась в революционный хаос. Поначалу мы решили, что сможем вас вылечить, сочетая хирургические и медикаментозные средства, но, изучив проблему внимательнее, поняли, что новообразование слишком переплелось со здоровыми тканями вашего гиппокампа и стабилизировать ситуацию без существенного ухудшения ваших умственных способностей невозможно.
Я с трудом глотаю слюну:
— И что все это значит?
Доктор вздыхает и снимает очки.
— Это значит, Дэй, что вы умираете.
Джун
20:07. Два дня после освобождения.
Оксфордская высотка, сектор Лодо, Денвер.
Температура внутри 72 градуса по Фаренгейту
Дэя выписали вчера в семь утра. Я уже трижды вызывала его, но безрезультатно, и только два часа назад я наконец услышала его в наушнике.
— Джун, ты сегодня свободна? — Голос его прозвучал так слабо, что меня пробрала дрожь. — Не возражаешь, если я загляну? Хочу поговорить с тобой.
— Жду, — ответила я.
Больше мы не сказали друг другу ни слова.
Он скоро появится. Стыдно признаться, но, хотя я весь последний час пыталась занять себя — убирала квартиру, вычесывала Олли, — в голове все время одно: о чем собирается поговорить со мной Дэй?
Странно снова находиться в жилом помещении, которое принадлежит мне. Квартира обставлена бесчисленным множеством незнакомых вещей. Изящные диваны, великолепные люстры, стеклянные столы, паркет из дорогих пород дерева. Предметы роскоши, в окружении которых я теперь чувствую себя неловко. За окном ранняя весна, падает снежок. Олли спит рядом со мной на одном из двух диванов. После выписки из госпиталя солдаты привезли меня на джипе сюда, в высотку «Оксфорд», и первое, что я увидела в квартире, был Олли — он махал хвостом как сумасшедший и нетерпеливо тыкался носом в мою ладонь. Мне сказали, что Президент давно уже распорядился прислать мою собаку в Денвер и позаботиться о ней. Сразу же после того, как Томас арестовал меня. Теперь мне вернули пса, а вместе с ним — частичку Метиаса. Интересно, что обо всем этом думает Томас? Может быть, при следующей нашей встрече он, подчиняясь протоколу, поклонится мне в подтверждение своей неизменной преданности? А вдруг Анден приказал арестовать его вместе с коммандером Джеймсон и Рейзором? Не могу понять, что бы я почувствовала в такой ситуации.
Вчера похоронили Каэдэ. После кремации ей собирались выделить маленькую нишу в погребальной башне, но я настояла на более торжественных похоронах. На земельном участке. Квадратном футе ее личного пространства. Анден, конечно, согласился. Останься Каэдэ жива, где бы она была теперь? Приняла бы ее Республика в свои ВВС? Сходил ли уже Дэй на ее могилу? Винит ли он себя в ее смерти, как виню себя я? Может, поэтому он так долго не объявлялся после выхода из госпиталя?
И что теперь? Что будет с нами дальше?
20:12. Дэй опаздывает. Я не отрываю глаз от пола, не в силах ничего делать, боясь спугнуть его, если моргну.
20:15. В квартире раздается тихий звонок. Олли поднимает голову, шевелит ушами и повизгивает. Я вскакиваю с дивана. Дэй так бесшумно передвигается, что даже пес не услышал его шагов в коридоре.
Я открываю дверь и замираю на месте. Приветствия, которые я заготовила, застревают в горле. Дэй стоит передо мной, засунув руки в карманы, — он ослепителен в новенькой, с иголочки, республиканской форме (черной, с темно-серыми кантами вдоль края и по обшлагам рукавов, жестким диагональным воротником рубахи по фасону столичных войск; изящные белые неопреновые перчатки с тонкими золотыми цепочками торчат из карманов брюк). Волосы лежат на плечах сияющим водопадом, на них сверкают хрупкие весенние снежинки. Прекрасные глаза горят пугающей голубизной. Несколько снежинок блестят на длинных ресницах. Он неописуемо красив. Только теперь я понимаю, что никогда не видела его в нормальной одежде, я уж не говорю о военной форме. Я и не подумала подготовиться к такому зрелищу — к тому, что его красота может засверкать, как бриллиант чистой воды, если получит достойную огранку.
Дэй замечает мое восхищение и отвечает иронической улыбкой.
— Это для фотографии. — Он показывает на свое облачение. — Я на камеру пожал руку Президенту. Инициатива, как ты понимаешь, была не моя. Надеюсь, никогда не пожалею, что поддерживаю его.
Я долго собиралась с силами, и теперь мне удается скривить губы в ответной улыбке.
— Как тебе удалось улизнуть от толпы, собравшейся у твоего дома? — наконец спрашиваю я. — Ходят слухи, народ хочет, чтобы новым Президентом стал ты.
Он раздраженно хмурится и фыркает:
— Дэя в Президенты? Ну конечно. Я все еще не уверен, что мне нравится Республика. К ней надо привыкнуть. Что касается «улизнуть», так это я умею. Мне пока не хочется встречаться с людьми.
Я слышу печаль в его голосе и понимаю, что он все же побывал на могиле Каэдэ. Он откашливается, заметив, что я его разглядываю, потом протягивает мне бархатную коробочку. В его движениях есть какая-то вежливая отчужденность, она озадачивает меня.
— Вот, купил по дороге. Для тебя, дорогая.
У меня вырывается вздох удивления:
— Спасибо.
Осторожно беру коробочку, любуюсь ею секунду, потом поднимаю голову и смотрю на Дэя.
— И по какому случаю?
Дэй заводит волосы за ухо и напускает на себя беззаботный вид:
— Просто показалась мне миленькой.