26.
Но тогда и город можно считать центром науки, экономическим центром и ландшафтом одновременно. В любом случае – никакой ошибки. Согласно принципу относительности город – это и точка на карте, и пространство, и общность людей, и экономический центр, и центр культуры и науки. С точки зрения принципа дополнительности, чем больше таких взглядов с позиций разных наук, тем точнее наше знание о городе. Такой подход и называется межпредметным междисциплинарным – то есть лежащим вне одной научной дисциплины, основанным на соединении данных разных научных дисциплин. Такой подход необходим при описании таких сложных объектов, как общество, и таких сложных процессов, как глобальная эволюция27.
Петербург – это часть экономической инфраструктуры России, и изучать его должна экономика? Да… Но это часть истины. Петербург – это центр науки, и его изучением должна заниматься культурология? Да, это еще одна часть истины. Петербург – важнейший город русской истории, им должна заниматься история? И это тоже истинная правда. Часть этой правды. Петербург – географический объект, изучать его должна география? Конечно, и такой подход полезен.
Изучение города как ландшафта, в котором обитает человек; как антропогенного урочища, действительно не принадлежит к числу «общепринятых, стандартных и даже распространенных»28. Но такая возможность уже появилась; отказаться от такого взгляда на город означает получить о нем заведомо неполную информацию.
Уклонение от истины начинается не там, где появляется еще один ракурс, а там, где он объявляется единственно возможным, единственно правильным. Истина же тем полнее, чем больше взглядов с позиции разных наук бросим мы на Петербург. Чем больше наук для изучения города используем – тем получим не только больше знаний – но тем точнее поймем, что же такое Петербург.
И еще скромно замечу, что без географии мы все равно не поймем, что же происходит с людьми в Петербурге. Потому что обитают люди не в экономических инфраструктурах, не в культурах и социумах, а в домах, на улицах и площадях. То есть в географическом пространстве, в урочище. Формирование их отношения к миру происходит именно здесь, на улицах, площадях и внутри зданий. Без изучения Санкт-Петербурга как антропогенного ландшафта многие стороны его организации, истории, современной жизни, перспективы развития просто невозможно понять.
В. Н. Топоров первым подошел к тому, чтобы использовать географические понятия в своем анализе. Для него Аптекарский остров – это урочище; Топоров понимает этот термин исключительно как «особенное» или «отличное» место и описывает происходящее на Аптекарском острове исключительно в традициях гуманитарных наук. Владимир Николаевич применил новый метод – и потому смог многое, чего не могли его предшественники; однако применил метод непоследовательно, не пошел до конца, и потому многое упустил.
Топоров хорошо показал, кто собирался на Аптекарский остров, в это особенное место, почему там встретились именно такие люди и что из этого получалось. Но он не рассказал, что именно происходило с этими людьми на Аптекарском острове. Менялись ли они оттого, что здесь жили? Вопросы даже не поставлены. Тем более, Владимир Николаевич не описал Аптекарский остров как пространство, в котором обитает человек.
А ведь давно уже существует такой раздел географии, как антропогенное ландшафтоведение. Населенные пункты в этой дисциплине рассматриваются как особый тип ландшафтов – селитебные ландшафты. Стоит применить аппарат ландшафтоведения к исследованию городов – и многое, непостижимое до сих пор, становится понятным, вполне доступным для анализа.
Санкт-Петербургское городское урочище состоит из множества связанных между собой антропогенных фаций. Каждая антропогенная фация – порождение и природы, и человека.
Если даже одинаковый тип застройки распространяется в разных географических ландшафтах – уже возникают разные антропогенные фации. «Шлакоблочные пятиэтажные дома, связанные заасфальтированными дорожками и с пустырями между ними» могут находиться и в Петербурге, и в Крыму. А в Петербурге они могут располагаться на субстрате Карельского перешейка, поймы Невы, Васильевского острова… Каждый раз образуются новые фации.
Глава 7. Контрастность, мозаичность, вариативность
Среда, в которой оказывается человек в Петербурге, исключительно неоднородна. Но назвать такую среду «контрастной» уже не повернется язык. В этом слабость и многих рассуждений Л. Н. Гумилева. У него получается, что новые этносы возникают «на границах», но ведь возникновение этносов, культур и городов происходит не на абстрактном белом листе, который пересекают столь же абстрактные линии границ. В реальности мы имеем перед собой территорию, пространство, и по этому пространству проходят границы разного рода областей. Причем каждая граница тоже имеет свои размеры, а «зона стыка» – некую ширину. «Зоны стыков» двух географических сред могут быть такими большими, что возникает, например, спор о сущности лесостепи. Что это: граница между лесом и степью, или самостоятельная географическая зона?
Территорию Петербурга, конечно, можно назвать и контрастной, но этого недостаточно. Ведь территория эта является не просто местом пересечения разных границ, но неким единством, некой целостностью, важной и самой по себе, независимо от границ, тут проходящих. Вероятно, для таких целостностей нужно применить другой термин, который бы показывал именно внутреннюю неоднородность урочища. Такой термин – мозаичность, подчеркивающая неоднородность единого географического контура.
То же самое можно сказать и о Петербурге – множество различных фаций, разнообразные урочища от Кировского завода до Адмиралтейства. И все это – один Санкт-Петербург.
Застройка всех городов многообразна – хотя и в разной степени. Многие города располагаются на каких-то ландшафтных границах. Чем сложнее застройка и чем больше природных границ – тем больше возникает и фаций, этих элементарных ячеек городской среды. Разное число и в разной степени контрастирующих между собой антропогенных фаций делают городскую среду более или менее мозаичной. Чем мозаичнее территория – тем больше разнообразных ландшафтов можно увидеть на ней. Для описания таких явлений в географии широко применяется термин «емкость ландшафта». Чем больше территорий с разными характеристиками включает урочище, чем многообразнее условия внутри данного контура – тем выше его емкость.
Не только степи и леса могут быть в разной степени емкими, это касается деревень и городов. Везде одинаковая, безликая городская застройка производит удручающее впечатление. Емкость такого селитебного ландшафта очень низка; хорошо, если городок маленький – в какую сторону ни пойди, скучные невыразительные пятиэтажки быстро «кончаются». В Москве и в Петербурге порядки таких пятиэтажек могут тянуться на километры.
В Норвегии после Второй мировой войны шло массовое расселение в стереотипные индивидуальные дома. Был случай, когда городской муниципалитет вынужден был заставить всех владельцев домов вывесить на воротах портрет хозяйки! Дело в том, что многие малыши не могли найти свой особняк, возвращаясь из школы… Конечно же, емкость такого городского ландшафта ничуть не выше, чем темнохвойной тайги в Западной Сибири. Сравнительно с другими городами, Санкт-Петербург представляет собой чрезвычайно емкий антропогенный ландшафт.
В Санкт-Петербурге все время приходится оговаривать, что вот это сооружение единственное, а это урочище – исключительное в своем роде. Поэтому введем еще один термин не из числа общепринятых: уникальность, или, чтобы было «научнее» – феноменологичность ландшафта.
Конечно, любая точка поверхности Земного шара уникальна. Но все же два участка широколиственного леса могут быть очень похожи – пусть один из них находится в Германии, а другой – в штате Висконсин, в США. А такие географические феномены, как Ниагарский водопад в Северной Америке или каменные выходы Экстерштайн в Германии – явления действительно уникальные. Нигде в мире нет больше ничего подобного.
Города редко ставятся на местах, где присутствуют уникальные памятники природы. Жители Красноярска справедливо гордятся выходами сиенитовых скал – так называемыми Столбами. Столбы имеют причудливые формы, это старый, с прошлого века, пункт отдыха горожан. Их хорошо видно с левого берега Енисея, из старой части города.
Как правило, памятники природы находятся далеко от населенных человеком мест, движение к ним затруднено. А тут – памятник природы непосредственно в городе!
Петербург – не единственный город, расположенный на реке шириной от 600 до 1200 метров. Но это единственный большой город, раскинувшийся на такой широкой, полноводной, и притом такой короткой реке. Из 74 км протяженности Невы 38 приходится на город. Конечно же, уникальный облик городу придает далеко не только это обстоятельство. Кроме Невы, ее дельты, побережья Финского залива, валунов и наводнений, в Санкт-Петербурге много уникальных объектов, созданных руками человека.
Кремли и соборы есть в большинстве старых русских городов, но нигде нет Петропавловской крепости, Казанского собора, Зимнего дворца и Адмиралтейства. Это – уникальные сооружения, каким нет прямого подобия на Земле. Спас-на-Крови – прянично-московское сооружение. Таких храмов в стиле нарышкинского барокко – десятки в столице. Уникальность памятника именно в том, что он «перенесен» в Петербург.
Улица Марата или Василеостровские линии мало отличимы от любой среднеевропейской улицы в любом другом городе. Временами останавливаешься с изумлением: а почему это Петербург? Это же похоже на Берлин… Или на Краков? Непонятно… Тем более заурядны районы стандартной застройки в Автово или в Калининском районе. Но обычное есть везде. В Петербурге же много такого, чего нет нигде, никогда не будет и быть не может. Да еще эти уникальные места сопряжены между собой, образуя целые урочища – тоже совершенно уникальные. С балюстрады Исаакия можно увидеть Сенатскую площадь, Медного всадника и Стрелку Васильевского острова с Двенадцатью коллегиями и Менделеевской линией. С Дворцовой набережной отлично видны и Петропавловская крепость, и стрелка Васильевского острова.