Пятый этап, 1950–1980-е годы, – время возникновения многочисленных районов, застроенных в основном функциональными сооружениями разного назначения и многоквартирными жилыми домами. В это время возникло порядка 40 % территории современного города, застроенной промышленным способом. Это сооружения, в которых основные несущие конструкции выполнялись из металла и современных материалов, а не каменной кладкой.
«Исторический» Петербург, возникший на первых трех этапах, сохранился как ядро города. Созданное на четвертом этапе – попытка продолжения этого ядра… Она составила не более 15–20 % территории Петербурга.
Теперь вокруг исторического ядра вырос город, равный историческому по площади, а к 1970-м годам превзошедший историческую часть по населению. В этом новом городе сформировались новые городские урочища.
Возникли и новые, сопряженные с Петербургом города, застроенные тем же способом, а исторические города (Гатчина, Петродворец и другие) на удалении от исторического центра обзавелись окраинами, выполненными в том же стиле.
В городах-сателлитах тоже возникли новые урочища 2–5 порядков.
Шестой этап, начавшийся в 1990-е годы и продолжающийся до сих пор, трудно характеризовать – он далеко не закончен.
Новые городские урочища 5–6 порядков бывает трудно изучать еще и потому, что они не привлекают особого интереса и считаются менее важными. Притом, что огромный процент современного населения Санкт-Петербурга проживает именно в них.
Сегодня внутри охранной зоны ЮНЕСКО обитает порядка 750–800 тысяч человек. Не все историческое ядро города вошло в границы охраняемой зоны. Но и с учетом этого в историческом ядре Петербурга живет не более 1 млн человек.
Петербург изначально мыслился как город – символ новой эпохи. Трудно сказать, что вкладывал Петр I в понятие «новая эпоха». Петербург состоялся как символ петербургской эпохи в русской истории (1721–1917).
Но город, который мы знаем, создавался с 1769 года, тогда Екатерина II утвердила план регулярной застройки. Реализация этого плана определила планировку и архитектурный облик Петербурга – по крайней мере, его центральной части. Петербург строился и формировался добрые 200 лет. Три плана застройки города аккуратно сменяли друг друга. Но центральная часть Петербурга и сейчас выглядит такой, какой она была создана с 1769 года.
Если бы современный житель Санкт-Петербурга или хорошо знающий его приезжий перенеслись на машине времени в 1740-й или 1750 год, они бы не узнали города. Почти нет знакомых строений, а знакомые имеют другой облик. Даже Петропавловская крепость до перестройки 1830-х годов имела совершенно иной вид. Городские ансамбли организованы совсем непривычно; все площади и почти все улицы какие-то «не те».
А вот перенесясь в 1850-й, даже в 1840 год, наш современник обнаружил бы тот же самый, привычный город. Стоя возле Адмиралтейства или прогуливаясь по Дворцовой набережной, Пушкин и Гоголь наблюдали примерно ту же самую картину, что и мы с вами. Проводов для троллейбусов и фонарных столбов не было в тогдашнем Петербурге… Но были коновязи, вполне напоминавшие фонарные столбы. Единственный незнакомый элемент города составили бы плашкоутные, а не каменные мосты через Неву.
Таковы факты: Петербург, который мы знаем, реально начали строить с 1760-х годов и построили где-то к 1840-м. Примерно за 80 лет.
Примерно 60 % исторического Петербурга выстроили еще быстрее – с 1860-х по 1917 год. Это не императорский – это мещанский, интеллигентский, пролетарский Петербург. Это – памятник исторической России, но не ее аристократической части.
Улица Профессора Попова или набережная Каменного острова и сейчас почти точно такие же же, каковыми их видели их тот же Попов, Тимирязев, Вернадский, Бутлеров… Здания университета таковы, что очень легко представить себе – вот сейчас из-за угла вынырнет Менделеев…
А весь город в целом – памятник петербургского периода русской истории.
В сознании (и подсознании) людей оказались слишком прочно спаяны три весьма разных явления:
1. Петербург как знамя исторического периода (город отождествляется с эпохой);
2. Петербург как знамя культуры петербургского периода русской истории (город отождествляется с развитием культурного типа, который развивался не только в Петербурге);
3. Петербург как реально существующий город – однажды возникшее и существующее до сих пор, застроенное домами и населенное пространство.
Эти явления почти не различала русская эмиграция. Г. Иванов – едва ли не единственный человек этого круга, который любил Петербург до катаклизма. Но и для весьма равнодушного к этому городу В. Ходасевича; и для легкомысленной по молодости лет И. Одоевцевой; и для И. Куприна, чьей деятельной натуре ближе была теплая, динамичная южная Россия; и для космополита А. Вертинского – стоило им оказаться вне России, олицетворять ее стал именно Петербург.
Потому что Петербург был столицей? А разве для многих современных россиян, окажись мы навсегда в Китае или в Австралии, символом России станет Москва?
Явления срослись так плотно, что последнее время в «интеллектуальных» кругах принято скорбеть о «конце Петербурга», понимаемом именно как конец петербургского периода русской истории. Но даже эти рассуждения имеют косвенное отношение к городу Санкт-Петербургу. Исторический период канул в Лету – но город-то остался на месте и даже пострадал не очень сильно. Он продолжает играть в российской истории свою великую и загадочную роль.
«Мгновенно» возникшая архитектура создает еще один удивительный эффект – эффект вечного присутствия петербургского периода русской истории.
В любом другом городе житель или приезжий поставлены перед самой городской историей, воплощенной в камне. В Москве вы проходите мимо церковки XV века, видите дом сталинского модерна, упираетесь в псевдоклассицизм дворянской усадьбы начала XIX века, стоящей рядом с пятиэтажкой 1950-х годов… Таковы Волхонка, Моховая, Неглинная… большинство улиц и улочек в старой части города. В Москве динамика городской среды очевидна; она видна как раз потому, что все градостроительные периоды и культурно-исторические эпохи причудливо перемешаны. Все периоды «на месте», но каждый из них представлен небольшим числом объектов. Он не погружает в себя, не заставляет думать о себе, не подчиняет себе настоящее.
Не таков Петербург. В центре города мы попадаем в огромный ансамбль – в тот самый Петербург, который возник с 1769-го по 1917 годы. Любой современный житель города или приезжий поставлен перед этим – каким угодно, но только не современным городом.
Вот еще один контраст Петербурга – между современностью и этим историческим ансамблем.
В Петербурге вообще очень хорошо видно, какой она была, Российская империя. Не сусально-пряничная матушка-Русь, не идиллическая Россия, которую мы потеряли, а реальная и далеко небесконфликтная Россия – с царем и народовольцами, со студентами и монахами, с потрясшими Европу учеными и грязными юродивыми, вычесывающими на паперти вшей. Этот «дух России» через городской ансамбль очень хорошо передается всем. И современный человек поставлен перед теми, кто населял город века и поколения назад. Перед петербургским периодом нашей истории.
Глава 11. Каково жить в Петербурге
Действительно, хорошо ли жить в Петербурге? Или, скажем так: лучше ли жить в Петербурге, чем в Ярославле или во Пскове? Ответим сразу: в материальном отношении, конечно же, жить в Петербурге хорошо.
Но насколько уютно в Петербурге в смысле материальном, настолько же неуютно в плане душевном. Порой просто поразительно неуютно. Жизнь в Петербурге чревата напряженностью, страхом, неуверенностью, тревогой. В этом смысле жить в Петербурге намного менее комфортно, чем в Ярославле или во Пскове. Или, скажем, в Ростове-на-Дону.
Источники напряжения жителей Петербурга очень разные, и часто на одного человека действует по нескольку причин одновременно. Каково тем, кто поселился, сам того не ведая, в ультрапатогенных районах?!
Ну, Петербург как зона естественного отбора действует ведь не на всех. Есть все же в городе не только ультрапатогенные, но и геоселюберогенные области. Причем геоселюберогенные даже преобладают по площади. Но ведь и обитателям вполне комфортных мест ненамного лучше: на их глазах происходит «распад» жителей буквально соседней улицы. С генетическим шлаком в виде убийц, проституток, воров, идиотов разного сорта приходится иметь дело им самим и их детям.
Но даже если повезло, если семья сыграла с городом в рулетку – и выиграла. То есть если живет она вне всяких патогенных зон – и на эту семью обрушиваются все явления, связанные с северным положением Петербурга. Эти явления особенно остро воспринимаются недавними выходцами из глубины России, а их ведь большинство в каждом из поколений жителей Санкт-Петербурга. Кто сказал, что русские только однажды пережили шок оттого, что попали на север? Эти первые, основатели и строители города, их потомки – малая толика, исчезающе малая часть жителей Санкт-Петербурга.
Повторюсь: точно такой же шок переживала большая часть обитателей Санкт-Петербурга в каждом из населявших его поколений.
«До тех пор [до приезда в Санкт-Петербург] я никогда так ясно не представлял себе, что значит с е в е р н о е положение России и какое влияние на ее историю имело то обстоятельство, что центр умственной жизни на с е в е р е, у самых берегов Финского залива… – писал князь Кропоткин. – Как известно, Петербург – единственный из крупных городов, который лежит в зоне явлений, способствующих возникновению и развитию психофизиологического шаманского комплекса и разного рода неврозов».
Ну, допустим, Петербург не единственный в истории крупный город, лежащий в зоне «этих явлений» – Стокгольм, Хельсинки, Копенгаген, Упсала и Осло тоже находятся не совсем в тропиках. Но Санкт-Петербург – единственный в истории город, в который постоянно приходит новое население – приходит из мест, где «таких явлений» не бывает. Те, кто переселился в Стокгольм из деревень Смоланда или маленьких городков провинции Скараборг, родились и выросли на той же широте. Для них-то никакого шока не происходит.