Место, где пребывал «Гром-камень» до перемещения, находили не раз. Все эти места очень недостоверны. Даже громадные куски камня, находящиеся якобы на месте погрузки, вряд ли действительно принадлежат «Гром-камню» – они существенно отличаются по цвету.
Специально для транспортировки камня построили огромную платформу, перемещаемую на специальных параллельных желобах, в которых перекатывалось 30 шаров.
Пришлось разработать специальный процесс подъема камня, чтобы подвести под него платформу. Для проживания примерно 2 тысяч рабочих пришлось построить целую деревню. Платформу двигали несколькими воротами, а 46 каменотесов обрабатывали камень и во время движения. Для перевозки дождались морозов и начали путь 15 ноября – чтобы подмерзшая почва смогла выдержать тяжесть.
На берегу Финского залива соорудили специальную пристань. В дно вбили сваи, на которые опустилось притопленное судно: это дало возможность сдвинуть камень с причала на баржу. Дождавшись новой осени, камень привезли в Петербург 26 сентября 1770 года.
Сообщим исключительно важное: «Гром-камень» – это самый большой за всю историю человечества монолит, когда-либо передвинутый и использованный в архитектурных целях. После того как римские инженеры изобрели бетон и строительный раствор, перемещение «циклопических» глыб прекратилось. Невероятно трудная работа по извлечению и перемещению глыб весом в тонны и десятки тонн была необходима, пока не умели складывать сооружения из небольших камней, скрепляя их раствором. Отесывать камни так, чтобы между ними «нельзя было просунуть лезвие ножа», тоже было необходимо только до появления раствора, когда камни требовалось идеально подгонять друг к другу.
Объем крепостных сооружений Константинополя, возведенных в IV веке по Р. Х., и объем знаменитой пирамиды Хеопса примерно одинаковы. Но пирамида сооружена из блоков массой от 2,5 до 3,5 тонн, а крепостные стены Константинополя – из камней массой порядка 6–8 кг.
Перевозка «Гром-камня» стала операцией, многократно превосходящей любые строительные манипуляции в пространстве: до этого никогда не перемещали глыб, весящих больше 100 тонн. Это обстоятельство следует вспоминать всякий раз, когда очередной контактер с инопланетянами или искатель исчезнувших цивилизаций рассказывает, что только инопланетяне могли построить пирамиды, а человек в древности не мог совершить ничего подобного.
На этот раз перемещение монолита хорошо документировано, а в роли то ли атлантов, то ли инопланетян выступают хорошо известные лица, деятели русской истории. Отметим еще: без преувеличения все образованная Европа с интересом следила, как справятся в России с невероятно трудной научно-технической задачей.
Автором проекта стал глава комиссии по каменному строению в Санкт-Петербурге и Москве, президент Императорской Академии искусств в 1763–1795 годах, инициатор создания Смольного института и Воспитательного дома, личный секретарь императрицы Екатерины II с 1762 по 1779 год, Иван Иванович Бецкой. В Петербурге про Бецкого ходил стишок:
Иван Иваныч Бецкой,
Человек немецкой,
Воспитатель детской,
Носил парик шведской.
Но уважение к этому умнейшему человеку оставалось неизменным во всех классах общества.
Сам памятник весил 8 тонн. Бецкой предлагал изобразить Петра I, стоящего в позе Августа Октавиана с простертой вперед рукой и с жезлом в руке. Екатерина II видела императора восседающим на коне с жезлом или скипетром. Приехавший из Парижа великий мыслитель Дидро полагал, что надо воспроизвести фонтаны Версаля, о которых нам еще придется говорить. Памятник должен был стать фонтаном со статуей Петра I в центре, а вокруг – аллегорические фигуры. Вода же должна извергаться из ртов лягушек – опять же, как в Версале.
Статский советник академик Якоб Штелин не хотел фонтана и не стремился к тому, чтобы Петра I окружали вкусные для французов лягушки. Но он подробно описывал, что Петр I должен быть изображен в окружении аллегорических статуй Благоразумия, Трудолюбия, Правосудия и Победы. И что сии назидательные фигуры должны попирать ногами другие аллегорические фигуры: Невежества, Лености, Обмана и Зависти.
Когда Фальконе предложил свой вариант, он всем показался каким-то слишком простеньким. Ни фигуры монарха-победителя в традиционно торжествующей позе, ни аллегорий… Екатерина II первоначально была очень недовольна такой простотой и только постепенно прониклась новаторским для того времени замыслом.
При этом Фальконе предусмотрел немало символов, часть из которых была хорошо понятна в XVIII веке и перестала быть понятной нам. Петр I изображен в некоем очень условном одеянии. По словам скульптора, она «принадлежит всем нациям, всем мужам и всем векам; одним словом, это героическое одеяние». Одежда – символ простоты, символ пребывания вне времени, вне официальных рангов. Вместо седла Петр I сидит на медвежьей шкуре. Это тоже символ – символ России.
Понятнее нам, что лошадь под всадником – символ безмозглой природы, подчиненной воле великого человека. Это прекрасно чувствовал Пушкин с его знаменитой формулой, где Петр I «Россию поднял на дыбы». Так же хорошо это чувствовал Николай I, согласившийся взнуздать коней на Аничковом мосту. Первые варианты скульптур были сделаны намного более «вольными», но эти работы император дарил иноземным королям и окончательно утвердил статуи, отражающие разные стадии укрощения коней. В сознании интеллигенции надолго утвердилось мнение, что Николай I выразил таким образом ненависть к свободе. В действительности семантика замысла такова же, как и в Медном всаднике. Остальные смыслы «присоединились» уже позже.
В работе Фальконе законодатель и цивилизатор, Петр I, подчеркнуто динамичен, простирает вперед руку жестом римского приветствия. У пояса меч – все же воин. На голове – лавровый венок: победитель. Змея под ногами вздыбленного коня представляет одновременно и абстрактные «враждебные силы», и змею – символ сатаны. Все это замечательно, но что получилось?
На коне вскинулось бронзовое существо с лицом Петра в позе Георгия-Победоносца. Царь приравнен к одному из святых?! Говорят, на византийских фресках VI века Иисуса Христа иногда изображали с лицом императора Юстиниана… Тогда Медный всадник – аналогичный по масштабу пример кощунства.
Почти открытое обожествление Петра велось еще при его жизни, и сам Петр очень мало ему препятствовал. Петр присвоил титул «отец отечества», а в религиозной традиции «отцом» может быть только духовное лицо; «отцом отечества» – только глава всей Русской Православной Церкви.
Петр I допускал называть себя «богом» и «Христом», к нему постоянно относили слова из Священного Писания и церковных песнопений (слова, которые относимы вообще-то только к Христу). Так, Феофан Прокопович приветствовал Петра, явившегося на пирушку, словами тропаря: «Се Жених грядет во полунощи». После Полтавской битвы 21 декабря 1709 года Петра встречали словами церковного пения, обращенного к Христу в Вербное воскресенье: «Благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних, Бог Господь и явися нам…».
В более поздние времена, до самого последнего времени, «явление» Петра полагалось считать триумфальным шествием разума и просвещения, рассекающего царство полного мрака. Даже грязь и кровь его эпохи трактовались в романтическом свете – как неизбежность, на которую падает отсвет некоего мрачного величия.
Начинали уже современники Петра. Феофан Прокопович утверждал, что Петр «всю Россию, каковая уже есть, сделал и создал», а уйдя от мира «дух свой оставил нам». Петр Крекшин, один из первых биографов и историков Петра, всерьез продолжал эту линию: «Отче наш, Петр Великий! Ты нас от небытия в бытие произвел». И после Петра не смолкал славословящий хор, причем из людей очень часто умных, деятельных и по заслугам знаменитых.
Историк Татищев утверждал, что всем в своей жизни, а особенно «разумом» он обязан Петру. Кантемир писал «Петриду», посвящал Петру свои поэмы и «вирши». «Он бог твой, бог твой был, Россия!», – восклицал вполне благонамеренный Ломоносов. Примерно так же писал и совсем не благонамеренный Белинский:
Россия тьмой была покрыта много лет
Бог рек: да будет Петр – и был в России свет.
Медный всадник – зримое развитие тенденции превращения Петра в земного бога. Кощунство, смысл которого разделяли на протяжении веков люди очень разных убеждений.
На голове скачущего существа – лавровый венок, которым венчали триумфаторов. Что-то «римское» несет и надпись по латыни на одной и сторон постамента. Почему на латыни? Почему не на немецком, не на французском? Естественно, Фальконе стремился передать образ Петра-императора. Петра – главы империи, сравнивавшей саму себя с Римской. Отсюда и венок, и латинская надпись «Petro primo – Catharina secunda».
Вторая причина появления этой надписи – амбиции Екатерины II. Императрица не имела в своих жилах ни капли крови династии Романовых. Ее оставалось опираться на дворянство, подкупаемое фантастическими привилегиями, и воображать себя наследницей и продолжательницей Петра I. Этот код малозначим для потомков, но был очень понятен для современников: Екатерина II «делала» себя преемницей Петра, творила законные основания своего пребывания на троне. На одной из складок плаща Петра I скульптор оставил надпись «Лепил и отливал Этьен Фальконе парижанин 1778 года». Но надпись малозаметна и на прочтение образа воздействия не оказала.
Символики отождествления Российской империи с Римской в Петербурге вообще гораздо больше, чем сразу кажется. Д. С. Лихачев справедливо заметил: «Петру бесспорно принадлежит смена всей знаковой системы Древней Руси. Он переодел армию, переодел народ, сменил столицу, перенеся ее на Запад, сменил церковнославянский шрифт на гражданский, он демонстративно нарушил прежние представления о благочестивейшем царе и степенном укладе царского двора»41