И в более позднее время выкашиваемый, искореняемый всеми средствами «город трех революций» поднимал головы… порой головы совсем недавних переселенцев. Всю «советскую» историю в Петербурге что-то бродило, булькало, не могло успокоиться…
И самые последние в «советской» истории масштабные аресты «не таких» произошли именно в Петербурге. Они получили даже официальное наименование «ленинградской волны» арестов 1981 года: Азадовский, Рогинский, Савельев, Мейлах, Мирек, Клейн…
Характерно, что красные с самого начала чувствовали в Петербурге что-то не свое, что-то опасное для них. Многие поступки большевиков невозможно понять иначе как попытку фактически уничтожить Петербург.
Лидер охватившего Россию революционного безумия, с 1917 года Петербург оказался под властью большевиков. Нигде не было такого количества массовых депортаций прежнего населения. Даже после погубившего Санкт-Петербург голода и серии массовых расстрелов 1918–1919 годов Петербург вызывал некую смутную опаску. И «чистили» его на совесть, старательно пытаясь создать на месте города Петра город имени своего кумира.
Чудовищной силы удар обрушился на город – в первую очередь на его прежнее население. В 1917 году в Петербурге жило 2,3 млн человек. В 1918 – уже 1,469 млн – всего за год исчезло больше 800 тысяч жителей – целая треть5. В 1919 году петербуржцев осталось всего 900 тысяч, в 1920–740 тысяч. Огромное количество жителей города было расстреляно, сотни тысяч разбежались. Коммунисты убивали людей даже не за попытки сопротивления, а просто за то, что они принадлежали к тому или иному слою населения.
«Для нас нет и не может быть старых устоев морали и гуманности, выдуманных буржуазией для эксплуатации низших классов» – так писал член коллегии ЧК Мартин Лацис. И далее: «Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал словом или делом против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, образования или профессии. Эти вопросы и должны решить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность красного террора»6.
18 сентября 1918 года Зиновьев на Петроградской партконференции сказал: «Мы должны повести за собой девяносто из ста миллионов человек, составляющих население Советской Республики… Остальным нам нечего сказать. Их нужно ликвидировать». Цифры, конечно, примерные, но подход чудовищен: истребить 10 % жителей России – несколько миллионов человек.
ЧК – это конвейер смерти для того самого физического уничтожения «буржуазии», о котором говорил Зиновьев. И это механизм тотального ограбления России.
Подлежащие уничтожению проценты – общественная и экономическая верхушка, владельцы основных богатств России. Присвоенное ими имущество необходимо для мировой революции. ВЧК исходно создавалась как механизм получения денег. Очень многие люди исчезли в расстрельных подвалах именно потому, что у них были драгоценности, валюта, золотые монеты, коллекционное оружие, живопись. Мало ли еще чем можно помочь мировой революции…
А помимо массового истребления и массового ограбления – голод.
21 ноября 1918 году внутренняя торговля была объявлена государственной монополией, частные торговцы превратились в спекулянтов, которых преследовала ЧК.
Города всегда кормились силами крестьян или жителей пригородов, державших домашний скот и разводивших огороды. Эти полезнейшие люди вдруг – неожиданно для самих себя – перестали иметь право продавать в городах что бы то ни было: хлеб, молоко, творог, масло, капусту, картошку, мясо… Словом, совершенно никакие продукты. Нельзя: частный торговец стихийно порождает капитализм, а ужасы капитализма требуют решительной борьбы.
Исаак Бабель замечательно описал, как зимой 1918 года на перроне Московского вокзала в Петрограде «заградительный отряд палил в воздух, встречая подходивший поезд. Мешочников вывели на перрон, с них стали срывать одежду»7.
«Мешочники» – это как раз те, кто пытался провезти в город хоть какую-то еду. Ведь горожане за продовольствие были готовы платить любые деньги, отдавать хорошие вещи – и одежду, и мебель, и патефоны, и украшения, и золото… Что угодно.
Я лично знаком по крайней мере с тремя жителями современного Петербурга, предки которых были убиты во время «борьбы с мешочниками».
Наряду с жирующей верхушкой большевиков появилось новое слово: лишенцы. После введения первой советской конституции 10 июля 1918 года лишенцами стали называть тех, кто остался без политических прав. Но слово родилось раньше – так называли тех, кого власть лишала хлебных пайков.
К числу россиян «второй свежести» отнесли всех священников и детей священников, всех дворян и чиновников всех рангов царской России. По официальным же данным лишенцев было в Советской республике порядка 4–5 миллионов человек. В Петербурге лишенцы составили порядка миллиона.
Купить продовольствие нельзя, это страшное преступление, и кара за него одна – расстрел на месте. Пайка тоже нет, не полагается. Какая судьба ожидала лишенцев, хорошо видно хотя бы на примере Марии Александровны Гартнунг – старшей дочери Пушкина. Едва живая от голода, она несколько раз приходила на прием к Луначарскому; тот всякий раз обещал рассмотреть вопрос, она снова и снова являлась к этому «вершителю великих дел». Луначарский даже созывал своих людей посмотреть на настоящую живую дочку Пушкина, но никакой помощи не оказал: не имела права на паек эта старая дворянка. Мария Александровна, дочь Пушкина, умерла от голода в 1919 году. Существует версия, что пенсию ей назначили, но продуктовый паек не успели принести… Велика ли разница, пусть судит читатель.
Мою прапрабабушку, Капитолину Егоровну Спесивцеву, в девичестве Филатову, петроградский совет тоже лишил пайка. Она умерла от голода в страшную зиму 1919 года.
Ее сын, Петр Спесивцев, не умер от голода только потому, что хорошо умел рисовать, – рисовал цветными мелками портреты прохожих на тротуаре. Позже стал даже членом Союза художников. Кстати говоря, еще дед Петра Николаевича пахал землю – был крепостным мужиком в Тверской губернии. Так что даже с точки зрения классовой теории как-то все тут не очень однозначно…
Умиравшие от голода люди никак не фиксировались, не вносились в списки, не отмечались. Трупы вывозили за город и закапывали. И все. О гибели моих родственников не существует никаких документов. Если бы не семейная память, никто и не знал бы, что такие люди вообще когда-то существовали. Мне известно еще несколько таких же семей, где о погибших в 1919–1920 годах родственниках нет вообще никаких ни официальных, ни неофициальных сведений. Они бесследно исчезли, и все.
Еще одна категория «исчезнувших» – это уехавшие из Петрограда. Число их можно определить только очень примерно, никакая статистика не велась. Известно несколько крупных ученых, именно в 1918 году срочно переехавших в провинциальные города.
Самый известный из них, наверное, Владимир Иванович Вернадский, ставший в 1918 году профессором Таврического университета в Крыму, и его сын, Георгий Владимирович, срочно переехавший в Пермь, – как только Пермь была взята отрядом генерала Пепеляева.
Среди менее известных – Бернгард Эдуардович Петри. Один из самых ярких сотрудников Музея антропологии и этнографии Российской Академии наук в Петербурге, с 1918 года – приватдоцент педагогического факультета открывшегося Иркутского университета, в дальнейшем профессор. Учитель таких известных сибирских ученых, как А. П. Окладников и М. М. Герасимов, он прожил в Сибири еще 19 лет. «28 мая 1937 года Б. Э. Петри был арестован по делу немецких специалистов, обвинен в шпионаже в пользу английской и германской разведок, участии в немецко-японской, фашистской, диверсионно-разведывательной, правотроцкистской и панмонголистской организациях. Через шесть месяцев, 25 ноября 1937 г., профессор Петри был расстрелян»8.
Наверное, самим большевикам, анархистам, левым эсерам и прочим обезумевшим борцам с человечеством за свои бредовые идеи истребление петербуржцев виделось как борьба с «буржуями»: с теми 10 % населения России, которых они замыслили уничтожить. Вряд ли им приходило в голову, что главная опасность для них исходит даже не от живущих в Петербурге людей, а от самих дворцов, площадей, проспектов, улиц… Маловероятно, что самые интеллигентнейшие из них могли себе представить: даже если депортировать из Петербурга вообще все прежнее население, Петербург будет выворачивать наизнанку сознание заполняющих его пустоту «классово правильных» элементов. Вероятно, революционным психопатам искренне казалось, что они ненавидят «эксплуататоров» и «сатрапов», а не обычные внеклассовые улицы, прекрасные дворцы и чудные закаты над Невой. Но их ждали новые сражения с Петербургом.
Сколько же петербуржцев оставалось в городе к 1929 году? Если считать тех, кто родился в городе, то было их порядка 300– 500 тысяч человек. Из 2 млн тогдашнего населения это то ли 25 %, то ли даже 15 % всего населения. Причем в основном это неравноправная часть.
Но стоило пустоте расстрелянного, вымершего, разбежавшегося города начать заполняться – и уже в конце 1920-х с ними происходило то же, что и со всеми прежними волнами петербургского заселения: они неуклонно начинали превращаться в петербуржцев.
В 1939–1940 годах, вопреки всем депортациям и расстрелам, в Петербурге жило по крайней мере 300 тысяч прежних жителей – тех, кто обитал в нем до «эпохи исторического материализма». 10 % всего населения. Но и все остальные жители города находились на разных стадиях превращения себя в петербуржцев.
Трудно сказать, кто больше раздражал властей предержащих – коренные петербуржцы и их потомки, или же новые поселенцы, удивительным образом начинавшие вести себя так же, как прежние жители. Во всяком случае, во время Второй мировой войны власти предприняли действия, которые можно понимать только одним способом: как сознательное и последовательное убийство города.