Бандитов, вернее то, во что они успели превратиться к этому часу, Шелест с Пашкой нашли уже через несколько минут, в горенке. Оказалось их шестеро и все уже перестали быть людьми, но еще не стали мумиями. Мертвяками. По-видимому, они находились примерно на полпути, потому что кожа сморщилась и пожелтела, но еще не до такой степени, как у полностью омертвевших. У одного, без сомнений – у бывшего главаря, на мизинце левой руки красовался знакомый перстень.
Витька скользнул к столу, заваленному чем попало, в том числе вытряхнутыми из походных торб вещами. Сами торбы валялись тут же, у стола, рядом с пустыми бутылками и жбанами из-под бормотухи. Запаянные пакеты с перчатками, пинцетами и еще какими-то незнакомыми Пашке инструментами и приспособами, никуда не делись, нашлись в общей куче. Витька торопливо натянул перчатки, вооружился пинцетом и принялся стаскивать перстень с полуиссохшего пальца будущего мертвяка. Минуты ему вполне хватило.
Потом они торопливо набили торбы уцелевшими пожитками и найденной снедью, снарядились и покинули горенку. Посад они решили на всякий случай обыскать и правильно сделали: на пустом скотном дворе в дальнем загоне они нашли запертых шишкарей. К сожалению, не всех. В их узилище не нашлось ничего, что помогло бы самостоятельно освободиться, а запоры и двери были куда надежнее, чем в чулане, поскольку в дальнем загоне шишкари нередко держали молодых бычков, а это на редкость могучие животные – наляжет как следует, мало не покажется.
Шишкари быстро воспряли духом и разбрелись наводить порядок; Пашку и Шелеста сначала не хотели отпускать, но Шелест оказался непреклонен: сказал, что настолько важную информацию необходимо доставить куда следует как можно скорее. Тот факт, что важную информацию вообще есть куда доставить, сам по себе приободрял не хуже, чем чудесное освобождение из бандитского плена – шишкари после потери нескольких своих в хороший исход уже не верили.
И Пашка с Шелестом ушли, пообещав вскоре вернуться на щедрую и законную шишкарскую проставу.
По дороге они наспех перекусили у ручья. Пашкина голова все еще болела, но уже не так катастрофически, как сначала. Шелест явно пребывал в хорошем расположении духа, поскольку и из плена вырвались, и шишкарям помогли, и теория его блестяще подтвердилась. С такой добычей можно было показываться к головастым хозяевам, которые давно публиковались, когда сам Витька еще трудился простым лаборантом. А вот Пашка был мрачен и к репликам спутника должного внимания не проявлял, пока тот не остановился, не дернул его за рукав и возмущенно не вопросил:
– Да что с тобой, Пафнутий? Спишь на ходу? Или все-таки сотрясение? Радоваться надо – а он мрачный!
– Чему радоваться? – буркнул Пашка.
– Мы живы! Жизнь продолжается! Бандитам кирдык! Мало?
Пашка только вздохнул.
– Если так тупить – долго точно не проживем.
– Ты о чем?
– Да взяли нас как детей, – пояснил Пашка с неохотой. – Скажешь, нет?
– Если б нам не нужно было лезть в посад – хрен бы нас кто взял, – сказал Шелест убежденно. – Знали, на что шли, потому и рискнули. Зато шишкарям помогли.
– А если бы нас всех вместе посадили? – резонно возразил Пашка. – Из загона хрена бы мы выбрались, а ломиков там не держат.
– Да выбрались бы как-нибудь, – легкомысленно отмахнулся Шелест. – Шишкари в собственном доме от голода не умрут и взаперти навечно не останутся, это я тебе точно говорю.
– Ага, то-то мы их освободили, а не они нас, – саркастически напомнил Пашка.
– Ты пораженец! – заявил Шелест с гневом, больше показным, чем реальным. – Пораженец и пессимист! Так нельзя!
– Я не пессимист, – Пашка пожал плечами. – Я просто не верю в счастливые исходы на пустом месте. Да и вообще… вся твоя теория слишком красива, чтобы быть правдой.
– Это почему еще? – искренне изумился Витька.
– Да потому, что в жизни так не бывает. Никогда. Чтобы хорошим людям было хорошо, а плохим – плохо. Всегда бывает наоборот. Раньше правительство на нашей шее сидело, каталось в свои Куршевели и покупало «Роллс-ройсы», а мы молча пахали за грошик. Потом урки всякие что хотели, то и творили, а нам оставалось, как крысам, по углам жаться да крохи припрятывать, чтоб с голоду не сдохнуть. И вдруг оказывается, что гады начинают мертветь просто потому, что они гады, а хорошие люди могут не беспокоиться и жить себе по уму, по совести. Бред. Не верю.
– Но почему? Почему не веришь?
– Потому что человек по сути своей – жадная и тупая скотина. Хуже шакала. Он никогда не станет жить по совести, если можно прижать и обобрать ближнего, который слабее.
– Мы же живем?
– Мы не в счет, – пробурчал Пашка мрачно. – Мы идеалисты.
– Значит, настало время идеалистам пожить. Извини, Куршевеля и «Роллс-Ройс» не обещаю, но, может быть, через некоторое время при ходьбе через лес ружье нужно будет таскать только потому, что волки. От людей ружье станет ненужным.
– Не, – покачал головой Пашка. – В это – точно не верю.
– Да что ты заладил: «не верю, не верю», – Шелест начал злиться всерьез. – Мы не о религии говорим, в конце концов, а о науке. Может, с ее помощью именно сейчас будет достигнута вселенская справедливость и люди обретут потерянный рай?
– Какой рай, мы же не о религии, – напомнил Пашка ехидно.
– Я образно, – Шелест отмахнулся. – Представь: жить останутся только те, кто желает окружающим добра. А мертвякам… мертвяково. Разве плохо?
– Слишком хорошо, чтобы быть правдой, – убежденно сказал Пашка.
– А давай поспорим? – неожиданно предложил Шелест. – Если через три года я тебя где-нибудь встречу и мы оба будем без ружей, значит я выиграл. И тогда… и тогда ты должен будешь влезть на самую высокую сосну и трижды прокричать оттуда: «Да здравствует потерянный рай!»
Пашка опасливо покосился на приятеля.
– Ну, ты… загнул!
– Что, боишься?
– Нет. Просто помню, что из двух спорщиков один всегда дурак, а второй подлец. А я не хочу быть подлецом – еще омертвею ненароком…
– Ничего, от такой мелочи не мертвеют! Тем более что ты на самом деле желаешь такой правды, просто не веришь в нее, а этим биохимию не подпортишь! Ну так что, спорим?
– А если я выиграю?
– Тогда я что-нибудь сделаю. По твоему желанию.
– Придешь к пани Лидии, – мстительно произнес Пашка, – и назовешь ее старой стервой!
– Согласен! – Шелест с готовностью протянул руку и ворчливо добавил, когда спор был заключен: – Жаль, разбить некому, но мы же люди честные, правда?
Несколько минут они шли молча, перешагивая через лужи и обходя разросшиеся на дороге кусты.
– А еще знаешь, что я тебе скажу? – заметил Шелест, и вид у него был при этом задумчивый. – Путь к любому раю всегда начинается в аду. В нашем аду мы что-то засиделись. Пора бы наверх.
Пелена
Бойт ждал пятницы с отчаянием – ночь на субботу была первой ночью полнолуния. Значит, опять начнется… Боль во всем теле, приблизительно с полуночи. И слухи, слухи, ползущие по городку: «Вы слыхали? У Фарлингов сын пропал. И сарай сломан, а забор и вовсе в щепы…» «А следы, следы? Кто может оставлять такие следы на земле?» «Кто?» Потом, конечно, найдутся обезображенные останки молодого Фарлинга, жители торопливо попрячутся по домам, запирая двери и ставни, потому что покрасневшее солнце нырнет за горизонт и сразу же навалятся липкие июньские сумерки, а за ними – вторая ночь полнолуния.
Бойт удрученно вздохнул. Все началось недавно – это полнолуние всего третье. И все же… Уже четырежды находили истерзанные останки жителей Армидейла, неосторожно покинувших свои дома ночью. Несколько раз к утру оказывались полуразрушенными деревянные строения.
Городок погрузился в оцепенение. Обитатели отсиживались за мощными стенами старых каменных домов, понимая, что оборотень – кто-то из местных. Армидейл – такая глушь, что за ночь добраться от ближайшего селения можно разве что на самолете, а самолеты сохранились только в столице и, говорят, давно уже не летают. Горы и лес окружили городок с трех сторон, единственная дорога убегала на юг, где далеко-далеко, в неделе пути, лежит такой же замшелый городишко Гриборг.
Бойт торопливо шагал по улице, обдумывая то, что пришло в голову сегодня утром. Соседи безмолвно кивали ему – Бойт здоровался и сразу же опускал взгляд. Он боялся, как и все в Армидейле.
Правда, никто не мог узнать, что боится он совсем не того, чего остальные. Самое парадоксальное – больше всех боялся именно Бойт. Остальные боялись только оборотня. Бойт боялся всего – себя, сограждан. Боялся, что его разоблачат. Боялся неминуемой и неотвратимой расправы. Как ужасно терзаться страхом, которому виновник – ты сам! И ведь поделать ничего нельзя.
Бойт от бессилия зажмурился и до боли сжал кулаки.
Дом у него был старый и крепкий. Будь оборотнем кто другой, Бойт чувствовал бы себя вполне в безопасности за его массивными стенами.
Дверь глухо хлопнула, закрываясь. Бойт замер на пороге комнаты. Итак… Получится ли?
Лан неслышно подошел к сестре и положил руки ей на плечи. Васта испуганно вскрикнула, отшатнулась прочь. В глазах ее сверкнул ужас. Лан смутился.
– Прости… Я не хотел тебя испугать…
Сестра всхлипнула, опускаясь на табурет.
– Господи… Сколько это будет продолжаться?
– Прости, Васта. Мне кажется, я кое-что придумал.
Васта горько усмехнулась:
– Что ты мог придумать? Кто может справиться с этой тварью?
Лан не успел ответить – в наружную дверь постучали. Почти одновременно часы пробили десять вечера.
– Не открывай! – прошептала Васта, судорожно вцепившись брату в локоть. – Это ОН!
«Рано еще, до полуночи далеко…» – подумал Лан и вышел в сени. Васта не отпускала его руки.
– Не открывай!!!
В дверь опять постучали. Удары гулко отдавались во всем доме.