Роже закивал. Потом вздохнул:
– Интересно, как вы это делаете?
Дьюла невесело усмехнулся:
– Руками…
– А почему не ногами или, скажем, головой?
Дьюла усмехнулся шире:
– А вы попробуйте ногами совершить любое достаточно сложное движение. Человек для этого попросту не приспособлен. Не-ет, руки – это единственное, что может двигаться тонко, точно и выразительно. Даже в наручниках. Они ведь уже взяли меня однажды.
– И?
– Удрал. Слава Богу, руки впереди закрыли, а не за спиной. Двоих обработал и ходу… Но теперь они ученые. Второй раз не оплошают.
– А что происходит с людьми, которых вы обработаете?
– От меня зависит. Смотря как глубоко проникать. Можно обездвижить на час, на два. Можно навсегда. Можно усыпить. Ослепить или лишить слуха. Да что угодно – можно даже заставить вообразить себя кем-то иным – зверем, например. Или деревом. Что в голову взбредет, – Дьюла говорил равнодушно, словно о ценах на пирожки где-нибудь в Буэнос-Айресе, а Роже содрогался от каждого слова. Это все наверняка было правдой. От первого до последнего слова.
– Но если этому трудно и долго учиться, какой прок от этого спецслужбам?
Дьюла тускло уставился на Роже.
– Вы телевизор смотрите?
Роже кивнул, ожидая продолжения.
– Неплохо показать меня посреди любой гвоздевой воскресной программы, а? Бац! – и полстраны валяется. Они ко всему относятся как к оружию.
Роже потрясенно уставился на собеседника, на миг потеряв контроль над автомобилем.
– И вы сделаете это?
– А что стоит напичкать меня наркотиками? До невменяемости…
Шоссе стремительно рвалось навстречу.
– Улетать нужно, – глухо сказал Дьюла. – В Африку, в джунгли. К слонам.
Роже с трудом переваривал свалившиеся на его праведную голову новости. Впереди уже виднелась Барселона – первое, что бросилось в глаза, конечно, плотное облако смога, неотъемлемый спутник всех больших городов.
– Я сворачиваю в аэропорт, – сказал Роже, завидев указатель. – Как действуем?
Дьюла ответил сразу, видимо, давно все решив и продумав:
– Если захотите помочь…
– Захочу, – перебил Роже.
– Спасибо. Тогда вот деньги. Билет. Куда угодно. Лучше в Африку. Конго, Заир, Уганда – без разницы. Лучше, чтобы прямо сейчас. Ну, а там уж буду прорываться. Только осторожнее, если что подозрительное – ко мне не возвращайтесь. Ждите.
«Подозрительное, – уныло подумал Роже. – Дураки они, что ли, в этих своих спецслужбах?»
Дьюла остался в машине. Роже, стараясь выглядеть непринужденно, направился ко входу. В холле все было, как и везде на вокзалах: люди, чемоданы, игральные автоматы, эскалаторы и бары. Медленно пересекая зал, Роже шарил вокруг глазами. Сердце отчаянно колотилось, ноги слушались далеко не так охотно, как всегда. Пожалуй, на ниве разведчика Роже не снискал бы лавров…
У касс народу почти не было. Роже наклонился к окошку и почему-то вздрогнул. Возникшее предчувствие было очень нехорошим.
Он обернулся. Крепкие ребята в изысканных костюмах вели Дьюлу от машины с заломленными за спину руками. Ошибок повторять они не собирались. Роже подошел к самому стеклу. На него никто не обращал внимания. Только Дьюла тоскливо и безнадежно посмотрел на него и виновато опустил голову.
Роже маячил у прозрачной стены аэровокзала потерянно и одиноко.
– Как быстро… – пробормотал он шепотом.
Они и правда не дураки в этих своих спецслужбах.
А потом он остервенело жал на акселератор, глядя на мелькающие за окном деревья, судорожно ворочал рулем и упрямо твердил про себя:
«Выброшу телевизор! К чертовой матери!»
Средство от одиночества
Море было ласковое и спокойное, на светлый прибрежный песок оно посылало мягкие шуршащие волны, полные разноцветных солнечных бликов. Но Вилька прекрасно знал, что далеко не всегда оно такое. Силу и мощь взбешенных водяных гор он познал давно, и его любовь к морю смешивалась с почтительным уважением.
Вилька прищурился, не пуская в глаза яркое солнце, и направился к своему любимому месту. Холодный после ночи песок приятно щекотал ноги. Наверху, на обрыве, он замер.
Каждый день он видел эту картину и каждый день замирал от восторга на самом краю, там, где берег круто обрывался. Перед ним раскинулось оно – бесконечное и могучее море; высота позволяла видеть далеко, и он никак не мог привыкнуть, что это живое аквамариновое чудо принадлежит и ему тоже. Оно было изменчиво и непостоянно, вчера над волнами стлалась призрачная синеватая дымка, а сегодня воздух стал пронзительно прозрачен и горизонт угадывался где-то неимоверно далеко, а за второй косой играли дельфины.
– Пришли! – улыбнулся Вилька. – Вернулись!
Он часто играл с дельфинами, заплывал очень далеко. Плавал он феноменально. И, кроме того… Но об этом Вилька предпочитал не вспоминать.
Дельфины были знакомые. Они вообще очень игривый народ, и Вильку считали если не совсем своим, то, по крайней мере, больше, чем просто человеком. Иногда он ночевал с ними в море, а утром мать встречала его с отчаянием в глазах. Она молчала, но Вилька угадывал ее боль и еще сильнее замыкался в себе. Боль за него, за Вильку. Но тут он был бессилен.
Зажмурившись, Вилька подумал: «Хорошо бы сигануть прямо отсюда в море!» Но здесь было мелко, а летать Вилька, к сожалению, не умел. Вот дальше на запад, за маяком, – пожалуйста. Вилька не раз бесстрашно прыгал с пятидесятиметровой высоты, знал, что дна все равно не достанет. А здесь – мелко, от силы по пояс. Настоящая глубина начиналась дальше – за второй косой.
Вилька ушел вправо, где вниз змеилась узкая крутая тропинка. Он спустился уже наполовину, когда заметил внизу одиноко лежащую фигуру. Вилька нахмурился – никто не имел права посягнуть на его территорию. Туристы здесь никогда не появлялись, уходили либо на Евпаторию, либо на Донузлав. Курортники тянулись к обширным песчаным пляжам, а не к скалам и обрывам, и за все лето Вилька тут никого не встретил, оставаясь наедине с морем. Он искал одиночества и менял людское общество на море и дельфинов, а боли не чувствовал лишь потому, что давно привык к ней.
Внизу оказалась девушка. Травянисто-зеленый купальник, разбросанные по плечам волосы. И лежит лицом вниз, уткнувшись в сложенные руки. Рядом, под ивой, виднелась пара вьетнамок и бело-голубая динамовская майка.
«Лежит, – неприязненно подумал Вилька. – Как у себя дома…»
Он уже спустился и бесшумно приблизился на десяток шагов. А потом решил: ведь пришел он не к этой непрошеной девчонке, а к морю. Вот и пойдет к морю.
Все так же бесшумно он сбросил рубашку, совсем рядом с динамовской майкой, неслышно вошел в воду и, зайдя по колено, скользнул во встречную волну. Земля стала мерно уходить назад.
Минут через десять Вильку засекли дельфины, и спустя еще минуту он оказался окружен темными блестящими телами. Дельфины смешно попискивали и пронзительно свистели, дружелюбно толкая Вильку тупыми твердыми рылами, а Вилька дергал их за плавники и шлепал по теплым гладким бокам. Так они здоровались. С афалинами Вилька подружился позапрошлым летом, когда залечил рваную рану их старому вожаку, которого окрестил «Джоном», и странный союз человека, бежавшего от людей, и аристократов моря оказался очень крепким. Афалины все лето держались вблизи берегов, лишь изредка пропадая на несколько дней. Иногда Вилька встречал и других черноморских дельфинов – белобочек, но они были менее общительны, хотя и не менее дружелюбны.
В возне с дельфинами Вилька постепенно забыл о незнакомке. Потом он таскал бычков на донку у небольшого островка в семи километрах от берега, где давно устроил себе шалаш и запас: все необходимое для коротких визитов – от пачки соли и котелка до комплекта крючков и радиоприемника. Назад он собрался под вечер. Вновь объявились дельфины, охотившиеся где-то неподалеку, и Вилька, уцепившись за Джона, вмиг оказался у берега на второй косе. Ближе афалины обычно не подплывали, и Вилька, махнув им рукой, добрался до суши в одиночку.
И тут же вспомнил утро. От незнакомки остался только слабый силуэт на песке и цепочка следов, уходящая вверх по тропе. Вилька ухмыльнулся, подобрал свои вещи и побрел домой.
Мать вновь встретила его полным отчаяния взглядом. Вилька втянул голову в плечи и опустил глаза.
– Есть будешь? – тихо спросила мать.
Вилька замотал головой. Мать притянула к себе его вихрастую голову и прижалась щекой к вечно влажным и соленым волосам. Вилька вздрогнул и медленно отстранился. Мать снова посмотрела на него, и в глазах ее было еще больше отчаяния и боли.
Проснулся Вилька еще до рассвета. Матери уже не было, и он, наспех перехватив холодной картошки, снова направился к своему месту.
Замерев на несколько минут на обрыве, Вилька окинул взглядом зеркальную гладь, в которой зыбко отражалась небесная голубизна, и было непонятно, или это небо такое голубое, или море… Солнце тянуло из-за горизонта рыжие теплые лучи и озорно выглядывало краешком. Вилька полюбовался немного и, осыпая на склонах глину, спустился вниз. Под ивами было пусто. Усмехнувшись, он оставил на обычном месте рубашку и кепку (обуви летом Вилька не носил) и юркнул в холодную с утра воду. Заплывать никуда не хотелось, он стал нырять у первой косы, подолгу оставаясь под водой. Феерический подводный мир завораживал, и он жадно наблюдал за шустрыми полосатыми рыбешками, сновавшими среди камней и водорослей, за крапчатыми глазастыми крабами, важными медлительными медузами и бестолковыми суматошными креветками, обладателями потрясающе длинных фосфоресцирующих усов.
Девушку он заметил неожиданно – она стояла на обрыве, где совсем недавно стоял сам Вилька, и, наверное, так же восторженно смотрела на море, ибо что еще можно делать, так долго стоя на обрыве? Вилька сразу исчез под водой, сильно отталкиваясь ногами от песчаного дна, одолел полсотни метров до берега и спрятался за длинными ветвями ивы, сплошной зеленоватой завесой скрывших его ладную фигурку. Девушка осторожно спускалась по тропе, на ней были вьетнамки, вчерашняя длиннющая майка, доходившая ей до середины бедер, и большие темные очки. Вилька уставился на нее с крайним неудовольствием. Раз потревожив его, она осмелилась вновь появиться здесь. Это могло войти в привычку, а свое право на одиночество Вилька не собирался уступать никому. Девушка спустилась на узкую полоску песка перед водой и медленно пошла к ивам.