¾ Как сказать? Плакали... жарко молились... Прикладывались многие... Особенного ничего не происходило.
¾ А могу я осмотреть последние приношения чудотворной иконе? — вдруг быстро задал вопрос Путилин.
¾ О, конечно, конечно, достоуважаемый Иван Дмитриевич! — хором последовал ответ.
Но я ясно видел, что почтенное духовенство немало удивлено расспросами и желанием моего талантливого друга. Им ли, впрочем, было не удивляться, когда Путилин ставил, порой, в тупик искушенных деятелей на почве преступления или сыска?
...И вот пред ним целая гора всевозможных доброхотных даров святой иконе.
Чего тут только не было!
Рядом с бархатными, шитыми золотом, пеленами, находились скромные дешевенькие полотенца из грубого холста; там — жемчугом унизанная сумочка для святой ваты — лежала бок об бок с дешевеньким ситцевым платочком.
Путилин продолжал внимательно разглядывать приношения.
«Что может найти он здесь, в этих предметах? Какое они могут иметь отношение к возмутительному злодеянию?» — копошилась в голове мысль-догадка.
Вдруг я заметил, что он взял в руки широкое белое шелковое полотенце, расшитое цветными шелками, стал особенно пристально рассматривать его.
Все, в том числе и я, выжидательно и недоумевающе уставились на него.
¾ Помилуй Бог, какое странное полотенце! — громко произнес он.
¾ Чем? — быстро спросил я.
¾ В самом деле, что такое? — ближе придвинулись к Путилину духовные лица.
¾ Да... да так... рисунок узора занятный, — бесстрастно ответил он. И повернулся к духовным властям: ¾ Вы позволите мне оставить его у себя на некоторое время? Заинтересовался я им, очень уж небрежно и спешно заканчивали вышивание на нем. Смотрите, какие несуразно большие, неправильно кривые крестики выводили по канве на нем!
¾ Сделайте милость... хотя это и чужое приношение, но ради пользы дела...
¾ Да, да. Я вам верну его скоро, если... если оно...
И, распрощавшись, Путилин уехал со мной в гостиницу.
Там, в номере, он опять принялся за осмотр полотенца.
¾ Как хорошо начато. Удивительно искусная работа! И вдруг, такие скачки, прыжки, — бормотал он в полголоса.
¾ Скажи, пожалуйста, Иван Дмитриевич, что ты так пристал к этой вещи?
¾ Пристал? Браво, доктор, первый раз в своей жизни ты угадал, изрек истину! К этому полотенцу я действительно пристал, как муха к клею. И для того, чтобы отстать, мне надо даже вымыть руки.
И к моему изумлению, Путилин стал мыть руки у мраморного умывальника.
Когда в два часа я проснулся, номер был пуст. Путилина не было.
¾ Началось! — вырвалось у меня.
Если еще и теперь Замоскворечье полно самобытного уклада жизни, являя собою как бы городок в огромном городе-столице, то в те, сравнительно отдаленные, годы оно было, поистине, особым царством.
И имя этому царству было — «заповедное», «золотое», «темно-купецкое».
Здесь все, начиная от высоких богатых домов еще старинной, теремной архитектуры, окруженных высокими-высокими заборами, с садами, с голубятнями, с дубовыми амбарами и кончая запахом постного масла, чудовищно-толстыми рысаками, длиннополыми сюртуками «самих», несуразно-огромными бриллиантами и «соболиными» ротондами-шубами «супружеских жен и дочерей», — все говорило о глубоко своеобразном укладе.
Здесь было гнездо величайшего благочестия и величайшего самодурства, суровой скромности и дикого загула, когда ничем не сдерживаемая широкая душа-натура именитого купца прорывалась во всей своей, порой, неприглядной дикости.
Здесь жизнь начиналась и оканчивалась рано.
Когда еще «другая» Москва сладко почивала на белых пуховых перинах, Москва Замоскворецкая уже скрипела высокими, дубовыми воротами, говором приказчиков-молодцов, покрикиванием «самих», торопившихся на открытие своих складов — торговых заведений. Но зато и вечер наступал рано. Еще «та» Москва была полна движения, суеты, а тут уже наступало царство сна. Лишь порой из-за высоких заборов доносился злобный лай-вой цепных собак, да раздавался подавленный шепот в перемешку с поцелуями у ворот, куда тайком удирали от хозяев молодцы и молодицы, горячая кровь которых бурлила, тосковала в суровых купецких домах-монастырях.
Среди них особенно выделялся обширностью и богатством дом, принадлежавший богатейшему купцу-суконнику Охромееву. Это было целое поместье, где все говорило о могуществе заколдованной золотой кубышки.
Сам он был далеко уже не молод, ему шел шестой десяток. Крутой «ндравом» до лютого самодурства, то скупой до гаргантюанства, то показно-щедрый, как Крез, он был несчастлив в семейной жизни. Первая жена умерла, а о красоте ее вся Москва говорила; вторая жена попалась хилая, болезненная, рано состарилась и ударилась в ханжество; дочь единственная — неудачно была выдана замуж; один сын — спился, другой — плохо привыкал к их старинному делу — торговле.
И только «сам» не сдавался, безумно любя это дело, топя, порой, тоску, злобу, недовольство в целых потоках зелена-вина в заведениях, где машина так чудесно играет, хватая за сердце, «Лучину-лучинушку» и «Не белы снега».
Как и всегда, Охромеев в семь часов утра был уже на выезде из дома.
Сегодня он был особенно понур, угрюм, зол; вчера его «прорвало». Он рвал и метал, наводя ужас и трепет на молодцов и на всю дворню и только что собирался выехать, как увидел направляющуюся к нему фигуру седого человека, степенно благообразного, одетого солидно-скромно.
¾ Имею честь говорить с господин Охромеевым?
¾ Я-с самый. Что угодно? — далеко не приветливо рявкнул он.
¾ Мне необходимо переговорить с вами по важному делу.
¾ По какому такому делу? Некогда-с мне. Коли что надо — прошу в склад ко мне пожаловать... Да вы кто будете?
¾ Я вас попрошу немедленно уделить мне беседу, — властно проговорил прибывший. — Я не привык говорить о делах на дворе.
¾ А ежели я не желаю? — вскипел задетый за живое купец-самодур.
¾ Так я вас заставлю.
¾ Что?! Что ты сказал? Ты меня заставишь?
¾ Да, я тебя заставлю.
И тихо добавил:
¾ Я начальник С. -Петербургской сыскной полиции, Путилин. Так что вы, господин Охромеев, погодите меня тыкать. Если у вас, в Москве, это расчудесная любезность, то у нас, по-петербургски, это называется свинством. Поняли?
¾ Прошу извинить, ваше превосходительство. По какому случаю?.. — смущенно и хмуро усаживал нежданного гостя миллионер в своей парадной гостиной.
¾ Скажите, господин Охромеев, вы принимали у себя недавно икону Иверской Божьей Матери?
На лице миллионера купца, с которого уже соскочил последний угар тяжелого похмелья, выразилось сильное недоумение:
¾ Как будто принимали.
¾ Что это значит: как будто?
¾ А то-с, что чудотворная икона частенько бывает у нас. При этом я не всегда бываю. Занят, как можете сами полагать, по торговым делам.
¾ Кто же принимал икону?
¾ Супружница моя... Женщина она сирая, болезненная, молиться любит оченно.
¾ А вы не помните: такого-то числа была у вас чудотворная икона?
¾ Была-с. Это я помню, потому что на другой день дерзостный случай ограбления ее по городу разнесся.
¾ Вы присутствовали при приеме иконы?
¾ Нет-с. Не мог-с. По торговому обсуждению был занят. А вы, извините меня, ваше превосходительство, по какому случаю... по какой причине вы меня о сем случае допытываете?
¾ Сейчас я вам объясню, а пока... вам не знакомо это полотенце?
И Путилин, вынув полотенце, вышитое шелком, развернул его перед удивленным купцом.
¾ Нет-с... Понятия не имею о сем предмете.
¾ Кто в вашем доме может заниматься рукоделием? Ваша супруга, конечно, нет?
¾ Нет-с. А девушка у нее есть. Глаша, та, кажись, затейница по этой части.
¾ Кто эта девушка, господин Охромеев?
¾ Сиротка одна. Супруга моя — женщина сердобольная, приютила ее, она у нас пятый год живет... Лицом хоть не вышла, а девушка умная.
¾ Поведения она безупречного? Баловством не занимается?..
Замоскворецкий воротила даже руками развел.
¾ Слыхать — ничего не слыхал, а поручиться — как могу? Ноне, ваше превосходительство, народ баловаться начал. Примерно сказать, за дочь свою — и то не ответишь по совести. А все же, в чем дело-то именно у вас до меня?
Путилин, помолчав, вдруг встал и пожал руку толстосуму.
¾ Вот что, молчать вы умеете?
¾ Умею-с, когда требуется. Какие же мы были бы купцы, ежели языком звонили?..
¾ Верно. Ну, так вот что я вам скажу: у меня мелькнуло подозрение, что ограбление ризы иконы могло произойти вашем доме.
¾ Что-с?! — даже отшатнулся от Путилина Охромеев. Нет слов описать его изумление, граничащее со страхом, ужасом.
¾ К... как-с? Что-с? В моем доме... в моем доме ограбили икону?! Да вы как это, примерно: шутите, аль взаправду говорите?
¾ Боюсь, что правду, хотя поручиться тоже не могу, — твердо произнес благороднейший сыщик.
Лицо купца-суконника стало страшно. Оно побагровело, жилы напружились на лбу.
¾ Что ж это такое?.. Такое поношение... такая поганая мерзость на мой дом... Да я к митрополиту пойду! Да я все власти на ноги поставлю! Да как же это вы так мой дом грабительским называете?
Охромеев хватался за косой ворот рубашки, словно его душило.
¾ Успокойтесь, голубчик. Придите в себя и слушайте меня внимательно. Я пришел к вам не как враг, а как друг, чтобы избавить ваш дом от гласного позора. Вы — не при чем, кто же в этом может сомневаться? Но вы сами сказали, что за других ручаться нельзя. А, что, если эта самая девица-сиротка устроила эту штуку?
¾ Кто? Она? Эта девчонка — Глашка?!
¾ Именно, если она? Вот мне и необходимо тайком, без шуму и огласки понаблюдать, разнюхать, проследить. Я предлагаю вам следующее: я останусь у вас в доме на некоторое время. Вы представите меня вашей супруге, как своего старинного друга-приятеля, купца. Долго я вас не утружу своим присутствием, будьте покойны. Если я ошибся, тем лучше для вашего дома; если я окажусь прав, то это тоже будет лучше, чем если бы я начал действовать строго официально. Будет гораздо меньше шуму, огласки. Ну-с, вы согласны?