¾ Никогда! Лучше убью тебя, лучше руки наложу на себя...
¾ Ру-ки на-ло-жешь на себя? — вдруг задумчиво, членораздельно произнес Вася.
Какая-то глубокая борьба, по-видимому, происходила в нем.
Он опять встал и подошел к Глаше. Обняв ее сильной рукой, низко склонившись к ней своим вызывающе красивым лицом, он глухо зашептал:
¾ Слушай. Последнее предлагаю тебе, я уеду на побывку в деревню: ты останешься здесь... Я месяца через два выпишу тебя... тогда мы окрутимся. Идет, Глаша?
¾ Нет! Нипочем на это не согласна... Ты, знаю я тебя, — вор-парень. Сам говоришь: опостыла я тебе... Обманешь! Убежишь, а там ищи ветра в поле. Ловкий ты, Васенька! Ха-ха-ха!.. Прости меня! Либо сейчас бежим вместе, либо...
¾ Либо что? — свистящим шепотом спросил охромеевский молодчик.
¾ Либо хоть на каторгу, хоть в петлю, все едино!
¾ На каторгу? Ну, нет, змея постылая, на каторгу не хочу... А вот в петлю... тебя можно!
¾ Что ты?! Пус... пусти... пом... помо... помогите!.. — жалобно вырвался подавленный крик некрасивой девушки. Вырвался — и замер, потонув в горенке.
Одной рукой зажимая рот Глаше, другой красавец парень схватил полотенце и стал обматывать его вокруг ее шеи.
¾ Стой... стой... Шалишь, не вывернешься, змея! Да не кусайся, дьявол, не выпущу! Руки на себя наложить захотела? Ну, вот и наложишь, на этом вот крюке покачаешься... Добром не хотела — околевай, постылая, — хрипел он, затягивая полотенце мертвым узлом.
¾ Не тем полотенцем, негодяй, душишь, этим вот надо! — загремел в горенке «сиротки» громовой голос Путилина.
Он выскочил из-под кровати и, зная «лихость» преступного парня, с револьвером в руке бросился на него.
Тот, в ужасе и страхе, выпустил девушку из своих крепких объятий, отшатнулся, застыл, замер.
¾ Попался! — бешеным воплем вырвалось у него.
Одной рукой Путилин угрожал Васеньке револьвером, другой — распустил полотенце с шеи несчастной соучастницы преступления.
¾ Да, ты попался, Васенька, — невозмутимо спокойно ответил Путилин. — Понял теперь, куда я приглашал тебя давеча, когда ты киот купчихи исправлял.
¾ Как не понять... Понял! — с перекошенным от злобы лицом проговорил он с поразительным самообладанием. — Почуял ваш проклятый дух.
¾ Что же этот дух: лучше или хуже ладана пахнет?
Красавец-парень молчал.
Путилин подошел к нему вплотную.
¾ Слушай меня, Василий, теперь внимательно... Хочешь ты впутывать в эту историю эту девушку или не хочешь?
¾ А то как же? — нагло сверкнул он глазами. — Вместе, чай, икону ограбили.
¾ Ты лжешь, она была только твоей покорной, безвольной соучастницей. Она действительно вышила полотенце, но ведь это ты намазал его патокой и в ту минуту, когда она вешала его на икону, ты, прикладываясь, под ее прикрытием быстро выдавил стекло и железными острыми зубцами сорвал, «срезал» кончик с драгоценными камнями. Потом она этим широким полотенцем прикрыла икону... Ничего не было видно, заметно. Так?
¾ Так.
¾ Так зачем же тебе ее впутывать? Ведь, ты ее натолкнул на это святотатственное дело? Ведь ради любви к тебе она пошла на него?
¾ Нет, уж вместе, господин сыщик, — злобно тряхнул кудрями Васенька.
¾ Хорошо. Но помни, что в таком случае ты будешь судиться и за покушение на убийство. Ты, ведь, удавить ее сейчас хотел. Так вот решай: забирать ее или нет. Неужто она мало наказана. Ведь ты ее обесчестил.
¾ Сама отдалась, — понуро ответил красавец-парень.
¾ Ну, Василий? Я жду. Камни при тебе?
¾ Зарыты...
¾ Укажешь?
¾ Э-эх! — исступленно заревел он, точно бык, ведомый на заклание, и вдруг грянулся перед иконой на колена.
¾ Грех попутал... Дьявол соблазнил! От Бога уйти захотел. Вяжите меня, господин начальник, тяжко мне, тяжко...
И нудно, мучительно нудно зарыдал.
¾ Что ж, брать и ее, твою горемычную полюбовницу Глашу?
¾ Нет... Бог с ней... сама, знать, судьба развязала нас... Эх жизнь-то свою ни за что погубил!..
Только один Охромеев присутствовал при том, как из ямки в саду вытаскивались зарытые драгоценные камни.
¾ О, Господи! — шептал он. — В моем доме — и этакое грабительство!
— Где вы пропадали, достоуважаемый Иван Дмитриевич? — взволнованно бросился начальник московского сыска к приехавшему Путилину.
¾ А что, разве есть что важное? — спокойно спросил Путилин.
¾ Да как же: преступника выследили! Иванов арестован в деревне. Я бросился вчера к вам. Ваш чудак-доктор ровно ничего не мог мне объяснить, где вы находитесь. Он страшно взволнован...
¾ Досадно! — усмехнулся Путилин.
¾ Что именно? — насторожился «московский Путилин».
¾ Досадно, что арестовал и привез вам лже преступника. Я — попался. Вы — посрамили меня, коллега... Хотя камни…
¾ Что?! Выпривезли преступника? Камни? Какие камни?!
¾ Вот эти.
И Путилин положил на стол венчик с крупными драгоценными камнями.
¾ Господи, да как же это?! Откуда?
¾ Ай-ай! Стало быть, налицо два преступника? Дело усложняется.
Московский шеф сыска побагровел от бешенства и гнева.
¾ На... нашли?
¾ Как видите...
В кабинет под конвоем вводили Васеньку.
Почтенное духовенство захлебывалось в выражениях глубокой признательности.
Когда я, этот «чудак-доктор» (так меня окрестил московский обер-сыщик!), спросил моего талантливого друга о том, как он дошел до путеводной нити этого криминального клубка, тот рассмеялся и ответил:
¾ Видишь ли, доктор... Я почти не сомневался, что ограбление могло произойти только в одном из тех домов, куда святая икона прибывала в этот вечер. Для меня было ясно, что ограбить икону могли только с «отводом глаз», то есть пользуясь тем временем, когда на нее возлагали какое-либо приношение. Я и обратил на эти приношения особое внимание. Случайно мне бросилось в глаза белое шелковое полотенце. Когда я взял его, оно приставало к рукам. Это было клейкое вещество, вроде клея, патоки, меда. Как тебе известно, с помощью этих веществ можно бесшумно выдавить стекло, часть его. Вышивание показывало руку, работу хорошей мастерицы.
Где отыскивать ее? Уж, во всяком случае, не в квартире ремесленника Иванова с его женой — грубой деревенской бабой.
Я повел свою «кривую» смелее, чем мой московский коллега, и остановился на доме купца Охромеева, одно имя которого внушало тому почтение. «Как это, дескать, можно заподозрить такой богатый дом?»
Часть вечера и ночи я следил за охромеевским домом, а наутро — я уже вошел в него. Остальное ты знаешь.
ПОХИТИТЕЛИ НЕВЕСТ
В Н-ской столичной церкви заканчивались спешные приготовления к богатому венчанию.
Одни служители расстилали нарядный, но уже значительно потертый ковер, другие — устанавливали аналой, осматривали паникадило, люстры, смахивали пыль, что-то чистили тряпками.
¾ Старайся, Егор, сегодня, кажись, нам хорошо перепадет! — вполголоса говорил один сторож другому.
¾ Нешто очень уж богатые?
¾ Чего богаче: миллионы венчаться будут.
¾ Как так миллионы? — глупо переспросил служитель.
¾ А так, невеста — первеющая богачиха, единственная дочка купца первой гильдии Сметанина, жених — тоже страшный богач будет, сын купца Русанова. Вот и выходит, что миллионы на миллионы пойдут!
¾ Ой ли!
¾ Дурак, правду говорю.
Это известие окрылило Егора. Мысль о щедрых чаевых утроила его старание, и он с каким-то зверским удовольствием плевал на тряпку и обтиралею перила и карнизы иконостасов.
На клиросе — справа и слева — уже толпились певчие в парадном одеянии.
Регент особенно суетился и волновался.
¾ Вы, Колюченко, кажется, опять уже «того»? Успели уж! Насвистались? Эх, что с вами и делать!.. Сегодня ведь трудный концерт предстоит...
В голосе регента слышалась укоризна.
¾ Не беспокойтесь, Иван Елпамидонтович, как известно вам, октаве необходимо подкрепление. Какая же мыслимая октава без водки! Конфуз один выйдет... А я вот как гряну: «Гря-а-ди, гряди, голубица-а-а!..»
И он грянул действительно так, что у регента выпал из рук камертон, а долговязый сторож вздрогнул и чуть не изрек ругательство.
¾ Эх ведь, его как пробирает!
Тенора, дисканты, альты пробовали «верхи» по тону.
В церкви были уже и батюшка, и отец диакон.
¾ Хорошая свадьба! — убежденно крякал отец диакон.
¾ Душеспасительная, — соглашался батюшка. Кое-кто из публики, толпившейся около церкви, проник во внутренность ее.
Это поставило в тупик церковный причт.
¾ Как отнестись к сему? Пускать народ, жадный до таких зрелищ, в церковь или не пускать?
¾ Распоряжений особых не было... Стало быть, можно, — решил батюшка. — Как в храм Божий не пускать публику?
¾ Э-х! — злобно и сокрушенно ворчали сторожа, взирая на «любо-пытных», наполняющих храм. — И что это они прутся?
¾ Ну, вы, почтенные, не лезьте, не толпитесь, не закрывайте проход... Не для вас, чай, ковер разостлали! Становитесь в сторонку!
¾ Известно дело, не для нас... Где нам на бархатных коврах стоять, — шипели достославные «цикорки», обожающие лицезрение богатых венчаний. — А храм-то, чай, не для одних-то толстосумов...
¾ Ну, ну, ладно... Не прохлаждайтесь, а пожалуйте в сторонку! — окрысивались сторожа.
В церковь уже начинали съезжаться приглашенные на церемонию венчания. То и дело подкатывали экипажи, все — собственные, из которых выходили представители и представительницы именитого петербургского купечества, разодетые в шелка, бархаты, сверкающие массой драгоценных камней.
¾ Гляди... гляди... Ишь, как сияет!.. — доносилось из толпы.
¾ Чего им не сиять при эдаких деньжищах...
¾ А что, жених-то еще не приехал, миленькие?
¾ Нет. Сейчас, должно, прибудет... А ты что, перехватить его у невесты хочешь, тетка?