И он через несколько минут призвал старого слугу.
— Садись, Прокл Онуфриевич... Кое о чем побеседовать с тобой хотел.
Старик весьма благоволил к всесильному крестнику Ивана Федотовича Кромова, во-первых, потому, что знал любовь хозяина к нему, а во-вторых, Василий Алексеевич всегда почитал его, старого слугу, щедро, порой, одаряя.
— Что прикажете, Василий Алексевич?
— Скажи, Прокл Онуфриевич, знаешь ли ты, сколько завещал тебе мой крестный?
— Знаю-с... При мне завещание делали. Пять тысяч!
— А... а хотел бы ты получить не пять, а пятьдесят? — в упор глядя на старика, спросил Ловков-Рогатин.
Старик сомлел.
— Это... это каким же таким манером, батюшка Василий Алексеевич?
В голосе старика звучала затаенная алчность старости.
— А очень простым. Ты, старина, должен только показать, если тебя будут допрашивать хотя бы под присягой, что ровно ничего не знаешь о составлении духовного завещания. Его, дескать, недавно никто и не делал. Я, дескать, неотлучно находился все время и нахожусь и.. ныне при Иване Федотовиче, мне бы, дескать, было ведомо, если бы он подписывал какую бумагу.
Старик побелел.
— Это... для чего же?
Ловков-Рогатин вынул из объемистого бумажника довольно толстую пачку кредиток.
— На, держи. Возьми это себе. Но поклянись перед этим образом, что ты никому ничего и никогда не расскажешь о том, что я тебе сейчас поведаю.
— Клянусь, батюшка, никогда... никому. Как на духу говори мне.
Долго, с жаром говорил что-то Ловков-Рогатин слуге своего благодетеля.
— Единственно из-за того, чтобы не нарушать покой последних минут дорогого крестного, не рассказываю я ему о проделках его супруги. А она уже имеет, пони-нимаешь, имеет...
— Ах, негодница!..
— Да, да... Уж точит этот хахаль зубы на миллионы благодетеля нашего... Неужто ты, Прокл Онуфриевич, меня на чужого променяешь? Нешто ты не знаешь, как любит меня Иван Федотович? Пойми, прахом ведь все пойдет. Жалко, до слез обидно. Я ее, конечно, не обижу... Дам ей крупную сумму, а дело-то самое спасу, потому в моих руках оно очутится. Что же, согласен? Даешь вековечную клятву?
— Коли так...
— А тебе я пятьдесят тысяч хоть сейчас отвалю. На, держи!
Твердой походкой прошел на половину Антонины Александровны Ловков-Рогатин.
— Что вам, Василий Алексеевич? — удивленно спросила Кромова.
— Извините, что беспокою вас. Вам бы надо сейчас проехать...
— Куда?
— Изволите видеть — по этой доверенности надо получить пять-десять тысяч. Уехать сам я не могу, ибо ожидаю крупнейшего заказчика из Англии. Вы не тревожьтесь: долго вы не пробудете, этот господин у нотариуса немедленно вручит вам эту сумму. Вы распишитесь и все.
— Но я не могу оставить Ивана Федотовича.
— Не беспокойтесь, Антонина Александровна, я побуду в это время около вашего супруга.
— Но разве нельзя отложить или поручить это другому лицу?
— Нельзя-с. Вы, простите, мало осведомлены в торговых делах. А верного человека у меня сейчас нет под рукой. Сами понимаете: сумма значительная.
Скрипя сердце Антонина Александровна уехала.
— Ты, Вася? — слабо проговорил Кромов, часы которого были сочтены.
— Я, дорогой крестный-благодетель, — с чувством произнес Ловков-Рогатин, подходя к кровати умирающего старика.
— А... а жена где?..
— А я, признаться, ее услал, чтобы прокатилась Антонина Александровна. Измучилась она без сна, без воздуху.
Старик Кромов благодарно взглянул на своего любимца-крестника.
— Молодец ты... хорошо ты сделал... Пусть освежится… Ах, слаб я, Васенька, ко сну клонит. Плохо мое дело.
— Так вы усните, дорогой благодетель. Позвольте, я вам подушки поправлю.
И Ловков-Рогатин, нагнувшись над стариком-миллионером и поправляя подушки, ловко просунул руку под последнюю и незаметно вытащил ключи.
— Хлопотун ты, хлопотун! Ах, Вася, Вася...
— Вы позволите, благодетель, в кабинете вашем один заказ записать?
— Иди, иди. Пиши. Я сосну малость.
Вот и он, этот заповедный кабинет знаменитого «лесного короля». Решительно, быстро подошел к письменному столу Ловков-Рогатин и знакомым ключем отпер правый ящик.
«Тут ли еще?» — можжит его мысль.
— Слава Богу, вот оно, вот оно! — шепчет он с радостно облегченным вздохом.
Шорох раздался у дверей.
Испуганно обернулся Ловков-Рогатин.
В дверях стоит и смотрит старый предатель-сообщник, камердинер Прокл Онуфриевич.
Так же быстро и решительно подошел он к конторке, отпер ее, вынул красный сафьяновый портфель, а из него — последнее завещание, и туда положил то, которое держал в руках.
На минуту руки его дрогнули, но он сейчас же овладел собой.
«Мое, мое все будет!» — словно молотом бьет ему в голову.
— Написал? — с трудом шевеля языком, спросил Кромов.
— Написал, дорогой крестный. Погодите, я опять поправлю вам подушки. Удобнее вам будет.
И снова, поправляя подушки, положил ключи на то же место, где они лежали.
Под утро с Иваном Федотовичем сделался сильнейший и, увы! последний припадок грудной жабы.
— Воздуху... воздуху! — хрипел он. —Умираю... Жена... Тонечка. Ни кислород, ничто уже не могло предотвратить печального исхода.
На руках плачущей Антонины Александровны благородный старик испустил дух.
Пока доктора возились над молодой вдовой, с которой от всего пережитого сделался глубокий обморок, Василий Алексеевич с бледным, взволнованным лицом отдавал распоряжения.
И вскоре в богатейших палатах умершего миллионера происходило то, что происходит всегда в таких случаях.
Явились власти для исполнения печальной церемонии наложения печатей на имущество почившего.
Оправившая от обморока, Антонина Александровна еле держалась на ногах.
— Вы бы не тревожились, Антонина Александровна, отдохнули бы. Я всем распоряжусь, — вкрадчиво, с чрезвычайной сердечностью в голосе говорил Ловков-Рогатин.
Молодая вдова с благодарностью поглядела на него.
— Спасибо вам... Ничего, я осилю себя.
Все, в том числе и власти, приносили вдове миллионера свои соболезнования. «Такая потеря... Такой замечательный человек»... Некоторые, не удерживались от любопытства, бестактно задавали ей тут же, у еще не остывшего тела вопросы: «Конечно, наследуете все вы?»
Антонина Александровна нервно передергивала плечами.
— Да, да... Но, ради Бога, оставьте об этом разговор.
Пышно, чисто по-королевски похоронили Ивана Федотовича Кромова.
Потянулись недели... Одна, другая, третья... И настал, конец, на шестой неделе, день, когда должны были вскрыть духовное завещание покойного миллионера.
Опять, как и в день смерти Кромова, собрались в доме его разные должностные лица.
С печальным, бледным лицом, вся в глубоком трауре, присутствовала при новой церемонии Антонина Александровна.
Едва ли не таким же бледным был и Ловков-Рогатин.
Старик-камердинер все вытирал глаза красным фуляровым платком, изредка всхлипывая.
Когда все были в сборе, обратились к вдове:
— Скажите, пожалуйста, госпожа Кромова, вам известно, где находится духовное завещание вашего покойного супруга?
— Да.
— Я совершал его, — вмешался толстый, плешивый нотариус.
«Когда же?» — пронеслось в голове Антонины Александровны. — Ведь Иван Федотович только собирался написать новое...
— Так где же оно? — повторился вопрос.
— В этой, вот, конторке, — указала рукой вдова. — В красном портфеле.
Конторку из палисандрового дерева торжественно вскрыли.
Вот и он, этот сафьяновый портфель.
— Приступим к чтению!
Водворилась удивительная тишина.
Лица у всех, даже не заинтересованных в содержании завещания, как-то вытянулись, стали важно сосредоточенными.
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — началось чтение завещания.
Антонина Александровна, которой содержание завещания было отлично известно, как-то невнимательно, совсем безразлично прислушивалась к чтению.
«Ах, эти мучительные, душу выматывающие процедуры! — с тоской думала она. — И к чему вся эта глупая формалистика?»
Вдруг она вздрогнула, выпрямилась, насторожилась.
Что это? Что они читают?..
«…И завещаю я ему, крестнику моему Василию Алексеевичу Ловкову-Рогатину, лесные мои угодья, лесные биржи, пароходство...»
— Что это? — вслух уже вырвалось у Антонины Александровны. Но голос ее, перехваченный спазмой волнения, был так тих, что его не расслышали.
«...И наличными деньгами пять миллионов…»
Невообразимый ужас охватил молодую красавицу-вдову.
«Я с ума схожу? Мне это слышится? Ведь ничего подобного не было... Господи! Да что же это такое?! Что они читают?!»
Столик, на который она опиралась, зашатался и упал на пол.
— Погодите... постойте! — крикнула она, вставая.
«...Жене же моей завещаю дом и сто тысяч...»
— Да погодите же! — уже исступленно прокричала Антонина Александровна. Этот крик, полный отчаяния, резко прокатился по кабинету умершего Кромова.
Чтение завещания прекратилось.
Теперь взоры всех были устремлены на «обойденную» вдову. В одних взорах читалось сострадание, в других — насмешки, сарказм, в-третьих — просто холодное любопытство.
— В чем дело?
— Что с вами, госпожа Кромова?
— Успокойтесь. Дайте воды. — Такие восклицания посыпались со всех сторон. Ей подали воды.
Резким движением отстранила стакан Антонина Александровна.
— Дело в том, что я не понимаю, какое духовное завещание вы читаете, — твердо произнесла она.
— Как какое? — недоумевающе спросили ее «лица».
— Так. Такого завещания не было.
— Позвольте, где находилось духовное завещание?
— В этом ящике конторки. В красном сафьяновом портфеле.
— Так вот же оно. Мы взяли его именно оттуда. Посмотрите, вот портфель.