Антонина Александровна провела рукой по лбу, словно стараясь очнуться от страшного сна-кошмара.
— Я... я не понимаю, что это такое, но я утверждаю, что это не то духовное завещание, которое я по просьбе моего покойного мужа вынимала отсюда, читала вслух и опять положила в портфель. В том завещании главной наследницей являлась я, а не господин Ловков-Рогатин. Мне муж сказал, что это его последнее завещание.
Взоры обратились на нотариуса.
— Я знаю, господа, только то, что это завещание подлинное, неподдельное. Составлял его я, оно оформлено.
— Но вот госпожа Кромова заявляет, что существовало иное, позднейшее завещание покойного?
— Не знаю. Я никакого иного завещания не составлял, не скреплял.
Ловков-Рогатин стоял хотя и бледный, но невозмутимо спокойный.
— Василий Алексеевич! — рванулась к нему несчастная вдова. — Объясните же, наконец, что тут происходит?!
— А именно?
Голос крестника звучал почтительно-бесстрастно.
— Да разве вы не слышите? Разве вы не видите?
— Чего именно?
— Да того, что тут произошло какое-то поразительное недоразумение?!
Антонина Александровна подошла вплотную к главному управляющему ее покойного мужа.
Глядя в его холодные, серые глаза, она взволнованно крикнула:
— Скажите же, разъясните этим господам, что существует иное завещание, последнее, составленное Иваном Федотовичем незадолго до его смерти. Вы же должны знать об этом, ибо вы присутствовали при совершении его.
Они стояли друг против друга.
Один — невозмутимо спокойный, другая — в страшно возбужденном состоянии.
Взгляды их скрещивались, как клинки остро отточенных шпаг.
— Я?! Я — присутствовал?
— Ну, да, вы. Мне об этом говорил покойный муж.
Ловков-Рогатин усмехнулся.
— Извините, Антонина Александровна, вы, очевидно, взволнованы... расстроены... Вы говорите, Бог знает, что. Смею вас уверить, я ровно ничего не знаю о том завещании, о котором вы говорите. Кромова затряслась.
— Вы лжете! Вы должны это знать! Мне муж говорил, что он просил вас изменить это последнее завещание... он забыл пожертвовать сто тысяч какому-то обществу.
— Позвольте, Антонина Александровна! — повысил голос бывший управляющей, а ныне хозяин лесного кромовского царства. — Позвольте, если бы такое завещание существовало, оно было бы налицо. Еще раз уверяю вас, что никакого завещания в последнее время не составлял Иван Федотович.
— Оно... оно было домашнее, — слетело с побледневших уст вдовы.
— Это все равно. Но где же оно?
Взор Кромовой упал на старого камердинера.
— Прокл! Голубчик! Ты, ведь, знаешь!..
Старик отвел глаза в сторону.
— Я-с... ничего не знаю, — ответил он.
Удар был жесток.
Антонина Александровна пошатнулась даже, а затем подошла к Ловкову-Рогатину и, глядя прямо ему в глаза, резко отчеканила:
— Это дело твоих рук, негодяй!
Из бледного Ловков сделался багровым.
— Вы с ума сошли? Как вы смеете так оскорблять меня?
— Смею, потому что ты — вор. Никто, кроме тебя, не мог украсть того, последнего духовного завещания моего мужа, ибо оно могло интересовать только тебя. А что завещание украдено, в этом нет сомнения. Я сама, своими руками положила его в этот портфель и заперла конторку...
Антонина Александровна хотела еще что-то добавить, что не смогла уже.
Она зашаталась снова и на этот раз упала навзничь на ковер.
На лицах всех застыло выражение изумления и страха.
С глубоким вниманием и живейшим интересом выслушал Путилин взволнованный рассказ Кромовой.
— Скажите, Антонина Александровна, кто надоумил вас обратиться ко мне?
— Старик доктор, лечивший покойного мужа в последнее время. Узнав о происшедшем, он направил меня к вам. Он наговорил мне столько чудес о вас, что, право, луч надежды закрался в мое сердце.
Путилин нервно провел рукой по лбу.
— Боюсь, Антонина Александровна, что на этот раз и моя опытность принесет мало пользы.
— Почему?
— Да потому, что дело обработано, кажется, поразительно ловко. Очевидно, все концы спрятаны в воду.
— Но, Боже мой, ведь было же это завещание!
— Я верю вам и нисколько в этом не сомневаюсь. Но дело не в том, что оно было, а в том, что его нет. И самое ужасное то, что найти его нельзя, так как оно, конечно, уничтожено. Мы, таким образом, настоящей улики, настоящего вещественного доказательства не имеем.
— Значит, никакой надежды? — упавшим голосом спросила вдова миллионера.
— Попытаемся... посмотрим, — уклончиво ответил Путилин, замечая сильное волнение настрадавшейся женщины.
— Будьте добреньки, Антонина Александровна, ответить мне на следующие вопросы.
И благородный, гениальный сыщик начал задавать ей их целый ряд.
— Вы, конечно, не знаете тех лиц, которые посещали вашего покойного мужа?
— Нет. Мало ли у него их бывало по торговым делам!
— Как относился к вам старик камердинер?
— В высокой степени почтительно.
— Но любви особой не питал? Знаете, у старых слуг является или любовь, или ненависть к новым господам. Он ведь служил у Ивана Федотовича при его прежних женах?
— Да. Насчет любви я же, право, не знаю. Я мало обращала внимания. Знаю только, что мужу он был предан, как собака.
— Где имел обыкновение хранить ключи от письменного стола и от конторки ваш муж? Не днем, а ночью?
— Под подушкой.
— Он оттуда и вынул ключи, когда просил вас взять из конторки портфель?
— Да.
Путилин задумался.
— Мне хотелось бы побеседовать с Ловковым-Рогатиным и с камердинером. Поэтому поедемте вместе, Антонина Александровна.
Через полчаса Путилин находился в одной из гостинных кромовского дома.
В дверях стоял приглашенный Антониной Александровной Прокл Онуфриевич.
— Как же это ты, старина, не доглядел, как вор завещание твоего барина украл? — подошел к нему Путилин, впиваясь в его подслеповатые глаза.
— Я-с ничего не знаю, — угрюмо ответил старик.
— Даже и совести? — огорошил старика Путилин.
Старик вздрогнул.
— Совесть моя при мне-с. Невдомек мне, за что поносить меня изволите.
— Будто бы? — усмехнулся Путилин. — Ты, который неотлучно находился все время при Иване Федотовиче, как ты мог не видеть, не знать, что составляется духовное завещание? Знал же ведь ты, что тебе отказано пять тысяч?
— Зн… — вырвалось было у старика.
Радость молнией пронеслась по лицу Путилина.
— Ну?! — засверкали его глаза.
Но старик-камердинер опомнился, спохватился.
— Зн... знать не знал, ведать не ведал.
— Слушай, Прокл Онуфриевич, ты — старик. Жить осталось тебе не много. Куда ты денешь те деньги, которые получил от...
— От кого? — задрожал мелкой дрожью старый слуга.
— Сам знаешь, от кого, — усмехнулся Путилин.
— Напраслину взводите...
— И из-за денег ты принимаешь на душу такой тяжкий грех! Ты посмотри на госпожу свою, ты сообрази, что с ней сделали: обобрали ее, обокрали, чуть из дому не гонят! Ты, ведь, знаешь, как любил ее твой хозяин. На ее руках и умер он, дух испустил. Как же так могло статься, что ей, своей любимой жене, он оставил гроши, а крестнику, чужому для него человеку, — все свое состояние?
На секунду на лице старика ясно промелькнули следы тяжелой душевной борьбы.
Но прошла секунда, другая, и лицо старика вновь приняло тупое безразличное выражение.
— Ничего-с не знаю, — повторил он, как автомат обычную фразу.
— Могу я войти, Антонина Александровна? — раздался звучный, холодный голос.
Путилин обернулся.
На пороге стоял Ловков-Рогатин.
«А! Прилетел, соколик? Учуял?» — прошептал про себя Путилин.
— Пожалуйста, — бросила Кромова.
— Я хотел спросить вас, Антонина Александровна, угодно ли вам, — начал Ловков, но остановился, с притворным удивлением поглядывая на Путилина и желая показать, что, дескать, при постороннем лице он не считает себя в праве говорить то, что он намеревался.
— Господин Ловков-Рогатин? — слегка наклонив голову, спросил Путилин.
— Да-с. С кем имею честь говорить?
— Путилин, начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции.
Ни один мускул не дрогнул на красивом, выхоленном лице экс-главного управляющего. Он спокойно, но вопросительно глядел на знаменитого Путилина.
— Антонина Александровна Кромова обратилась ко мне с просьбой расследовать дело о пропаже последнего духовного завещания ее покойного мужа, — начал Путилин твердым голосом.
— Так-с...
— Ввиду того, что вы имели постоянное и близкое общение с покойным Кромовым, я желал бы допросить вас. Но должен предупредить вас, что вы можете и имеете право не отвечать мне, потому что я в данном случае действую неофициально.
— Нет, отчего же? Сделайте одолжение, спрашивайте все, что вам угодно. Я охотно поделюсь тем, что знаю.
«Ого! Да это, действительно, сокол! Помилуй Бог, какая умная игра!»
— Итак, господин Ловков, вы утверждаете, что вам ровно ничего не известно о составлении Кромовым последнего духовного завещания?
Ловков-Рогатин стоял в спокойно-горделивой позе, заложив руки назад.
— Виноват, о каком последнем завещании изволите вы говорить, ваше превосходительство?
— О том, в котором вам завещано было двести тысяч, а все остальное состояние — госпоже Кромовой.
— Нет. О таком завещании мне ровно ничего неизвестно.
— Скажите, вас не удивило то обстоятельство, что, минуя свою прямую наследницу, жену, Кромов чуть не все свои миллионы завещал вам?
Этот быстрый и прямой вопрос как будто смутил Ловкова-Рогатина. Но почти сейчас же он твердо ответил:
— Откровенно говоря, я рассчитывал на несколько меньшее, но в том, что я получу крупную долю в наследстве, я не сомневался.