Слушают-слушают сторожа этот диковинный разговор Кузи, а под конец страх овладевает ими.
— Господи, и что это он несет такое?
— Прощай, Кузя! — робко говорят они, пятясь с пустыми носилками к дверям мертвецкой.
И когда они выходят на воздух, вдыхают его свежие струи, они говорят друг другу:
— А ну его к лешему, эту мертвецкую образину, — всегда на ночь испугает.
Так все шло долгие годы.
Больничное царство ревниво охраняло свои заповедные тайны. Но вдруг случилось нечто такое, что всколыхнуло мертвое, стоячее болото.
Вот как произошло это событие, взволновавшее весь Петербург.
Утром, ранним утром хмурого осеннего дня в Н-скую больницу явилась вдова титулярного советника Марья Григорьевна Беляева в холодной, ветром подбитой, накидке.
Уже семь дней, как ее единственная дочь Аглая, девушка девятнадцати лет заболела пятнистым тифом и угодила сюда. Дома где же лечить? Доктора... лекарства... А у вдовы крысы давно уже все карманы прогрызли. И свезла она свою Аглаю в больницу.
— Ну, что? Как моя Аглочка? — с замирающим сердцем осведомилась титулярная советница.
— Фамилия?
— Беляева, — говорю я. — Дочь моя — Беляева.
Несколько минут справки, и... ужасное, роковое слово:
— В мертвецкой!
— Что? — дико, испуганно поглядела на бесстрастного служащего обезумевшая мать.
— Я вам говорю, пожалуйте в мертвецкую. Ваша дочь скончалась вчера в два часа ночи и, перенесена туда.
Сначала взвыла, заголосила, а потом окаменела титулярная советница.
И, понурая, словно больно прибитая старая собака, направилась к мертвецкой.
Дрожат старые ноги. В голове шумит, в груди — смертельный ужас. Словно оборвалось все.
«Умерла твоя Аглая, умерла... Нет ее больше... » — молотом стучит кровь в виски.
Вошла она в мертвецкую.
Страшного запаха не слышит. До того ли ей, когда здесь, среди зловещих безмолвных фигур находится ее дочь, ее бедная, рано сгоревшая от проклятого недуга, дочь?
— Кого вам? — грубо спросил Кузя.
— Д... дочь мою... вчера ум... умерла, — подавилась всхлипываниями титулярная советница.
— Пожалуйте.. — апатично ответил хранитель мертвых душ.
— Где она?
— А поглядите, матушка...
— Ты должен знать! — дала окрик Беляева на мертвецкого сторожа.
— А мало ли их сюда таскают! — грубо бросил Кузя. — Небось… сами разыщете... Ежели всякого покойника мне по фамилии знать, — спать не придется...
И вот дрожащими, трясущимися руками стала несчастная мать поднимать грубый холст с покойников.
— Не то... нет, не она, моя дорогая Аглачка.
«Ищи, ищи, сама найдешь!» — бормотал Кузьма, по обыкновению, уже сильно выпивший.
Вдруг резкий, за душу хватающий крик огласил мертвецкую:
— Дочка моя! Милая! Богоданная!..
Вдова нашла то, что составляло самое дорогое для нее: она нашла среди полуразложившихся трупов мертвое тело своей дочери.
— Аглая! Гланечка! — И зарыдала, заголосила, как голосят деревенские плакальщицы.
Она припала своей головой, одетой в смешную старинную дамскую шляпу, к лицу своей дочери и вдруг отшатнулась: — Что это? Что с тобой сделали, моя голубушка? — Крик был острый, испуганный. Мать различила на шее и на лице своей мертвой дочери синяки и огромные, грубые царапины. Тогда, обезумев от гнева, который даже заглушил чувство смертельной тоски, она набросилась на мертвецкого сторожа: — Кто это так разукрасил мою дочь? — Кузя попятился. Взрыв материнского горя и оскорбления был ужасен: — Это ты?
— Вы насчет чего?
— Я спрашиваю, кто это позволил себе бить, царапать мою дочь? — входила все в больший и больший транс горемыка вдова.
— А я почем знаю? Вы уж об этом, барыня, в больнице справляйтесь. Я принимаю покойников такими, какими их мне приносят. Я-с ни при чем.
На груди, на шее и на лице умершей девушки действительно виднелись глубокие царапины, синяки…
— Я-с, господин директор, к прокурору обращусь! — дико взвизгивала титулярная советница.
«Директор» — старший врач Н-ской больницы хлопал глазами.
— Успокойтесь, сударыня, — лепетал он.
Та истерично хохотала:
— «Успокойтесь»! «Успокойтесь»! Как это вы легко говорите! Да как я могу успокоиться, когда у вас в больнице дочь мою дорогую, покойную, пыткам предавали!
Старшего врача отшатнуло:
— Что вы говорите, сударыня? Каким пыткам предавали вашу дочь? У нас — больница, а не застенок. Как вам не стыдно бросать такие тяжкие обвинения в лицо тем, которые жертвуют сами своей жизнью для спасения больных, погибающих? Стыдитесь!
— Это мне еще стыдиться? — окончательно захлебнулась вдова. — Вы мою дочь исщипали, исцарапали...
Старший врач позвал ординаторов.
— Господа, дело обстоит так. В чем тут история? Эта дама заявляет, что ее дочь, которую она только что увидела в мертвецкой нашей больницы, носит на себе следы грубого произвола. Правда ли это?
— Этого быть не может.
— Дочь госпожи Беляевой умерла от пятнистого тифа?
— Да.
— Кто находился при последнем обходе в ночь ее смерти?
— Я, Николай Иванович.
— Она... она могла исцарапать себя... ну хотя бы в состоянии агонии?
— Нет. Я видел ее за несколько минут до смерти.
— Так что же должно это означать?.. Пройдемте в мертвецкую.
— В суд... к прокурору! — продолжала истерично выкликать мать умершей.
— Успокойтесь, сударыня. Сейчас мы расследуем этот странный факт, — успокаивал Беляеву старший доктор.
Собрание ученых мужей направилось в мертвецкую.
— Ну? Ваше мнение?
— Господа доктора, никак не иначе, что мою дочь в вашей больнице мучениям предавали. Смотрите, грудь вся в крови; шея искусана. На руках синяки. Отчего же это случиться может?
Начался научно-медицинский коллоквиум.
— Гм... Случай не из обыкновенных... Но уверяем вас, сударыня, что в нашей больнице способы насилия не практикуются.
— А это?
— Мало ли что бывает... Сиделка не успела схватить руку умиравшей... Она могла...
В узком коридоре верхнего этажа здания судебных установлений окружного суда взволнованная дама добивалась свидания с дежурным товарища прокурора.
— Обождите малость, сударыня! — усовещивал ее судебный сторож с огромной медалью у ворота своего мундира.
— Скорее! Ах, скорее! Так и доложите: по смертоубийственному делу!
Сторож-курьер вздрогнул.
— Хорошо-с!
— Г-жа Беляева? Прошу покорно! — Симпатичный, еще сравнительно молодой человек, приоткрыл дверь своего кабинета. — Чем могу служить?
И мягкий, красивый жест, приглашающий садиться. Вдова титулярного советника чувствовала себя удивительно храбро.
— Преступление, господин прокурор!
— Преступление? Что такое? Какое?
— Самое необыкновенное!
— А именно? — улыбнулся сквозь пушистые усы красивый прокурор.
Беляева стала пояснять... Она говорила, захлебываясь волнением, давясь слезами.
— Вы понимаете, и вдруг вижу ее, мою дорогую покойницу, Аглаю, в столь ужасном виде...
— Что же вы предполагаете, сударыня? — уже сурово звучит голос представителя прокуратуры.
— Мою дочь били, мучили в Н-ской больнице. Ввиду того что она была бесплатная...
— Разве для врачей существует разница между «платной» и «бесплатной?»
— О-о! И какая еще! — захлебнулась вдова титулярного советника.
— Прошу вас, сударыня, более кратко формулировать ваше обвинение. Вы обвиняете администрацию Н-ской больницы в том, что ваша дочь, находясь в этой больнице, умершая в ней, подверглась побоям?
—Да.
— А... со стороны кого?
Взор прокурора холодно и строго вонзился в Беляеву.
— А я почему знаю, кто именно мучил Аглаю? — заколыхалась женщина в накидке.
— Ваше обвинение является, в таком случае, очень шатким... беспочвенным. Нам необходимо иметь юридически ответственное лицо.
— Да вся больница!
Прокурор стал в тупик.
«Черт нанес эту бабу, с ее формальным заявлением»! — подумал прокурор.
— Да вы бы обратились сударыня к местным властям. Впрочем, я сейчас наведу справки...
И через час, в течение которого несчастная вдова и мать, потерявшая свою дочь, исходила в слезах, прокурор получил совершенно определенные сведения.
— Да. На теле умершей Аглаи Беляевой имеются несомненные знаки насилия. Администрация Н-ской больницы покорнейше просит дать заявлению матери умершей законный ход. Слагая с себя всякую ответственность за возможность проявления насилия в виде побоев, Н-ская больница — в видах своей реабилитации — просит господина прокурора разъяснить судебным порядком эту непостижимую тайну.
Прокурор, получив это донесение, срочное присланное с курьером, схватился за голову.
— Ничего не понимаю! — искренно вырвалось у него.
— Потрудитесь, сударыня, подписаться под вашим протестом.
— Подай карточку! — приказал отлично одетый господин, почтенный, серьезный, курьеру, стоящему у дверей Путилинского кабинета.
На визитной карточке написано: «Старший врач Н-ской больницы Николай Иванович Карпов».
— Попроси! — ответил на молчаливый вопрос гениальный сыщик.
И когда старший врач Н-ской больницы вошел в кабинет начальника петербургской сыскной полиции, Путилин выпрямился во весь рост и сурово проговорил:
— Ай-ай-ай, что у вас делается!
Карпов остолбенел.
— Простите, ваше превосходительство, я не вполне понимаю вас: о чем вы изволите говорить?
— Я говорю о том, что у вас людей мучают. Только что у меня была несчастная мать Аглаи, клявшаяся, что ее дочь били, царапали в вашей больнице. Как вам не стыдно, господа, не иметь надзора за вашими служащими?!
Сколько гнева и истинно благородного негодования звучало в голосе Ивана Дмитриевича Путилина!
— Pardon, нам надо объясниться, — пролепетал в смущении старший врач, директор Н-ской больницы.