Оба слуха были интересные и совершенно новые для Воловцова. Их, конечно, надлежало еще проверить должным образом, но, скорее всего, это уже было сделано. Иначе на месте Тальского-младшего сидел бы сейчас в следственном отделении Рязанского тюремного замка либо угрюмый солдат, любовник горничной, либо этот самый незадачливый должник…
– А теперь что говорят? – поинтересовался Воловцов как бы между прочим.
– А ничего уже не говорят. Все недоумевают. Кто-то, конечно, верит, что это племянник генеральши ее порешил. Но многие сомневаются. И я тоже… – с вызовом произнесла тетушка и заговорщицки добавила: – Да и Тальский этот, Константин, вовсе генеральше не племянник…
– А кто? – насторожился Иван Федорович.
– Внук. Он сын полковника Александра Тальского. Прижитый от какой-то актриски…
Иван Федорович молча покосился на тетушку. Да-а‑а, ну и дела! Прямо кладезь новостей, а ведь только что порог переступил. Что же тогда в следующие дни будет! Ясность может внести только обстоятельный разговор с судебным следователем, что ведет это дело. Что ж, пора явиться для представления к господину окружному прокурору…
Его высокородие господин статский советник Петр Петрович Ляпунов, прокурор окружного суда, был, конечно, извещен о скором визите в город судебного следователя по особо важным делам Московской судебной палаты Ивана Федоровича Воловцова. И когда в кабинет статского советника вошел молодой еще человек годов тридцати с небольшим, с прямой спиной и ясным чистым взором, Петр Петрович тотчас догадался, что это тот самый московский гость и есть, поскольку свои в кабинет окружного прокурора входят иначе: не так быстро и решительно и преимущественно бочком в полураскрытую дверь. Затворяют ее после себя тихо-тихо. А этот после приглашения секретаря дверь распахнул на всю ширь и вошел стремительно и прямо.
– Позвольте представиться: судебный следователь по особо важным делам коллежский советник Воловцов Иван Федорович. Прибыл к вам с целью расследования причастности московского мещанина Колобова к двойному убийству и поджогу, случившемуся двадцать восьмого августа сего года на улице Владимирской во флигеле бывшей усадьбы генерала Безобразова, – быстро отрапортовал гость.
– Ляпунов Петр Петрович, прокурор здешнего Окружного суда. – Статский советник вышел из-за стола и протянул гостю пухлую руку.
Воловцов пожал ее и вопросительно посмотрел на хозяина кабинета, ожидая вопросов. Иван Федорович по себе знал, что появление судебного следователя со стороны, призванного по каким-то причинам включиться в уже идущее расследование, далеко не радостное событие для местных полицейских и прокурорских служителей. Особенно когда расследование уже подходит к концу и имеется подозреваемый, превратившийся в обвиняемого. Почти всегда к стороннему следователю у местных пинкертонов рождается предвзятое и весьма прохладное отношение. Да и то правда: кому может понравиться, когда после огромной черновой работы по дознанию и обнаружению обвиняемого вдруг на все готовенькое появляется некто, претендующий вместе со всеми на лавры победителя. Дескать, «и мы пахали»! Естественно, для местных это несправедливо и обидно. На данный момент в роли этого «некто», претендующего на заслуженные лавры, выступал Иван Воловцов. И он прекрасно понимал возникшее обстоятельство…
– Нам сообщили об инциденте с этим вашим Колобовым, – заметил после рукопожатия Петр Петрович, выделив несколько пренебрежительным тоном последние три слова.
Это означало, что в признание Колобова, сделанное в одной из полицейских частей Москвы, прокурор Рязанского окружного суда статский советник Ляпунов абсолютно не верит. Стало быть, и рассматривать устное заявление Колобова как обстоятельство, ставящее под сомнение вину Константина Тальского в двойном убийстве и поджоге, Петр Петрович не собирается. По крайней мере, так воспринял Иван Федорович пренебрежительный тон окружного прокурора при упоминании имени Колобова.
И все же Воловцов счел нужным спросить:
– И каково ваше мнение о нем?
– Я полагаю, – начал после недолгого размышления прокурор Окружного суда, – что вашему самоотравителю Колобову попросту было негде отдать богу душу. Не хотел он прощаться с жизнью в канаве или под забором, ведь своего угла у него не имелось… Можно было, наверное, пойти в лечебницу и сказаться больным. И умереть на постели, в тепле и под крышей. Но в лечебнице ему ведь могли и помочь, – резонно заметил Ляпунов. – Промыть желудок, напичкать всяческими лекарствами… То бишь может статься, что его спасли бы от смерти. Это не входило в планы самоубийцы, твердо и бесповоротно решившего расстаться с жизнью. Поэтому он заявился в полицейскую часть, где тоже мог получить кров и постель. А чтобы его не выгнали и обращались не как, к примеру, с пьяным, он наплел всякую несуразицу ради того, чтоб его закрыли до утра в камере, где он мог бы спокойно умереть. Как вы думаете, такое могло быть? – посмотрел на судебного следователя из Москвы главный рязанский прокурор.
– Могло, – вынужден был согласиться Иван Федорович. На что Ляпунов удовлетворенно кивнул и спросил:
– Ну а сами вы что об этом думаете?
Воловцов ответил неопределенно:
– Не знаю… Надо познакомиться с этим делом поподробнее.
Ивану Федоровичу предоставили кабинет в здании суда, причем в том же крыле первого этажа, где когда-то, будучи простым судебным следователем, он в течение четырех лет занимал небольшой светлый кабинетик с одним высоким, в рост человека, окном… И вообще, это длинное двухэтажное здание на углу Астраханской и Мальшинской улиц, бывшее некогда главным домом усадьбы надворного советника Мальшина и проданное четверть века назад Министерству юстиции, было Ивану Федоровичу хорошо знакомо. Впрочем, как и всякому жителю Рязани, родившемуся в этом городе и по сей день в нем проживавшему. А любопытство приезжих вполне удовлетворяла неброская вывеска на фасаде со стороны улицы Мальшинской: «ОКРУЖНОЙ СУД».
Первым делом Воловцов вытребовал себе «Дело об убиении генеральской вдовы П. Е. Безобразовой и ея служанки горничной А. Сенчиной и о пожаре, случившемся августа 28‑го числа 1903 года».
Не успел Иван Федорович раскрыть папку и ознакомиться с протоколами осмотра места преступления и обстоятельствами смерти генеральши и ее горничной (что, впрочем, Воловцову было уже в достаточной степени известно), как в его кабинет без стука вошел низенький плешивый господин лет под шестьдесят в двубортном сюртуке с двумя просветами на галунных петлицах. Это означало, что господин является коллежским советником и по чину есть ровня Воловцову.
– Я судебный следователь Окружного суда Харлампий Варлаамович Сусальский, – заявил плешивый коллежский советник, гордо вскинув голову и выставив крохотную ножку вперед. – Вот я гляжу, – Харлампий Варлаамович покосился на раскрытую папку на столе Воловцова, – вы истребовали себе дело, которое веду я. А с какой такой надобностью, позвольте узнать?
Иван Федорович хотел было подробнейшим образом ответить, что он знакомится с делом, поскольку в нем возникли новые обстоятельства в лице самоотравителя Колобова, а точнее, в связи с его заявлением, сделанным в Сретенской полицейской части города Москвы. Надлежит проверить возникшие обстоятельства, для чего придется искать новых свидетелей, способных пролить свет на дело об убийстве генеральши Безобразовой и ее горничной Сенчиной. Потребуется тщательно перечитать и проанализировать протоколы допросов свидетелей. А вообще, он судебный следователь по особо важным делам, наделенный особыми полномочиями, и имеет полное право изыскивать и получать любые сведения и доказательства, необходимые для составления картины преступления и постановления справедливого приговора. А если у судебного следователя Рязанского окружного суда Сусальского имеются какие-либо претензии, то их в первую очередь надлежит предъявлять к законам, регламентирующим деятельность судебных следователей.
Но потом Иван Федорович вполне резонно задался вопросом: а с какой стати он будет отчитываться перед этим занудным плешивым стариканом? Разве он его непосредственный начальник?
И Воловцов ответил как можно более холодно и сухо:
– Разве я должен держать перед вами отчет? Вовсе нет… Более того, у меня не имеется никакого желания отчитываться перед вами.
– Вот как? – криво усмехнулся плешивый коллежский советник и недобро посмотрел на Воловцова.
– Да, так, господин Сусальский, – спокойно подтвердил Иван Федорович. – У вас еще имеются ко мне вопросы?
– Вопросов больше не имею. – Харлампий Варлаамович сотворил презрительную гримасу, давая понять заносчивому следователю из Москвы, что тот ему крайне неприятен. – Обвиняемый полностью изобличен, дело это на днях передается в суд, так что ваш приезд никакого значения не имеет. И повлиять на ход следствия вы не сможете…
– Мне кажется, вы должны помнить, что судебному следователю дано право получать у дознания или изыскивать самостоятельно любые сведения и доказательства, которые могут помочь составить ему картину преступления. – После этих слов Иван Федорович остро посмотрел на Сусальского и добавил: – И этим правом я намерен непременно воспользоваться. Что касается передачи дела Константина Тальского в суд, – в том же тоне продолжил Воловцов, – то с этим придется повременить до тех пор, покуда я не проясню, какое отношение к убийству вдовы генерала Безобразова и ее горничной имеет московский мещанин Колобов, сделавший серьезное признание. Это решение Московской судебной палаты. В моем лице, естественно… А поскольку Рязанский окружной суд со всеми его служащими, и вами в том числе, входит в состав округа Московской судебной палаты, которую я в настоящий момент представляю, вам, как это для вас ни прискорбно, придется считаться с моими намерениями и планами. Такие вот на сегодняшний день дела, господин Сусальский, – с нескрываемым сарказмом добавил, не удержавшись, Иван Федорович.
Харлампий Варлаамович выслушал ядовитую тираду скрепя сердце. По сути, этот следователь-выскочка из Москвы прав. И возразить ему было нечего. Сусальский резко повернулся и вышел из кабинета, едва не столкнувшись в дверях с молодым человеком лет двадцати шести – двадцати восьми, в сюртуке с отложным воротником, сидевшим на нем вызывающе щегольски, несмотря на галунные петлицы с одним просветом. Молодой челов