– Ну, то, что он «крепко» спал, говорит скорее не в его пользу, – слегка нахмурившись, произнес Воловцов. – Обычно так делают преступники, желающие обеспечить себе алиби.
– Вы думаете, он притворялся? – с нотками гнева в голосе спросила Ольга Всеволодовна.
Воловцов отрицательно покачал головой:
– Насчет того, притворялся ваш муж или нет, я ничего не думаю. У меня хватает мыслей по разным иным поводам, – заверил Тальскую судебный следователь. – Покуда я только собираю следственный материал. Кстати, согласно показаниям горничной Кузьминой, ваш муж в ночь на двадцать восьмое августа все же куда-то выходил.
– Она лжет. – Ольга Всеволодовна едва не прожгла взглядом Воловцова. – И это ее вторичные показания. А первые показания, которые она давала полицейскому дознавателю, не отличались от моих: Константин Леопольдович после ухода Платониды Евграфовны лег спать и спал, пока его не разбудили в связи с пожаром во флигеле.
– А почему она вдруг изменила свои показания? – поежился от такого взгляда Иван Федорович. – И зачем ей лгать?
– Не так давно она просила у меня прощения и умоляла не увольнять ее… – отвела наконец испепеляющий взгляд от Воловцова Ольга Всеволодовна. – Тот судебный следователь, что допрашивал ее, как его…
– …Сусальский, – подсказал Иван Федорович.
– …Сусальский, да, – повторила Тальская, – так он просто до смерти напугал ее, сказав, что против Константина Леопольдовича достаточно улик, чтобы сослать его на каторгу. А она пойдет за ним следом как соучастница, поскольку покрывает убийцу и поджигателя, заявляя, что в ночь на двадцать восьмое августа он никуда из своей спальни не выходил. Вот она, испугавшись, и оговорила моего мужа, изменив правдивые показания на ложные… – Ольга Всеволодовна помолчала, а потом добавила: – Но я ее все равно уволила.
– Напрасно, – заметил ей Иван Федорович, черкнув что-то в своей памятной книжке. – Она может повторить ложные показания на суде. Уже в отместку за увольнение.
– Вы полагаете, что моего мужа будут судить? – Тут Воловцов почти физически почувствовал, как внутри женщины все похолодело.
– Не исключено, – не сразу ответил он и с нотками участия добавил: – Улики против него…
Теперь настала очередь помолчать Тальской…
– Мне думалось, что вы приехали из Москвы, чтобы наконец разобраться в этом деле и не дать неповинному человеку незаслуженно пострадать, – с большим укором произнесла Ольга Всеволодовна. – Похоже, я ошиблась.
– Искренне жаль, что не оправдал ваших надежд… – решил откланяться Иван Федорович. В чем-то убеждать эту женщину, а тем более оправдываться не имело смысла. Да и незачем!
А почему, собственно, этот Константин Тальский не может быть виновным? Судебный следователь Сусальский, скрупулезно и детально проведший предварительное следствие, вполне может оказаться прав. Тальский зарезал генеральшу Безобразову и горничную Сенчину, а потом тихонько лег под бочок к супруге. Не зря же он выдумывал в свое оправдание то тройку, которая в ночь на двадцать восьмое августа отъехала от крыльца флигеля и поскакала в сторону Рыбацкой слободы, то наличие некоего давнего должника генеральши Безобразовой, которого она крайне страшилась… Да и то, что в ночь убийства его «едва добудились», весьма и весьма подозрительно…
Ладно. Поживем – увидим.
Глава 9Над чем ломал голову судебный следователь песков
Кухарка Тальских Наталья Белова, женщина сорока с хвостиком лет, встреченная Воловцовым во дворе, смотрела на Ивана Федоровича открыто и честно и так же отвечала на вопросы, которые он задавал.
– Значит, хозяин ночью не вставал и никуда не выходил? – спросил Иван Федорович.
– Не вставал и не выходил, – ответила кухарка.
– А когда во флигеле обнаружился пожар, его долго будили? – внимательно поглядел на нее Воловцов.
– Долго, – ответила Наталья Белова, глядя прямо в глаза судебного следователя. – У хозяина сон крепкий.
– Почему же бывшая горничная Кузьмина утверждает, что господин Тальский в ночь на двадцать восьмое августа куда-то отлучался? – задал вопрос Иван Федорович.
На что последовал ответ:
– А это вы у нее спрашивайте, почему она такое говорит…
Воловцов решил припугнуть кухарку.
– Хочу вас предупредить, – строго произнес он, – если вы сейчас говорите неправду, то я имею право привлечь вас за укрывательство преступника. Таковое деяние с вашей стороны уголовно наказуемо. А это Сахалин, матушка!
– Прежний следователь мне то же самое говорил, – с легкой насмешкой отреагировала на заявление Воловцова кухарка.
– И что вы ему ответили? – поинтересовался Иван Федорович.
– То же, что отвечу и вам: на все воля Божья.
– Значит, Божья? – переспросил Воловцов.
– Ага, – охотно ответила Наталья Белова и для убедительности еще и кивнула.
Иван Федорович удовлетворенно хмыкнул, после чего черкнул пару строк в свою памятную книжку. Потом показал кухарке Беловой фотографическую карточку Ивана Колобова:
– Видели вы этого человека?
Кухарка отрицательно мотнула головой:
– Не знаю и никогда не видела…
Непонятно по какой причине, но кухарка Наталья Белова показалась Воловцову симпатичной. А вот господин Тальский-младший уже заочно был ему неприятен. Однако в делах, где решается человеческая жизнь, не следует руководствоваться симпатиями или антипатиями. Иначе последует неминуемая ошибка с самыми горькими последствиями, за которые потом придется корить себя всю оставшуюся жизнь…
Следующим был допрошен дворник Евсей Савельев. Показав фотоснимок Колобова, Воловцов спросил:
– Вы видели когда-нибудь этого человека?
Пристально глянув на фотографию, дворник уверенно ответствовал:
– Никогда не видал, ваш бродь!
Именно Савельев открывал парадный вход дома Тальских для пожарных и был вторым, кто заметил пожар во флигеле: его разбудил медник Карпухин, заметивший огонь первым. Савельев бросился к флигелю, обнаружил, что дверь черного входа открыта, вошел в переднюю, потом в девичью («все было в дыму, не продохнуть») и споткнулся о ноги убитой горничной Сенчиной. После чего побежал в пожарное депо. Помимо прочего, дворник Савельев показал, что Константин Тальский все время до приезда пожарных находился во дворе, общем для дома и флигеля.
– У меня к вам будет такой вопрос. Вы ведь во время пожара все время были во дворе?
– Так оно и есть.
– Пожарные что-нибудь говорили о возникшем пожаре? Может, строили какие-то предположения? Вы ведь должны были слышать.
Дворник почесал затылок:
– Слышал… Старший там среди них был… Так он говорил, что пожар, кажись, от лампы керосиновой произошел.
– «Кажись» или точно говорил? – строгим голосом уточнил Воловцов.
– Точно говорил, – заверил дворник и для убедительности ударил себя кулаком в грудь.
– А вправду говорят, что у вас собаки злые? – как бы между прочим поинтересовался судебный следователь по особо важным делам.
– Злые, ваш бродь. Лают так, что спасу нет, – охотно ответил дворник Савельев. И тотчас пояснил: – Это когда кто мимо двора проходит. А чтобы кому из посторонних людей во двор войти, так это ни-ни. Коли кто ночью во двор сунется, так они и покусать могут…
– А где они сейчас? – поинтересовался Воловцов. – Что-то я их не слышу совсем.
– Так закрыл от греха подальше, – пояснил Евсей Савельев. – Чтобы, не дай бог, не покусали кого. Последнее время по двору много разного люда ходит: полицейские, следователи, вы вот опять же…
– Ясно… А в ту ночь, когда все это случилось, собаки, выходит, не лаяли, – то ли для дворника, то ли для самого себя заключил Иван Федорович.
– Не, ваш бродь, не лаяли, – приняв последние слова судебного следователя за вопрос, ответил Савельев.
– А где мне медника Федота Карпухина найти?
– Так вон его дверь, – Савельев показал на высокое крыльцо с зеленой дверью.
Поднявшись по ступенькам, Воловцов потянул за ручку, но дверь оказалась открыта.
– Хозяева, можно к вам? – крикнул Иван Федорович, переступая порог.
Ему навстречу вышел худощавый крепкий мужчина лет сорока пяти.
– Вы Федот Карпухин? – спросил Воловцов.
– Именно так, барин.
– Я судебный следователь по особо важным делам Воловцов, – представился Иван Федорович.
– Знаю. Вы присаживайтесь вот сюда, – показал он на две табуретки, стоявшие подле стола. – Спрашивайте.
– Значит, вы первым обнаружили пожар? – спросил Воловцов, присаживаясь. – Расскажите, как это было.
– Вышел я в пятом часу утра справить малую нужду. Квасу вечером выпил две большие кружки, вот к утру и повело, – словно оправдываясь, заговорил медник. – Встал, значит, вышел на крыльцо. И вдруг чую – дымом пахнет. Опосля гляжу: дым-то из флигеля идет. Думаю, генеральша к утру замерзла, велела, значит, печь растопить. Ан нет, дым-то из-под кровли вьется. И огонь в стеклах отражается, где, значит, сама генеральша квартирует. Ну, я, извиняюсь, так и не оправившись, ноги в руки и к дворнику нашему, Евсею, будить его. Опосля сына своего разбудил, послал за будочником, сам же дунул в участок, а дворник Евсей, стало быть, за пожарными побег. Покуда те ехали, тушить помогал вместе с сыном… Вот такие дела.
– А вы, значит, в доме Тальских проживаете? – подлаживаясь под тон медника, спросил Иван Федорович.
– Да, я с сыном Алешкой, дочерью Ульяной и супружницей своею Лизаветою квартиру тут, в доме, нанимаю с тех еще пор, как усадьба за генералом Безобразовым была. Ну а как его дочка во владение вошла, не погнала нас, дай бог ей здравствовать многие лета, оставила тут проживать… Да я не один с семьей в доме-то квартирую. – Федот Карпухин говорил охотно, как это частенько бывает с людьми, которым нечего скрывать, и нередко случается с людьми, пытающимися утаить в разговоре то, что от них надеются услышать. – Есть еще один жилец, отставной, значит, корнет Тимошин, старикан годов под восемьдесят. Тоже живет в доме с тех пор, как усадьба генеральскою была.