– Погоди-ка, – прервал Виталия Викторовича Иван Воловцов. – Давай вернемся к картузу, который, как ты сказал, на то время неизвестно кому принадлежал. А сейчас что, известно кому?
– Да, – просто ответил Песков. – Это картуз сторожа консистории.
– Вот как? – удивился Иван Федорович.
– Да, так, – почему-то уныло ответил Виталий Викторович. – Вернее, картуз с недавнего времени стал принадлежать сторожу. А до этого картузом владел один извозчик, давно приятельствующий с консисторским сторожем. Как-то в пьяном виде сторож потерял свою фуражку, и извозчик дал ему на время поносить свой старый картуз, чтобы у того не мерзла лысина. Потом сторож купил себе новую фуражку, а картуз извозчику не вернул, забыл, наверное, и повесил на гвоздик в своей сторожке. Когда случилось убийство консисторского секретаря Комаровского и началось дознание, сторож на допросе картуз не признал. Сказал, что он неизвестно чей. Однако нашлись свидетели, которые видели, что именно этот картуз висел на гвоздике в сторожке. Припертый к стенке, сторож признал картуз за тот самый, что был позаимствован у извозчика, однако клялся и божился, что этот картуз дня за три или четыре до убийства Комаровского с гвоздика бесследно исчез. Мол, взял кто-то, а кто – сторож не ведает. Но после того, как он не признал картуз, то бишь соврал следствию, веры ему уже не было, и его взяли под стражу. Теперь консисторский сторож – единственный подозреваемый в убийстве…
– А мотив убить секретаря консистории у сторожа имеется? – поинтересовался Воловцов. – Хоть какой-нибудь?
– Я такового не вижу, – просто ответил Песков.
– Не видишь мотива или его нет вовсе? – попробовал уточнить Иван Федорович, на что судебный следователь Рязанского окружного суда только пожал плечами.
– Ясно, – заключил Воловцов. – Стало быть, точек соприкосновения у секретаря консистории и ее сторожа не имеется никаких, что вполне резонно. Если, конечно, не считать, что они оба консисторские. – Иван Федорович немного подумал. – Тогда ищи, кому больше всего выгодна эта смерть. Кому сильно мешал Комаровский и кто от его смерти больше других приобрел. Вот тебе и будет мотив. А коли найдется мотив, Виталий Викторович, то скоро обнаружится и виновный… – философски и весьма убедительно изрек коллежский советник. – Так что покопай в этом направлении, не упирайся в одну-единственную версию, – после недолгого молчания тоном всеведущего наставника произнес Воловцов и тотчас мысленно обругал себя последними словами… Ишь, какой всезнающий выискался. Давно ли был таким же неопытным следователем, тыкающимся носом, как слепой щенок… – И еще, – завершив самобичевание, уже иным тоном промолвил Иван Федорович, – коли все вещи убитого остались при нем, значит, убийство совершено не ради ограбления. Тогда ради чего? – вопросительно посмотрел на коллегу-собеседника Иван Федорович.
– Причины могут быть самые разные. Возможно, месть… Или женщина… – предположил Виталий Викторович.
– Вполне возможно, – согласился судебный следователь по особо важным делам. – И заметь, в обоих случаях фигура сторожа как-то не вписывается в обстоятельства, не так ли?
– Пожалуй, – согласился Песков, в голове которого пчелами начали суетливо роиться мысли и предположения, навеянные словами Воловцова.
Иван Федорович снова немного помолчал, а потом спросил:
– А тебе не приходило в голову, мой друг, что сторож во второй раз не соврал и что его картуз действительно исчез из сторожки? И взял его не кто-нибудь, а настоящий убийца. После чего подкинул картуз к месту преступления. Нате, мол, вам улику…
– То, что картуз мог подкинуть настоящий убийца, – была такая мысль, – раздумчиво произнес Песков.
– Тогда почему бы не прояснить вопрос: кто заходил в сторожку за три-четыре дня до убийства консисторского секретаря? – посмотрел на Виталия Викторовича Воловцов. – Задай его сторожу, пусть вспоминает. В конце концов, это в его интересах…
Виталий Песков ушел, а у Ивана Федоровича все же остался какой-то осадочек неловкости. Право, его наставнический тон, как он полагал, был излишне менторским. А с другой стороны, спокойный и лишенный эмоций разговор, близкий к равнодушию, плохо служит для усвоения сказанного.
Глава 10О чем поведал городовой зотов
На следующий день судебный следователь по особо важным делам Иван Федорович Воловцов продолжил опознание по фотографии покойного мещанина Колобова. Это официально, так сказать. А не очень официально – были продолжены следственные действия по выяснению причастности (или непричастности) господина Константина Тальского к убийству генеральши Безобразовой, ее горничной и поджогу флигеля, где квартировали обе погибшие.
Городовой Зотов человека на фотографической карточке за знакомого или когда-либо виденного не признал и уверенно заявил Воловцову, глядя прямо в глаза, что ежели он на кого хоть раз поглядит, то навек запомнит. И не без бахвальства добавил, что такое свойство его памяти не единожды сослужило ему хорошую службу, чему подтверждением могут быть две серебряные медали: «За усердие» и «За беспорочную службу в полиции», последняя была вручена ему по случаю десятилетней выслуги с правом пожизненного ношения.
– Вы, наверное, знаете всех проживающих на своем участке, – подчеркнуто уважительно произнес Иван Федорович.
– А то, – не без гордости заявил городовой. – Почитай, двенадцатый годок службу несу.
– Тогда будьте любезны, расскажите про семейство Тальских, – попросил Иван Федорович.
– Ну а что, семейство как семейство, – городовой Зотов посмотрел куда-то вбок. Похоже, этот вопрос московского судебного следователя был ему неприятен. – Его превосходительство Всеволод Александрович Безобразов, генерал-майор, Царствие ему Небесное, добрейшей был души человек. Когда вышел в отставку, то продал свое родовое поместье, положил деньги в банк и мирно проживал в своей усадьбе на Владимирской улице вместе с дочерью Ольгой Всеволодовной. Сюда же он привел и новую свою жену, Платониду Евграфовну Тальскую, что стала по мужу генеральшей Безобразовой. У нее, в свою очередь, имелся сын от первого мужа, Александр Осипович Тальский, полковник, служивший в Петербурге, и племянник Константин Леопольдович Тальский, также служивший вольноопределяющимся…
– Ходит слух, что этот Константин Леопольдович вовсе не племянник Платониде Евграфовне, а внук. То есть сын полковника Тальского, – воспользовавшись паузой, сказал Иван Федорович.
– Похоже, так оно и есть, – полицейский Зотов хитро взглянул на судебного следователя по особо важным делам.
Виду Зотов не показывал, однако был горд тем, что вот так запросто разговаривает с господином в немалых чинах и при такой должности, о которой он, Зотов, только слышал, но никогда не видел человека, который бы эту должность представлял. Такие люди, как коллежский советник Воловцов, виделись городовому эдакими степенными и сильно пожилыми господами с большими седыми головами, ясным пронзительным взором и в ореоле значимости, который невозможно не увидеть и не почувствовать. И имя-отчество у таких людей должно быть каким-то особенным. Нечто вроде Зигмунда Фердинандовича или Франца Бартоломеевича. На поверку же оказалось, что один из представителей немногочисленной когорты судебных следователей по особо важным делам не очень-то и степенный. И отнюдь не пожилой. Голова у него, конечно, имелась, но вполне обычных размеров, взгляд был не то чтобы пронзительный, а скорее пытливый, да и имя-отчество оказалось самое что ни на есть простецкое: Иван Федорович. Правда, значимостью от него все же веяло. Вот только было не очень понятно, откуда она бралась…
– А еще я слышал, что Константин Леопольдович Тальский, возможно, приходится сыном Платониде Евграфовне, – неуверенно произнес Иван Федорович.
– Этому вы не верьте, – убежденно произнес Зотов. – Брехня!
– Так я и не верю, – не менее убежденно промолвил Воловцов.
Еще городовой Зотов поведал, что из полка Тальский-младший был отчислен за провинность («кажись, Константин Леопольдович ударил какого-то майора и сломал ему нос») и где-то с полгода управлял имением двоюродного брата – полковника в Гродненской губернии. Затем тот привез его в Рязань и оставил у своей матери, которая, как говорят в городе, оженила его на дочери генерал-майора Безобразова. А когда его превосходительство Всеволод Александрович преставились, все его имение перешло в руки его дочери, Ольги Всеволодовны, на то время уже госпожи Тальской…
– Вы сказали, что генерал Безобразов был добрейшей души человек, – напомнил городовому Иван Федорович.
– Точно так, – без сомнения ответил Зотов.
– А генеральша? Она тоже была добрейшая женщина? – судебный следователь Воловцов пытливо посмотрел на городового. Тот, верно, памятуя, что о покойниках либо хорошо, либо ничего, замялся, не зная, что ответить. Наконец, подобрав нужные слова, изрек:
– Платонида Евграфовна были дамой серьезной и весьма предприимчивой…
– Предприимчивой – это в смысле того, что ссужала деньги в рост? – задал уточняющий вопрос Воловцов.
– Не только, – помолчав, ответил городовой Зотов. – На ней после кончины его превосходительства Всеволода Александровича, почитай, весь дом Тальских держался.
– Понятно, – констатировал Иван Федорович. – Ну а каковы были отношения домочадцев к этой серьезной даме? – поинтересовался он.
– Разные, – опять немного подумав, произнес городовой Зотов. Похоже, он привык взвешивать слова, которые намеревался сказать, однако вряд ли умел врать начальству. А судебный следователь по особо важным делам Воловцов, да еще из Москвы, был для Зотова начальником очень большим, если не сказать недосягаемым.
– А если конкретнее? – попросил уточнить Воловцов.
– Его превосходительство Всеволод Александрович хоть и были генералом, но своей супруги побаивались, – начал отвечать Зотов, по своему обыкновению сначала подумав. – С его дочерью Ольгой Всеволодовной отношения у Платониды Евграфовны были ровные: вроде она для нее мачеха, а вроде и нет. Сына своего, Александра Осиповича, генеральша любила, как и все матери. Очень любила Константина Леопольдовича, хотя у них часто случались разногласия…