– Значит, это вы нашли кинжал?
– Так точно, ваше благородие, – отозвался городовой и подробно рассказал о произошедшем.
Воловцов какое-то время молчал, о чем-то напряженно думая, после чего задал следующий вопрос:
– Вы не сказали, откуда известно, что в коляске сидел военный.
На что получил вполне конкретный ответ:
– На нем была военная форма: серая шинель и круглая барашковая шапка…
– Благодарю, служивый, – сказал Воловцов.
Взяв извозчика, он покатил в гостиницу «Олимпия» на Соборную, где квартировал полковник Тальский.
Иван Федорович нашел Александра Тальского обедающим в гостиничном ресторане. Полковник Тальский изволили кушать суп-прентаньер, ростбиф а‑ля Маренго и разварную лососину под соусом тартар, что выказывало в нем любителя французской кухни. Спросив разрешения присесть за его столик и получив согласие, Воловцов спросил себе кофею и какое-то время исподволь посматривал на Александра Осиповича, подбирая нужные для разговора слова. Затем, решив, что на этот раз быть с полковником тактичным необязательно, судебный следователь по особо важным делам упер свой взгляд в переносицу сидящего напротив человека и выпалил:
– Это ведь вы подбросили кинжал на улице Владимирской.
Сказано это было в утвердительной форме без всяких вопросительных интонаций и малейшего намека на сомнения. Что, очевидно, задело Александра Осиповича.
– Не понимаю, о чем вы говорите. Я ничего не подбрасывал. – Полковник Тальский изобразил на своем лице негодование и даже приподнялся со стула. – А вас я попрошу впредь не высказываться в столь категоричной форме касательно вещей, про которые вы не имеете ни малейшего…
– Не стоит изображать из себя незаслуженно обиженного, господин полковник, – оборвал его Воловцов. – Тем более там, где никакой обиды нет, а есть лишь констатация свершившегося факта, – добавил Иван Федорович уже несколько мягче. – Неужели вы не понимаете, что вы оба, вы и Константин Леопольдович, всеми этими вашими… необдуманными действиями (выкрутасами, хотел поначалу сказать Воловцов, но попридержал язык) только вредите себе! Один пытается договориться с уголовником взять вину в убийстве генеральши и ее горничной на себя, посулив за это немало денег; другой подбрасывает кинжал на мостовую, где было совершено двойное убийство… Этим вы только портите все! Неужели вы этого не понимаете?
Воловцов в упор посмотрел на полковника Тальского. Тот не выдержал взгляда и опустил голову.
– Значит, так: с этого момента никаких подобных действий с вашей стороны, – безапелляционно заявил Иван Федорович. – И брату своему, то бишь сыну, скажите то же самое. Если вас к нему, конечно, пустят, – добавил судебный следователь по особо важным делам и уже иным, доверительным тоном произнес: – И вообще, перестаньте мне мешать.
Глава 18Признание алексея карпухина
Восемнадцать лет – это уже тот возраст, когда юноше разрешено жениться по закону. То есть заводить собственную семью, отделяться от родителей и самостоятельно вести хозяйство. Да и то: сколь можно быть у отца на побегушках, когда ремесло медника вот оно, в руках. Разве у него получается хуже, чем у отца? Разве он худо лудит и мало посуды и прочей утвари уже починил самостоятельно?
Кроме того, можно наладить собственное дело, мастерскую завести или даже небольшой ремонтно-механический заводик. А что? Панкратий Федорович Морозов тоже начинал с солодовенного заводика. А потом вон как развернулся! Сейчас его торговый дом «Панкратий Морозов с сыновьями» всякому жителю Рязани знаком. Все большое завсегда с малого начинается…
Алексей Карпухин дошел до дома на углу улиц Краснорядской и Хлебной, поднялся на второй этаж и постучался в одну из дверей. Однако никто ему не открыл. Он постучал еще, затем прислонился ухом к полотну двери. За ней было тихо. Алексей начал стучаться громче, так, что нельзя было не услышать. Но вместо квартирной двери Катьки-шоколадницы отворилась соседняя дверь, и из нее высунулась голова девицы в бумажных папильотках[20]:
– Чего колотишься как оглашенный?
– А Катька где? – обернулся в ее сторону Алексей.
– Нет ее. – Девица в папильотках понизила голос и, опасливо покосившись в сторону лестницы, сообщила: – Забрали ее…
– Кто? – не понял юноша.
– Полиция, кто… – Девица в папильотках посмотрела на Алексея, как смотрят подростки, считающие себя взрослыми, на маленьких детей.
– За что? – продолжал недоумевать Карпухин.
– Хмырь один заявил, будто она деньги у него украла, когда тот пьяненький у нее был. – Девица с презрением посмотрела куда-то вдаль. – Пришли фараоны[21], учинили шмон[22] и нашли у нее какую-то богатую бумагу аж на тысячу рублей, – девица перешла на шепот. – Ну и забрали…
При упоминании про «богатую бумагу аж на тысячу рублей» внутри Алексея будто что-то оборвалось. Похоже, он заметно побледнел, на что собеседница отреагировала по-своему:
– Да ладно тебе… Что, на Катьке свет, что ли, клином сошелся? – Она пошире открыла дверь и, оценивающе поглядывая на парня, произнесла: – Может, зайдешь?
– Чего?
– Может, ко мне зайдешь, говорю? – повторила девица и призывно посмотрела на Алексея.
– Да нет, пойду… – рассеянно буркнул Карпухин и, повернувшись, стал, глядя в одну точку, как сомнамбула, медленно спускаться по ступеням.
Когда он вышел на улицу, ветер забросил ему в лицо горсть мелких жестких снежинок. Это привело его в чувство.
А что, собственно, произошло? У проститутки нашли ценную бумагу достоинством в тысячу рублей? А он-то тут при чем?
Она говорит, что это его, Алексея Карпухина, процентный билет? И он дал его ей на сохранение?
Чушь! Ничего он ей ни на какое сохранение не давал. Да и таких ценных бумаг у него отродясь не бывало и быть не может. Не заработал покуда. Так что ее слово против его. Ну и кому больше поверят? Ему, московскому мещанину и цеховому, не замеченному не только в противозаконных деяниях, но даже в мелких проступках и ребяческих шалостях, или какой-то там проститутке?
Бывал ли он у Катьки-шоколадницы?
Да, случалось. Но приходил он к ней не для того, чтобы давать ей что-то на сохранение, а за тем, чтобы… Ну, вы сами понимаете…
«А может, сбежать, покуда не поздно?» – подумалось вдруг Алексею Карпухину. Но он отмел эту мысль как опасную и бесполезную (сбежал – значит, виноват).
Судебный следователь по особо важным делам Московской судебной палаты Иван Воловцов вместе с помощником пристава Голубицким и городовым шли к дому сына медника, чтобы задержать его и произвести у него обыск.
Перед этим Иван Федорович зашел к окружному прокурору Ляпунову и уведомил его о том, что сего дня им будет произведено задержание Алексея Карпухина, подозреваемого в убийстве генеральши Безобразовой и ее горничной Сенчиной, а также сделан обыск в его квартире.
Хмуро выслушав доводы Воловцова, прокурор Петр Петрович заявил в категоричной форме:
– Разрешения на задержание Карпухина и на обыск у него в квартире я вам не дам. В деле об убийстве генеральши Безобразовой и ее служанки уже имеется обвиняемый, и, покуда с него не сняты обвинения, считаю новые задержания необоснованными и несвоевременными.
Статский советник Ляпунов переложил с места на место бумаги на столе и строго посмотрел на Воловцова. Этот, как окрестил его для себя Петр Петрович, молодой субчик, получивший не по летам статус судебного следователя по особо важным делам, положительно ему не нравился. Лезет везде, куда его не просят, предает сомнению результаты проведенного предварительного расследования, нервирует и старается опорочить дела и чаяния старейших прокурорских работников, в том числе и его самого, прокурора Рязанского окружного суда Петра Петровича Ляпунова.
– Вы, господин статский советник, верно, забыли, что я отнюдь не судебный следователь вашего Окружного суда, – промолвил Иван Федорович без всякого сарказма и иронии. – Поэтому разрешения вашего на задержание подозреваемого лица и на обыск у него в квартире мне не требуется. Да и пришел я, – тем же тоном добавил судебный следователь по особо важным делам, – не за разрешением, а для того, чтобы поставить вас как окружного прокурора в известность о своих намерениях, что предписывают мне устав и действующие правила. Следуя им, смею вас заверить, по окончании проводимого мною расследования все материалы проведенного мною предварительного следствия будут представлены вам для проверки его полноты, убедительности и правильности…
И сухо попрощавшись, Воловцов вышел из кабинета.
В квартире Карпухина находились все: сам хозяин, Федот Никифорович Карпухин, московский мещанин, по профессии медник, сорока двух лет, его венчанная супруга Елизавета Ильинична, домохозяйка тридцати девяти лет, их дочь Ульяна, обучающаяся в выпускном классе Епархиального женского училища, пятнадцати лет, и их сын Алексей, подмастерье, коему совсем недавно исполнилось восемнадцать лет.
Когда в квартиру Карпухиных вошли Воловцов с помощником пристава Голубицким и городовым Зотовым и Иван Федорович громогласно объявил о цели их посещения, Федот Никифорович мгновенно помрачнел, отошел в сторонку, к дочери, жене и сыну, и стал исподлобья наблюдать за действиями судебного следователя и полицейских, изредка поглядывая на понятых. В его взгляде Воловцов увидел смесь страха, жалости и стыда. Это во многом говорило о том, что Федот Никифорович если и не ожидал, то наверняка предполагал, что рано или поздно произойдет нечто подобное. Стало быть, он знает об убийстве генеральши Безобразовой и ее горничной Сенчиной больше, нежели показал на первом допросе. С Карпухиным-старшим и решил первым поговорить Иван Федорович, покуда Голубицкий и Зотов производили обыск. Однако Федот Никифорович шансом, предоставленным ему судебным следователем Воловцовым, не воспользовался – а добровольное признание в содеянном преступлении весьма значительно сокращает срок – и на все вопросы, задаваемые Иваном Федоровичем, отвечал так же, как и при первом допросе.