Промежутки между их свиданиями, когда-то приносившими обоим столько радости, все увеличивались, и Юджин мирился с этим, хотя и не без сожаления. Если честно признаться, то после недавно пережитого недуга его романтические наклонности представлялись ему в плачевном свете. Ему казалось, что он начинает понимать, к чему они ведут. Богатства он таким образом, безусловно, не наживет, — Юджин все больше убеждался в том, что судьбы мира находятся в руках людей, чье счастье состоит в труде. Тунеядцы, как правило, теряют все, в том числе и уважение своих сограждан. Распутные люди быстро изнашиваются и сами себя позорят своими нездоровыми и недостойными наклонностями. Женщины и мужчины, живущие невоздержанно, оказываются рабами своей болезненной чувственности, и всякое здоровое общество если не выбрасывает их за борт, то игнорирует. Если хочешь достигнуть богатства, ты должен быть сильным, энергичным, решительным, воздержанным — да и сохранить богатство можно только с помощью этих качеств. Нельзя давать себе волю, в противном случае человек становится таким, каким был сейчас он, Юджин, — развинченным, угрюмым, больным душевно и физически.
Итак, пройдя через любовные увлечения и нужду, через болезнь и унижения, Юджин стал ясно понимать одно — если он хочет добиться успеха, он должен вести себя благоразумно. Улыбается ли ему такая жизнь? Этого он не мог сказать. Но у него нет другого выхода, как это ни печально, — а раз так, он постарается сделать все, что возможно. Задача трудная, но жизненно важная.
Надо сказать, что Юджин все еще сохранял подчеркнуто артистическую наружность и манеры, которые он усвоил в дни юности. Но теперь он стал подозревать, что это придает ему нелепый и слегка несовременный вид. В последнее время он стал замечать, что некоторые художники, из наиболее преуспевающих, внешне ничем не отличались от обыкновенных дельцов. Это объясняется тем, решил Юджин, что они живут в реальном мире, а не витают в эмпиреях. Мысль эта заставила его последовать их примеру: он отказался от свободно повязанных галстуков и небрежной прически и придал своей внешности строгую простоту. Он продолжал носить мягкие шляпы, считая, что они ему больше к лицу, но во всем остальном предпочел расстаться с артистическими замашками.
Работая у Дигана, он понял, что такое настоящий тяжелый и честный труд. Диган был простым рабочим. В нем не было ничего романтического, он и слыхом не слыхивал ни о какой романтике. Лопаты, кирки, раствор и опалубка — вот что составляло его жизнь, и он никогда не жаловался. Юджину запомнилось, как однажды он посочувствовал Дигану: десятник ежедневно вставал в четыре утра, чтобы поспеть к поезду, доставлявшему его на работу к семи часам. Но темнота и холод ничего не значили для Дигана.
— Ясно, а как же иначе, — отозвался он с обычной усмешкой. — Надо же вовремя быть на месте. Никто не будет мне платить за то, что я валяюсь в постели. Если бы вам пришлось с годик вставать так каждое утро, вы бы человеком сделались.
— Едва ли, — поддразнил его Юджин.
— Уж поверьте, — настаивал на своем Диган. — За один год. Будьте покойны, я вижу, что вы за фрукт.
Юджину было неприятно слышать подобные замечания, но все же он принимал их к сведению. Диган имел обыкновение делать окружающим весьма полезные внушения касательно труда и воздержанности, причем это выходило у него совершенно не намеренно. Просто эти два свойства — трудолюбие и умеренность — составляли его сущность.
Однажды Юджин отправился на Типографскую площадь в надежде, что, может быть, у него хватит смелости зайти в редакцию какой-нибудь газеты и предложить свои услуги. Там он неожиданно наткнулся на Хадсона Дьюлу, которого не видел уже много лет. Дьюла очень обрадовался ему.
— Ба! Да это Витла! — воскликнул он, пораженный невероятной худобой и бледностью Юджина. — Где же вы столько времени пропадали? Ужасно рад вас видеть. Что вы поделывали? Зайдемте к Гану, закусим, и вы мне все расскажете.
— Я был болен, Дьюла, — откровенно сказал Юджин. — У меня было очень серьезное нервное расстройство, и, чтобы переменить обстановку, я работал на железной дороге. Я обращался ко всяким специалистам, но они мне не помогли. Тогда я решил взяться за труд чернорабочего и посмотреть, что из этого выйдет. Я совершенно выбился из колеи и вот четвертый год только и занимаюсь тем, что привожу себя в норму. Но теперь я, по-видимому, на пути к выздоровлению. Собираюсь в ближайшие дни уйти с железной дороги и вернуться к живописи. Мне кажется, что я опять могу писать.
— Не странно ли? — задумчиво произнес Дьюла. — Я на днях как раз думал о вас и спрашивал себя, куда это вы могли запропаститься. Должен вам сказать, что я переменил род занятий. «Труф» приказал долго жить, и я занялся литографским делом. Я состою младшим компаньоном в одной фирме на Бонд-стрит и работаю в ней управляющим. Буду очень рад, если вы как-нибудь заглянете ко мне.
— Непременно зайду, — сказал Юджин.
— А теперь насчет ваших нервов, — продолжал Дьюла, когда они вошли в ресторан. — У меня есть зять, с которым произошла такая же штука. Он и сейчас все бегает по врачам. Я ему расскажу про вас. Вид у вас совсем неплохой.
— Я чувствую себя значительно лучше, — сказал Юджин, — да, значительно лучше, хотя мне пришлось довольно тяжко. Но я уверен, что снова вернусь к жизни и буду теперь осторожнее. Я переутомился тогда с первыми картинами.
— Должен сказать, что в своем роде это были лучшие вещи, какие мне когда-либо попадались у наших художников, — сказал Дьюла. — Если помните, я был на обеих ваших выставках. Они были великолепны. А что же сталось с вашими полотнами?
— Некоторые были проданы, остальные я сдал на хранение, — ответил Юджин.
— Странно, — сказал Дьюла. — Я готов был биться об заклад, что они все будут проданы. В них было столько нового и яркого. Вы должны крепко взять себя в руки и больше не сдаваться. Вас ожидает большое будущее.
— Ну уж, право, не знаю, — пессимистически отозвался Юджин. — Заслужить известность — конечно, вещь хорошая, но прожить на это, как вы сами знаете, невозможно. На живопись у нас в Америке не слишком большой спрос. Большинство моих работ остались непроданными. Любой бакалейщик, переезжающий с места на место со своим фургоном, куда обеспеченнее самого лучшего нашего художника.
— Ну, дело не так уж плохо, — с улыбкой заметил Дьюла. — Художник все-таки не лавочник. У него совершенно иной взгляд на вещи. Духовно он живет в другом мире. Да и материально можно устроиться совсем недурно, — главное, прожить, а что вам еще нужно? Зато перед вами открыты все двери. Художник пользуется тем, чего никогда не добиться лавочнику, — почетом; он служит обществу мерилом всех достоинств — сейчас или в будущем. Если бы я обладал вашим талантом, я никогда не стал бы завидовать мяснику или булочнику. Ведь вас знает теперь каждый, во всяком случае каждый хороший живописец. Вам остается только работать дальше и добиваться большего. А зарабатывать мало ли чем можно.
— Чем, например? — спросил Юджин.
— Как чем? Пишите панно, займитесь стенной росписью. Я только на днях говорил кому-то, что бостонская публичная библиотека совершила большую ошибку, не поручив вам часть работы по росписи стен. Вы могли бы создать для них прекрасные вещи.
— Вы, я вижу, еще верите в меня, — растроганно сказал Юджин.
После стольких тоскливых дней слова Дьюлы были подобны теплу, исходящему от яркого пламени. Значит, его не забыли. Значит, он на что-то годен.
— Помните Орена Бенедикта? Вы, кажется, знали его по Чикаго, не правда ли? — спросил Дьюла.
— Конечно, — ответил Юджин. — Я работал вместе с ним.
— Он сейчас в газете «Уорлд», заведует художественным отделом, совсем недавно перешел туда.
И когда Юджин удивился, заметив, что вот как меняются времена, Дьюла вдруг добавил:
— А ведь это мысль! Вы говорите, что собираетесь расстаться с железной дорогой. Почему бы вам не устроиться у Бенедикта и не поработать немного тушью, чтобы набить руку? Это вам очень пригодилось бы. А он, я уверен, с радостью возьмет вас.
Дьюла догадывался, что финансы Юджина в плохом состоянии, и хотел дать ему возможность без большой затраты сил заняться работой, которая постепенно привела бы его назад, к настоящей живописи. Он любил Юджина и очень хотел помочь ему. С удовольствием вспоминал он, что первый поместил в журнале цветную репродукцию его этюда.
— Мысль неплохая, — сказал Юджин, — я и сам подумывал заняться чем-нибудь таким, если удастся. Я зайду к нему, может быть, даже сегодня. Это было бы как раз то, что мне сейчас нужно, — небольшая практика, ведь я совсем отстал.
— Хотите, я ему позвоню, — любезно предложил Дьюла. — Мы с ним большие приятели. Он спрашивал на днях, не могу ли я рекомендовать ему одного или двух действительно сильных художников. Обождите минутку.
Дьюла вышел, и Юджин откинулся на спинку стула. Возможно ли, что его возвращение к жизни совершится так легко и просто? Ему мерещились всякие трудности. И вот счастливый случай обещает избавить его от всех страданий.
— Он сказал: «Разумеется!» — воскликнул Дьюла, возвращаясь на свое место. — «Пусть сейчас же зайдет». Советую вам сегодня же повидаться с ним. Это будет самое лучшее. А когда устроитесь, навестите меня. Где вы сейчас обитаете?
Юджин дал ему свой адрес.
— Ах, да, ведь вы женаты, — сказал Дьюла, когда Юджин сообщил ему, что они с Анджелой занимают крохотную квартирку. — Как поживает миссис Витла? Я ее помню, очаровательная женщина. А мы с миссис Дьюла снимаем квартиру на площади Грэмерси. Вы не знали, что я женился? Да, представьте. Приходите к нам с супругой. Вы нас очень обрадуете. Мы будем ждать вас к обеду, надо только договориться о дне.
Юджин был очень доволен. Он думал о том, как рада будет Анджела. За эти годы они совершенно отошли от общества художников. Юджин поспешил к Бенедикту, и тот встретил его как старого приятеля. Они не были раньше особенно близки, но всегда хорошо относились друг к другу. Бенедикт слышал про болезнь Юджина.