— Кто его знает… Может, непосредственной причиной сердечного приступа послужило уже то, что Штихельмахер узнал, что его собираются допрашивать, — перебил его Леваневич, стараясь направить течение мыслей следователя о причинах смерти пациента в более удобное для него русло. — Разволновался человек…
Они подошли к круглой площади с зеленой клумбой посередине и остановились перед «зеброй» перехода, дожидаясь разрешающего сигнала светофора. До метро оставалось совсем немного, ну а в вагоне следователь так или иначе, будет вынужден прекратить свои дурацкие расспросы, — рассуждал Леваневич. Скорее бы уже дойти…
— А из-за чего он вообще к вам попал? С каким диагнозом? — Вострецов решил перевести разговор с абстрактной темы к вещам более приземленным.
Семен Яковлевич оглянулся на него с неподдельным удивлением.
— А вы что же, не знаете?
— Не-ет…
Врач усмехнулся — за все время впервые с откровенной насмешкой.
— Ну вы даете, право слово!.. Хорошо же вы работаете, граждане сыщики!..
Это были последние слова, которые он успел произнести.
На бешенной скорости со стороны моста-путепровода на тротуар вылетел старенький "жигуленок"-"троечка". Он буквально врезался в группу стоявших у перекрестка пешеходов. Кто-то успел среагировать и, сбивая других, отпрянул в сторону; кому-то это не удалось… Высокая яркая коляска с сеткой с продуктами между колесами, отброшенная побитым ржавчиной бампером, кувыркаясь, прокатилась по тротуару и завалилась на проезжую часть, прямо под колеса набитого пассажирами автобуса-"гармошки". Сухонькая старушка с испитым лицом споткнулась о собственную сумку-тележку и рухнула на раскатывавшиеся и разбивавшиеся пустые пивные бутылки…
Но главный удар бампера «жигуленка» пришелся на врача-кардиолога Семена Яковлевича Леваневича. Он успел только хрипло вскрикнуть, после чего опрокинулся на спину, и автомобиль, подпрыгивая, прошелся по его груди обоими правыми колесами. После этого «жигуль», подрезав какую-то шарахнувшуюся от него иномарку, влился в поток машин и, свернув по кольцу в сторону станции метро, исчез из вида.
Все это произошло в одно мгновение. Налетевшая на людей машина уже исчезла, и лишь тогда раздался душераздирающий крик женщины, на глазах которой под тяжелой тушей автобуса исчезла коляска с ее ребенком. Ей вторил хрип залитой кровью старушки…
Вострецов, который в последнее мгновение успел отпрыгнуть едва ли не из-под колес машины, наклонился к Леваневичу. И даже он, далекий от медицины человек, понял, что помочь пострадавшему уже невозможно. Тот лежал, глядя широко раскрытыми глазами в глубокое синее небо. Куда-то туда, в эту неведомую даль, по темному коридору сейчас мчалась его ошеломленная случившимся душа.
Рядом лежал раскрывшийся от удара кейс Семена Яковлевича. Из него вывалился обычный набор предметов, которые могут оказаться у мужчины — телефонный блокнот, сложенный полиэтиленовый пакет, какая-то книга, газеты, шариковая ручка… Валялся в пыли и небрежно свернутый медицинский халат, из кармана которого выскользнул какой-то предмет. Вострецов с недоумением уставился на него. Это был шприц-тюбик, точно такой же, какой он видел в утилизаторе в палате столь странно умершего Штихельмахера. Вадим протянул руку и схватил предмет. Шприц-тюбик оказался использованным.
Следователь еще не знал, что к чему в этой истории. Он интуитивно понял, что сейчас у него в руке какая-то очень важная, вероятно, даже ключевая деталь, с помощью которой можно будет хоть что-то в этом деле расставить по местам.
…В это время двое молодых парней быстро, и при этом стараясь не привлекать внимания прохожих, шли мимо рынка от брошенной машины к тоннелю, по которому можно было либо пройти на другую сторону железнодорожной ветки, либо попасть на станцию метро.
— Вспомнил, — неожиданно сказал один из них, сказал негромко и озабоченно, словно про себя.
— Что ж такого ты мог вспомнить? — насмешливо спросил второй, воткнув в рот сигарету и доставая зажигалку. — Где твой хрен в последний раз побывал?..
— Где я его видел, — уже встревоженно отозвался первый.
— Ты можешь толком объяснить, что случилось?
Они вошли в гулкий полутемный тоннель, заполненный шумом множества шагов, голосов и грохотом медленно ползущего над головой поезда.
— Ты не заметил, что наш «клиент» у перехода с кем-то разговаривал?
Его собеседник равнодушно пожал плечами.
— Заметил, конечно. Только не обратил на него внимания — он нам не заказан. А что?
— Я вспомнил, где его видел, — мрачно повторил первый. — Это «следак-важняк», он Барабаса брал[2].
— Да ты что?!
Воскликнувший настолько резко остановился, что на него сзади кто-то налетел и грубо обругал. В другой раз боевик не оставил бы такое поведение безнаказанным, но теперь было не до мелочей.
— Ты уверен?
Они стояли посреди перехода, толпа, толкая и матеря, обтекала их с обеих сторон.
— Уверен, — по-прежнему мрачно ответил первый. — Я его тогда вот так, как тебя сейчас, видел. Боялся, чтобы и меня не замели…
— Дела-а… — протянул второй. — И что же будем делать?
— Не знаю… Доложим. А там пусть наши боссы решают… В конце концов, нам было дано одно, вполне конкретное задание… — он оглянулся по сторонами закончил:- И мы его выполнили.
— Ты прав.
Они оба направились дальше. На стоянке у выхода из тоннеля их ждала припаркованная напротив торгового центра серебристая "мазда".
Уже тронувшись с места, водитель сказал немного неловко:
— Слышь, Серый, ты про этого следователя шефу сам доложишь? Да?
— Да уж… — с досадой отозвался Серый.
Он был уже не рад, что узнал следователя, что сгоряча сообщил об этом напарнику — теперь придется объясняться с шефом. И еще неизвестно, как тот отреагирует на информацию о том, что они пришили врача на глазах у следователя по особо важным…
— Ситуёвина, так ее… — выругался водитель.
Он думал о том же: а ну как следователь разглядел его и запомнил — его карточек и фотороботов в разных прошлых «делах», скорее всего, хранится немало.
— Как он по возрасту-то, твой "следак"? — хмуро поинтересовался он.
— Щенок.
— И то ладно…
Серый в этом уверен не был.
МОСКОВСКАЯ ОБЛАСТЬ. ОСОБНЯК ВАХИ СУЛТАНОВА
Едва слышный звук, доносившийся из-за двери дамской уборной, насторожил Боксера. Ему уже давно не доводилось слышать такого. Тем более в стенах этого особняка — люди, способные на столь искреннее проявление чувств, сюда по своей воле попадали нечасто.
Он остановился, прислушался внимательнее. Представил, как это могло выглядеть, если бы кто-то увидел его со стороны. Однако сейчас было не до подобных мыслей — и в самом деле было похоже, что там, в дамской комнате, кто-то тихо, едва слышно, плакал. Собственно, звуков самого плача не доносилось — только по временам проникали сдавленные всхлипывания.
Входить в дамский туалет не принято (не то, чтобы запрещается — именно не принято) даже начальнику охраны. И все же… Поколебавшись, Боксер осторожно повернул ручку и чуть толкнул дверь. Хорошо отрегулированные и смазанные петли провернулись беззвучно.
Прислонившись спиной к голубому кафелю стены, прямо на мусорном бачке, закрыв лицо руками, сидела та самая блондинка, которая полчаса назад обрабатывала ногти на ногах Вахи Султанова. Сквозь ее пальцы просачивались мутноватые от размытой косметики слезы, мерно капали на распахнувшийся коротенький кокетливый халатик. Одна грудь — пышная, но еще крепкая, не кормившая, загоревшая, с большим коричневым окружием вокруг обмякшего сосочка — вылезла из-под материи, другая была видна только до половины.
Боксер шагнул в помещение, плотно закрыл за собой дверь. Услышав этот звук или просто почувствовав присутствие постороннего, девушка испуганно дернулась, едва не ударившись затылком о стену, уставилась на вошедшего своими синими, как васильки в поле, глазами. От этого движения обнажилась и вторая грудь. Мужчина невольно скосил взгляд на них, однако девушка этого не заметила.
Он присел перед ней на корточки.
— Не бойся, — Боксер постарался, чтобы его голос и слова звучали как можно доброжелательнее.
И тут же поймал себя на том, что не знает, как зовут эту педикюршу. Он вообще практически никогда не интересовался именами всех этих девиц — чаще всего именно столь любимых южанами блондинок, — их часто привозили сюда, они жили здесь более или менее длительное время и потом их отсюда увозили. Он всей душой презирал это бабское, настолько расплодившееся нынче, племя, прекрасно зная, на что здесь соглашаются эти самки ради того, чтобы получить плату побольше.
— Тебя как зовут? — он положил свою могучую, столько раз посылавшую противника в нокаут, руку на ее круглое мягкое плечо.
Педикюрша сначала вздрогнула от этого прикосновения, попыталась вжаться в стену. А потом вдруг напротив, подалась к Боксеру, вцепилась своими длинными острыми ногтями в лацканы его пиджака.
— Увези меня отсюда! — заговорила она горячечным шепотом. — Не нужно мне денег, ничего не нужно! Только увези!.. Здесь страшно!
— Ну-ну, милая, успокойся… — Боксер попытался привлечь девушку к себе.
— Hе трогай меня, — вдруг заверещала она, пытаясь вырваться из его рук. — Все вы одинаковые…
Этого еще не хватало! Если сейчас кто-нибудь услышит ее визг, черт знает что может получиться. Ясно же, что у нее с Вахой что-то произошло. И если этот кавказец узнает, что его подруга взбунтовалась, неизвестно, как поведет его "горячий южный кровь"!
Боксер сграбастал девушку в свои мощные объятья, крепко зажал ей рот ладонью.
— Ну-ну, успокойся, милая, — уговаривал он ее не привыкшим к шепоту голосом. — Все будет хорошо, только не надо кричать…
Она вырывалась, крутилась, билась в истерике… Да только куда ей совладать с мускулатурой мужчины, причем, мужчины весьма спортивного! Боксер приподнял ее, уселся сам на хрустнувший под его весом мусорный бачок, легко, как куклу, не обращая внимания на ее трепыхания, развернул девушку, усадил себе на колени. От этого пояс на ее халатике окончательно распустился, и его полы разошлись. Боксер, стараясь не смотреть на ее ладное загорелое тело, какое-то время просто сидел, удерживая девушку, ожидая, пока она хоть немного успокоится. Лишь бы не укусила, — думал о