По замыслу Вейротера, союзной армии (непосредственно накануне сражения в ней могло насчитываться ок. 80 или даже 81,5 тыс. человек и свыше 300 пушек), разделенной на пять колонн, надлежало действовать на 12-километровом фронте (глубиной в 6,5 км) следующим образом.
Почти половина всей союзной армии (свыше 39 тыс. человек) в лице трех усиленных (ок. 33 тыс.) левофланговых колонн генерал-лейтенантов Д. С. Дохтурова (ок. 13 800 человек с 64 орудиями), А. Ф. Ланжерона (11 140 человек с 30 орудиями) и И. Я. Пржибышевского (8000 человек с 30 орудиями) под общим началом генерала графа Ф. Ф. Буксгевдена – человека скорее упрямо-прямолинейного, чем рисково-смелого (это наглядно проявится в ходе предстоящего сражения) – должны были под прикрытием 6280 австрийских штыков и сабель (шеволежеры, уланы и гусары), русских казаков и 12 пушек фельдмаршал-лейтенанта барона Кинмайера нанести главный удар по правому флангу противника. Затем, продолжая действовать в духе «косой атаки» легендарного Фридриха Великого, войскам Буксгевдена следовало повернуть на север, выйти Наполеону в тыл и отрезать его от сообщения с Веной и дальними тылами. Четвертой колонне австрийского фельдмаршал-лейтенанта, графа Краковского, Иоганна-Карла Коловрата (1748–1816) и русского генерала Милорадовича (свыше 16 тыс. с 76 орудиями, а не 25 400, как это порой предполагается в исторической литературе) во главе с самим Кутузовым следовало двигаться от Праценских высот севернее трех левофланговых колонн с обходом центра противника слева – мимо Кобельница.
Правофланговой 10-тысячной колонне (8000 пех., 2500 кав. с 54 орудиями) князя Багратиона и австрийской коннице фельдмаршал-лейтенанта князя Иоганна Лихтенштейна (1760–1836) (4600 кав. с 24 пушками) нужно было сковать противостоявшие им силы противника, обеспечивая обходной маневр главных сил.
За Праценскими высотами в резерве располагалась русская гвардия участника легендарных Итальянского и Швейцарского походов А. В. Суворова – цесаревича Константина Павловича – ок. 7,5 тыс. пех. и ок. 2,5 тыс. кав. (всего – ок. 10 тыс. человек под началом генералов Депрерадовича 1-го и 2-го, Кологривова, Касперского и Лобанова) с 40 орудиями. Считалось, что этой элитной части русской армии с лихвой хватит, чтобы справиться с любой французской атакой на заведомо ослабленный центр русской позиции.
…Кстати сказать, пока К. Ф. Толь переводил диспозицию Вейротера с немецкого языка на русский язык, пока ее размножали рукописным способом, пока ее рассылали в русские войска, наступило утро! Русским генералам она была роздана в ограниченном количестве экземпляров лишь к 6–8 часам утра (по разным источникам) дня сражения! Фактически командный состав не имел времени не только осмыслить, но и ознакомиться с длинным и замысловато написанным текстом, ведь начало движения колонн по диспозиции было назначено на 7 часов утра. В результате вейротеровская диспозиция была плохо понята либо вовсе не понята! Когда Багратион, отсутствовавший на военном совете по уже известной причине, все же ознакомился с сугубо немецкой диспозицией грядущего сражения, то якобы его вывод был по-военному лаконичен и категоричен: бой будет проигран!!!
Итак, более трех четвертей союзных сил (почти 56 тыс. штыков и сабель с 212 пушками) выделялись на глубокий обход и атаку правого фланга Великой армии с целью выхода в тыл ее центра. При этом центр союзников оголялся совершенно, а слабый правый фланг оказывался один на один с основными (как потом выяснится) силами врага. То, что такая диспозиция может оказаться роковым просчетом, разработчик «расписанного на бумаге плана разгрома французского императора» Вейротер и думать не желал. Согласно этому плану император Наполеон должен был быть не просто разбит, а именно разгромлен.
…Кстати сказать, начав перестраиваться для выдвижения на ударные позиции по плану Вейротера прямо на глазах у кавалерийской завесы Наполеона еще 29 и 30 ноября, союзная армия позволила ему понять, откуда ожидать главную угрозу его армии. Масштабные, шумные передвижения средь бела дня крупных масс русско-австрийских войск – это части Кинмайера, Ланжерона, Дохтурова и Пржибышевского занимали свои исходные позиции – показывали, что сосредоточившаяся напротив правого крыла Великой армии основная масса вражеской пехоты будет стремиться обойти его армию и, ударив в тыл, объявить ему «шах». Масштаб главной атаки союзников был таков, что он неминуемо оголял центр войск, сделав его уязвимым для атаки французов, так как только часть колонны Милорадовича и Коловрата могла защитить центр союзников в момент решающей контратаки французского центра. Для полководца класса Бонапарта осталось только правильно расставить свои «фигуры» на шахматной доске, чтобы поставить самонадеянному врагу «мат»…
О том, что у Наполеона может быть свой план ведения сражения и он не будет сидеть в обороне, а может начать атаку первым, причем на явно ослабленные Праценские высоты, австрийский генштабист даже не помышлял. Не исключено, что «беда» (определение «трагедия» здесь вряд ли подходит?) Вейротера как человека военного, скорее всего, заключалась не столько в некотором специфическом неумении выходить за рамки нешаблонного мышления, но и в том, что он был всего лишь типичным «кабинетным теоретиком», но никак не многоопытным военным практиком и предпочитал не принимать во внимание, что на поле боя может случиться все, что угодно, и никто не застрахован от непредвиденного хода событий. Если это так, то становится понятно, почему Вейротер самонадеянно ответил Ланжерону, резонно поинтересовавшемуся, учтены ли в плане Вейротера все возможные варианты действий самого Бонапарта: «Ce cas n’est pas prevu» («Этот случай не предвидится!»). Более того, если верить все тому же язвительному Ланжерону, то Вейротер исключал возможность наличия у Бонапарта своего плана наступления, в том числе на Працены?! «Вы знаете дерзость Бонапарта; если бы он мог нас атаковать, он сделал бы это сегодня!» – сказал он крайне самодовольно. А затем добавил: «Много, если он имеет 40 000 человек».
Все банально просто: не обладая даром предвидения, Вейротер свои планы не соотносил с возможностями предвидения со стороны противника. Ланжерон описал эту сцену со столь присущим ему сарказмом: «…В самом деле, он напоминал учителя, читающего урок юным школярам…» Ввиду своей малой численности (Вейротер, как уже отмечалось, упорно считал, что у Бонапарта лишь 40 тысяч человек) и расположения за ручьем французы могут только обороняться. А молодые, но родовитые и толком еще не воевавшие генералы-забияки из ближайшего окружения Александра I и вовсе подняли на смех полусонных – дело происходило в первом часу ночи – боевых генералов русской армии Дохтурова, Милорадовича и Ланжерона. Безрассудная русская придворная молодежь самонадеянно полагала, что стоит только обойти Наполеона с фланга и беспрепятственно зайти ему в тыл, как он тут же побежит. На мнения внимательно изучивших карту местности, сполна познавших воинское искусство французов русских генералов о том, что оборонительный бой для Бонапарта совершенно неестественен, и вовсе не обращали внимания. Не задумывались они и о том, почему все-таки Наполеон ушел с господствовавших Праценских высот даже без перестрелки?! По всем их расчетам получалось, что Наполеон уже более чем наполовину разбит и им, «великим стратегам», осталось лишь окончательно унизить зарвавшегося «корсиканского выскочку»! Союзное командование даже не провело рекогносцировки положения неприятельских войск накануне битвы. А ведь с помощью своего превосходства в кавалерии оно могло прорвать кавалерийскую завесу французов, и тогда бы выяснилось, что они вовсе не в 3 км, как это полагалось, а впритык.
…Между прочим, если верить в приметы, по крайней мере, «задним числом», то выясняется весьма интересный факт. По воспоминаниям Адама Чарторыйского, накануне битвы с российским императором случилась весьма примечательная неприятность. Вечером кто-то из свитских вспомнил, что завтра (когда намечалось дать Бонапарту битву) будет понедельник, считавшийся в России несчастливым днем. И в тот же момент конь императора поскользнулся и упал. Сам же Александр I был вышиблен из седла. Кое-кто увидел в этом дурной признак и не ошибся. Любопытно, что спустя почти семь лет нечто похожее случилось и с Наполеоном Бонапартом. Тогда за день до вторжения в Россию Наполеон прибыл в расположение войск на берег Немана в районе города Ковно (ныне Каунас). В плаще и фуражке польского гусара, чтобы не привлекать внимания, он вместе с генералом-инженером Аксо появлялся то здесь, то там, внимательно наблюдая за размещением подходивших частей, за подготовкой понтонных мостов солдатами военного инженера Эбле. На другом берегу лишь изредка мелькал казачий патруль, и больше никого. Все оставалось безмятежно спокойным. Казалось, что дверь в загадочную Россию любезно приоткрыта. В середине дня император верхом на лошади объезжал прибрежную полосу реки по краю пшеничного поля. Небольшая свита, ехавшая на почтительном расстоянии от него, вдруг обомлела: император, уверенно, казалось бы, сидевший в седле, упал с лошади и оказался распростертым на траве. Все бросились к нему: артиллерист по образованию, Бонапарт, как известно, не отличался особым искусством вольтижерства! Но Наполеон без чьей-либо помощи уже поднимался с земли: из-под копыт лошади выскочил заяц, она испугалась, взметнулась, и от неожиданности всадник вылетел из седла. Наполеон не был ни ранен, ни контужен, но кое-кто из его высших командиров воспринял происшедшее как дурное предзнаменование и зашептался: «Плохое предвестие! Римляне не перешли бы через реку!» Склонившийся к патрону маршал Бертье тоже тихо шепнул: «Лучше бы нам не переправляться через Неман!» Суеверный Бонапарт пришел в плохое расположение духа. Все последующие часы он молчал, был мрачен, почти не отвечал на вопросы. Это недоразумение вывело его из душевного равновесия. Наполеон понимал, что хотя он успел встать мгновенно, но свитские видели его падение и в армейской среде уже пошли пересуды о судьбе так неоднозначно начавшейся кампании. Наполеон вдруг отчетливо вспомнил свой последний разговор с бывшим послом Франции в Петербурге Арманом де Коленкуром и его вопль отчаяния: «Ваше величество, я заклинаю вас – не переходите Неман, не будите сон России… Мы все погибнем, если эта страна непуганых медведей проснется!»