В то время как разведывательные отряды на 2-м Белорусском фронте вели бои за дамбы противника, в наступление перешли главные силы 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов. Оно началось утром 16 апреля при поддержке авиации 16-й и 2-й воздушных армий. В полосе 1-го Белорусского фронта пехота и танки, перейдя в атаку при свете мощных зенитных прожекторов, продвинулись на 1,5—2 км. Однако вскоре противник стал оказывать все более возрастающее сопротивление, что вынудило советские войска снизить темп продвижения. Поэтому командующий 1-м Белорусским фронтом был вынужден отступить от плана операции и ввести в сражение 1-ю и 2-ю гвардейские танковые армии, которые втянулись в упорные бои и не смогли оторваться от пехоты. Войскам ударной группировки фронта пришлось последовательно прорывать несколько полос глубоко эшелонированной обороны. Оборону на основных участках у Зееловских высот удалось преодолеть лишь к исходу 17 апреля. В тот же день Ставка ВГК потребовала от Жукова обеспечить более энергичное наступление подчиненных ему войск, а командующим 1-м Украинским и 2-м Белорусским фронтами – оказать содействие наступлению 1-го Белорусского фронта. Маршалу Рокоссовскому директивой № 11071 от 18 апреля приказывалось: «После форсирования р. Одер не позднее 22.04 главными силами развивать наступление на юго-запад в общем направлении Грайфенберг, Грос-Шенебекк, Биркенвердер, нанося удар в обход Берлина с севера[628]».
К исходу 19 апреля войска 1-го Белорусского фронта завершили прорыв третьей полосы немецкого рубежа обороны на Одере. Однако они продвигались медленнее, чем планировалось, так как были стеснены в маневре и не могли быстро расширить полосу прорыва. На правом крыле ударной группировки фронта его 47-я и 3-я ударная армии успешно продвигались вперед для охвата Берлина с севера и северо-запада. На левом крыле создались условия для обхода франкфуртско-губенской группировки противника с севера и отсечения ее от района Берлина.
Войска 1-го Украинского фронта форсировали Нейсе, в первый день прорвали главную полосу обороны врага и на 1—1,5 км вклинились во вторую полосу. На следующий день в сражение были введены 25-й и 4-й гвардейский танковые корпуса, а также передовые отряды корпусов 3-й и 4-й гвардейских танковых армий. К исходу 18 апреля войска фронта завершили прорыв нейсенского рубежа обороны, форсировали Шпре и создали условия для окружения Берлина с юга. Для обеспечения форсирования 3-й гвардейской танковой армией р. Шпре и Тельтов-канала с 19 по 23 апреля на это направление было переброшено 5 артиллерийских дивизий. На дрезденском направлении войска 2-й армии Войска Польского и 52-й армии также завершили прорыв тактической зоны обороны. Ставка ВГК, учитывая замедленное продвижение 1-го Белорусского фронта, решила осуществить маневр на окружение берлинской группировки ударом танковых армий 1-го Украинского фронта по Берлину с юга.
На 2-м Белорусском фронте события развивались следующим образом.
19 апреля маршал Рокоссовский доложил Сталину, что в назначенный срок войска готовы перейти в наступление. В ночь перед наступлением неприятельские позиции подверглись ударам бомбардировочной авиации. Одновременно на участках всех армий шла напряженная борьба специальных отрядов за расширение захваченных плацдармов на западном берегу Вест-Одера и за полный захват поймы. В междуречье на дамбах происходило накапливание сил. На всем протяжении реки от Альтдама до Шведта кипела напряженная работа. Подготавливались и сплавлялись понтоны. На пойме прокладывались щитовые дороги через топи. Было подготовлено множество легких переносных лодок. Чтобы ввести противника в заблуждение, демонстрировалась подготовка к форсированию водной преграды севернее Штеттина. Части 19-й и 2-й ударной армий, прикрываясь дымами, поднимали там неистовый шум. Вообще-то они и на самом деле готовили десанты через пролив Дивенов.
Артиллерийскую подготовку в полосах 65, 70 и 49-й армий намечалось начать в семь часов утра 20 апреля. Ее продолжительность составляла по плану 60 минут. Перед началом наступления в 65-й армии состоялась командно-штабная игра на макете местности, в которой приняли участие командиры корпусов и дивизий. Генерал Батов к этому времени пришел к выводу, что необходимо изменить сроки форсирования Вест-Одера и прорыва вражеской обороны на его западном берегу, а также время начала артиллерийской подготовки и ее продолжительность. Это было обусловлено тем, что полки первого эшелона вошли в огневую связь с противником, до которого было всего 400—600 метров. Все переправочные средства армии находились на плаву. Если ждать полного рассвета, то возможны большие потери. Командарм решил начать артподготовку не в семь, а в 6 часов 30 минут, а продолжительность сократить на 15 минут. Форсирование предусматривалось начать с первым огневым налетом. Генерал Батов позвонил командующему фронтом, но Рокоссовского не оказалось на месте. Командующий артиллерией фронта генерал-полковник артиллерии Сокольский ответил, что рассвет наступает ровно в семь, артиллеристам необходимо осмотреться, на что потребуется время, – словом, начало для всех должно остаться прежним.
Вскоре генералу Батову позвонил командующий фронтом. О состоявшемся между ними диалоге поведал в своих мемуарах Павел Иванович.
– Мне доложили, Павел Иванович, – сказал Рокоссовский, – что вы изменили время начала операции. Это верно?
– Так точно… Прошу извинить, что задержался с докладом.
– Дело не в извинении… Значит, верно, что артподготовка намечена на шесть тридцать?
– Верно…
– Меня информировали, что форсирование организуется по принципу «за шнур и за весла»?
– Так точно.
– Но вы же действуете не отдельно, а в составе фронта!.. В чем причина такого решения?
Генерал Батов кратко изложил свои доводы. После небольшой паузы Рокоссовский спросил:
– А не обида тебя толкнула на такое изменение в плане операции? Скажи по совести.
«Вот когда командующий припомнил рискованный ответ, сорвавшийся у меня на рекогносцировке, – вспоминал Павел Иванович. – Надо понять, как я сожалел, что тогда ответил непродуманно… Но нет, в таком ответственном деле обиды не могут руководить мыслью. Поправка продиктована живой действительностью…[629]».
Рокоссовский прервал объяснения командарма:
– Тогда подожди, посоветуюсь с другими командармами и позвоню.
Новый звонок не заставил себя ждать долго.
– Как дела, Павел Иванович? Не передумал?
– Нет, товарищ командующий, не передумал. Еще раз взвесил. Твердо уверен в успехе. Дело не только во мне. Войска верят…
– Попов и Гришин считают, что начинать форсирование лучше в десять тридцать.
– Для них – возможно, но в нашей армии обстановка коренным образом изменилась. Мы очистили всю пойму, до противника остался один бросок. Зачем нам ждать рассвета и ставить под удар лучших людей армии? Мы честно и искренне намерены помочь соседям. Начнем раньше, привлечем внимание противника, примем огонь на себя и тем будем содействовать успеху главной группировки фронта.
– По-современному рассуждаете, – заметил Константин Константинович. – Доложите еще раз основное.
– Товарищ командующий, сейчас уверенность в правильности принятого решения еще больше возросла. Вода в реке прибывает.
– Это мне доложили.
– Войска уже на дамбах, островках, в мелких рощах. Пойму заливает вода, это поможет плоскодонным лодкам преодолеть междуречье.
– Согласен. Дальше.
– Имея перед собой последний рукав реки, нам выгодно форсировать в предутреннем тумане…
– Почему сокращаете артподготовку?
– Войскам первого эшелона на преодоление Вест-Одера достаточно сорока минут. А мощь огня увеличится. Мы используем весь запланированный расход боеприпасов.
– Будете у меня что-нибудь просить для усиления?
– Ничего особенного не прошу… Если можно, дайте нам бригаду реактивных установок, она на подходе в нашем районе.
– Она не успеет подготовить огни.
– Готовить не надо, товарищ командующий. Будут действовать совместно с нашей бригадой. Используют ее данные.
– Хорошо. Действуйте… Бери бригаду… Отвечать будем вместе, но в первую очередь – ты… Ни пуха, ни пера.
Перед началом наступления были приняты меры по усилению пропаганды среди местного населения и установлению связи с союзниками Красной Армии.
Война, пришедшая на территорию Германии, неизбежно оказала сильное морально-политическое воздействие на население страны. Массовые разрушения от действий артиллерии и авиации, хаос, жестокие репрессии в тылу, голод и общая безысходность усиливали панику и страх немецких граждан, их обеспокоенность за судьбу родных и близких. В информационных сводках органов спецпропаганды советских войск приводились факты фанатичного поведения немецкого населения, запуганного грядущими «зверствами большевиков»: отмечались факты индивидуальных и групповых самоубийств, террористических акций против одиночных военнослужащих Красной Армии. Нацистская пропаганда активно использовала в своих целях ложь, одурманивание и без того отчаявшихся людей.
Положение в ряде случаев усугублялось и неправильным поведением советских военнослужащих на оккупированной территории. Отмечались случаи пьянства, мародерства, насилия над женщинами, незаконных самозаготовок продовольствия и т. д. Такое положение потребовало от командования и политических органов в корне изменить направленность всей политико-воспитательной работы.
Учитывая это, Ставка ВГК направила 20 апреля командующим войсками и членам военных советов фронтов директиву № 11072:
«1. Потребуйте изменить отношение к немцам, как к военнопленным, так и к гражданским. Обращаться с немцами лучше. Жесткое обращение с немцами вызывает у них боязнь и заставляет их упорно сопротивляться, не сдаваясь в плен. Гражданское население, опасаясь мести, организуется в банды. Такое положение нам невыгодно. Более гуманное отношение к немцам облегчит нам ведение боевых действий на их территории и, несомненно, снизит упорство немцев в обороне.