нию Александра Васильевича. В.С. Лопатин убедительно доказал несостоятельность этого мифа. Значение Суворова для современной России таково, что сейчас и Потемкин, и Кулибин, и даже сам Державин могут восприниматься как люди, окружавшие великого полководца. Суворова.
Как впечатлительная натура, как художник, Суворов зачастую откликался на те или иные исторические события или события собственной частной жизни то поэтическими строками, то не менее яркими зарисовками в прозе. На первый взгляд некоторые вспышки суворовского писательского таланта кажутся бессмысленными, лишенными логики, но, вникая в хитросплетения судьбы великого полководца, начинаешь понимать высокую логику каждой строки, накрепко связанной с неординарной личностью автора. 1769 год. Бригадир, недавний полковник Александр Суворов мечтает о подвигах, которые можно совершить в большой войне с Турцией (ещё один вечный российский вопрос — будет ли война с Турцией…). Суздальский пехотный полк, которым Суворов тогда командовал, совершил переход из Новой Ладоги в Смоленск. С какой иронией в суворовском стихотворении того времени передается это чувство, чувство голода по великим свершениям. Суворов пишет из Смоленска своему приятелю А.И. Набокову:
Султана коли б я с его престола сбил
И девушек его всех вкупе попленил,
Прислал бы дюжину к тебе на утешенье
Или с Ефремовым я в Меккую слетал
И Магометов гроб там быстренно достал:
Довольно б было мне такое награжденье!
Налицо перекличка с позднейшим державинским анакреонтическим «Шутливым желанием» — «Если б милые девицы…» — знакомым современным любителям оперы по «Пиковой даме». Но у Суворова немудреное стихотворение 1769 г. упрямой рукой вписано в печальные страницы славной биографии. Кажется, не было в нашей истории ничего томительнее суворовского ожидания побед, ожидания подвигов, ожидания чинов, дающих возможность проявить себя, изменить к лучшему судьбу Родины… А в шутливом стихотворении «Султана коли б я с его престола сбил…» Суворов в излюбленном аллегорическом ключе рассказывал о своих будничных перемещениях и завершил письмо прямой просьбой к А.И. Набокову: «Сработай, сколько можешь, чтоб меня отсюда поскоряе и туда — чтоб уж хотя перепрыгнуть с одного света на другой, да уж не по-пустому. Особливости… здесь жить весьма весело. Нежный пол очень хорош, ласков, еще дадут пряслицу в руки».
Переписка А.В. Суворова с дочерью Натальей — с его Суворочкой — прочно вошла в суворовскую легенду как образец нежности солдата. Мы же обратим внимание на художественную состоятельность писем Суворова Н.А. Суворовой. Вспомним известное послание 1789 г. из Берлада: «У нас стрепеты поют, зайцы летят, скворцы прыгают на воздухе по возрастам: я одного поймал из гнезда, кормили из роту, а он и ушел домой. Поспели в лесу грецкие да волоцкие орехи. Пиши ко мне изредка. Хоть мне недосуг, да я буду твои письмы читать. Молись Богу, чтобы мы с тобой увиделись. Я пишу к тебе орлиным пером: у меня один живет, ест из рук. Помнишь, после того уж я ни разу не танцевал. Прыгаем на коньках, играем такими большими кеглями железными, насилу подымешь, да свинцовым горохом: коли в глаз попадет, так и лоб прошибет. Прислал бы к тебе полевых цветков, очень хороши, да дорогой высохнут. Прости, голубушка сестрица, Христос Спаситель с тобою».
В другом письме Суворов писал дочери: «Ай да ох! Как же мы потчевались! Играли, бросали свинцовым большим горохом да железными кеглями в твою голову величины; у нас были такие длинные булавки, да ножницы кривые и прямые: рука не попадайся: тотчас отрежут, хоть голову. Ну, полно с тебя, заврались!» Давно замечено, что внешне Суворов чем-то был похож на Ханса Кристиана Андерсена. Двух великих стариков объединяет также сила религиозного чувства. И не беда, что отец Андерсена воевал в наполеоновских войсках и только по случайности не принял участие в боевых действиях против российской армии… Как и Андерсен, Суворов на всю жизнь был впечатлён сказочным фольклором — и умел находить общий язык с детьми, как и с солдатами.
Психология ребенка, круг девичьих интересов дочери — всё было известно Суворову, любящему отцу своей «Суворочки», «сестрицы», «матушки»… Оставшись одиноким после смерти родителей и разрыва с женой, Суворов намеревался посвятить жизнь своей Наташе. В другом — уже легендарном — обращении к Наташе Суворов описывает свои польские подвиги 1794 г.
Нам дали небеса
24 часа.
Потачки не даю моей судьбине,
А жертвую оным моей монархине.
И чтоб окончить вдруг,
Сплю и ем, когда досуг.
А чего стоит другое легендарное стихотворение Суворова, также обращённое к Наталье Александровне и также связанное с кампанией 1794 г.? М. Алданов, описывая в романе «Чёртов мост» сочинительство Суворова, использовал последние два стиха этого стихотворения как привычную суворовскую концовку, уже надоевшую требовательному к своей музе полководцу:
Уведомляю сим тебя, моя Наташа:
Косцюшко злой в руках: Ура! Взяла наша!
Я всем здоров: только немножко лих
На тебя, что презрен избранный мной жених.
Коль велика дочерняя любовь к отцу,
Послушай старика, дай руку молодцу.
А впрочем никаких не хочешь слышать (в)здоров.
Нежнейший твой отец, граф Рымникский Суворов.
В Финляндии, стремившийся на войну, в Польшу, Суворов писал грустные стихи, полные как разочарования, так и тайной надежды. Полководцу вспомнился миф о Фаэтоне. Суворов посылал новые стихи Д.И. Хвостову — своему самому близкому, самому доверенному корреспонденту:
На что ты, отче, дал сию мне колесницу?
Я не могу везти вселенныя денницу.
Кичливо вознесясь, я пламенем сожжен.
Низвержен в стремнину и морем поглощен.
Зачастую стихи Суворова оказывались не менее загадочными, чем его аллегорические письма. Таков был стиль полководца — стиль дельфийского оракула. В октябре 1791 г. Суворов пишет П.И. Турчанинову о своем «диком стоичестве», образы Кинбурна и Очакова проносятся в этом письме и соседствуют с новым стихотворным ребусом:
Загадчику угад отдайте самому.
Узнаете! сколь мудр или сколь глуп родился,
Под завесой какой намекою он скрылся,
Какое качество судьба дала ему.
Ребус? Загадка? Ещё один суворовский штрих в создании образа гениального чудака? Суворов прибегал к стихотворчеству в самые трудные минуты разочарований (и ещё — во дни триумфов) — поэтому так много поэтических отрывков связано с его деятельностью в Финляндии:
Как в Бакховом соку Тразибул утопясь,
Как в креслах висковых сэр Ионсон углубясь,
Как бабочка весной летит из роз в лилеи —
Так форты, Роченсальм, мне ложи и постели.
Это четверостишие Суворов послал Хвостову из Кюменгорода — угрюмой музыкой звучали для полководца названия финских городов. Там же, в Финляндии, обиженный Суворов написал и не самую удачную из своих эпиграмм — эпиграмму на гетмана-Потемкина, так и не доверившего своему Марсу — великому Суворову — поход на Константинополь, на вечный Царьград (вспомним, еще бригадиром сорокалетний Суворов с долей иронии мечтал о пленении самого султана и о взятии Мекки). Эта эпиграмма, конечно же, полетела к Дмитрию Ивановичу Хвостову:
Поди сюда, гетман,
Язык твой на аркан.
Mars пошлет Геркулеса,
А ты пошлешь Зевеса.
Ты Терзиту подобен.
И Царь-Град вам покорен.
Суворов кое-как писал стихи и по-французски, и по-немецки, подбадривая союзников, внушая страх завистникам. Стихи были еще одним оружием Суворова, занимавшим своё место в его системе, в его стратегии. В стихах Суворов мог написать и приказ, и реляцию. Самые знаменитые поэтические рапорты Суворова — апокрифические:
Слава Богу, слава вам!
Туртукай взят — и я там!
Байрон использовал это двустишие применительно к Измаилу — «Крепость взята — и я там». У Байрона Суворов таким образом отписывает императрице. Вошло в нашу речь и шутливое двустишие:
Я на камушке сижу,
На Очаков я гляжу.
Двустишие, которое должно было излечить нерешительность русского командования под Очаковом. Всероссийскую известность получили и суворовские стихотворные колкости в адрес императора Павла. Прежде всего, это яркое:
Пудра не порох,
Букли не пушки.
Коса не тесак,
Я не немец, а природный русак.
«Русак не трусак», — говаривал Суворов, рассмотрев в пылу споров остроумную и осмысленную рифму. И, наконец, приписываемое Суворову:
Не венценосец ты в Петровом славном граде,
А деспот и капрал на плац-параде.
Если сравнить эти поэтические отрывки с письмами Суворова того времени, то мы заметим сходство мысли и стилевое единство. В поэзии Суворова привлекал чёткий ритмический рисунок. Особенно ценил полководец стихи остроумные, афористические, которые легко запоминаются. Их можно скандировать про себя в походах. Всё-таки Байрон был несправедлив к русскому полководцу, упрекая его за армейские каламбуры… Сам лорд-поэт прекрасно знал, как нужна солдатам песня, как даже порабощённые народы передают из поколения в поколение заветные строки героического эпоса. Солдаты перенимали ритмы суворовского стиля в песне, написанной под впечатлением постулатов «Науки побеждать»:
Штык, штык не велик,
А посадишь трёх на штык,
А закатишь пулю в дуло,
Да ура! Да на врага!
Пуля-дура — проминула, —
Поднесёшь ему штыка.
Есть известный анекдот, записанный Фуксом, свидетельствующий о суворовской симпатии к поэтам. За трапезой молодой офицер сел поближе к Суворову, в нарушение субординации. Суворов отчитал было невежу, но тут кто-то заявил, что этот офицер — поэт и, вероятно, желает получше рассмотреть фельдмаршала, чтобы воспеть его. Суворов мгновенно сменил гнев на милость и обласкал офицера: полководец — герой анекдота — считал, что к поэтам нужно относиться с исключительной снисходительностью.