тке обратно на север, пустыню накрыла гроза, и Арлин беспокоилась о том, что ему пришлось добираться к себе под таким ливнем. Она все еще не могла привыкнуть к сильным бурям, обычным для Запада.
Практически каждую неделю Фейнман пересекал долину, лежащую между горами Джемез и Сангре де Кристо. Эти поездки выделяли его среди остальных обитателей плато. Немногим жителям этого довольно закрытого сообщества представлялась возможность покидать территорию. Однажды во время довольно странного разговора о том, кто мог бы оказаться нацистским шпионом, Клаус Фукс, немец, получивший британское гражданство, предположил, что на эту роль идеально подошел бы Дик Фейнман. Кто еще, кроме него, принимал участие в таком большом количестве работ разных лабораторий? Кто еще регулярно выезжал на какие-то встречи в Альбукерке? Невероятно изолированный, с весьма специфическим населением, Лос-Аламос все больше и больше начинал напоминать пародию на настоящий город. Словно существующий лишь в воображении своих жителей, он официально не был ни деревней, расположившейся в тени гор Джемез, ни просто огороженной территорией с домами и грунтовыми дорогами, проложенными вдоль пруда, в котором даже водились утки. Это было что-то абстрактное, абонентский ящик 1663, Санта-Фе, Нью-Мексико. Один из его резидентов как-то сказал, что именно такими он представлял американцев — «первопроходцами, основавшими вдали от внешнего мира новый город, вокруг которого простиралась пустыня, населенная индейцами». Мэром этого городка был избран Виктор Вайскопф. Фейнман стал членом городского совета. Забор, обозначавший границы города, усиливал своеобразную фантастическую атмосферу, свойственную ему, и не позволял внешнему миру проникнуть в местную жизнь. Здесь собралось высшее общество. Элитарное и многоязычное. В этом котле, так похожем на все лаборатории военного времени, на смеси языков было написано прощальное письмо протестантству, джентльменству и неторопливому сообществу американских ученых. В Лос-Аламосе действительно собралась научная аристократия. Это был «самый закрытый клуб в мире», как сказал о нем один бывший оксфордский аспирант. Но, несмотря на свою аристократичность, утонченный и деликатный Оппенгеймер сумел создать в нем истинно демократичную обстановку, где никакие чины и статусы не могли помешать научным беседам. Выборные советы и комиссии поддерживали этот образ. Аспиранты должны были оставить предрассудки и забыть, что общаются со знаменитыми профессорами. Здесь не было званий, как не было строгих костюмов и галстуков. Даже по вечерам в Лос-Аламосе царила демократия.
На шумных вечеринках кухни разных стран смешивались в коктейль четырех континентов, разбавленный эмоциональными спорами и политическими дебатами, вальсами и кадрилью. Тот же аспирант из Оксфорда все никак не мог взять в толк, что значила эта «кадриль», что определяло ее — количество танцующих, помещение или музыкальный ритм? Шведы пели баллады, англичане исполняли джаз на пианино, выходцы из Восточной Европы организовывали венские струнные трио. Фейнман играл на ударных в дуэте с Метрополисом и собирал всех в танцующий паровозик. Он оказался в такой невероятно разнообразной культурной среде, с какой ему никогда раньше не приходилось сталкиваться (уж конечно, МТИ не мог предложить ничего подобного своим будущим инженерам). На одной из вечеринок здесь даже поставили балет под названием «Святыня плато» на музыку Гершвина, в конце которого под механический стук и мерцание зрителям открывалась святая тайна этого места: 2 + 2 = 5.
Лос-Аламос, огражденный стенами от внешнего мира, преуспевал. А Ричард и Арлин искали для себя личное убежище. У них была своя тайная жизнь, которую они скрывали за собственным забором. Никто из приятелей Фейнмана не знал, что он звал жену Путси, а она его — Тренер, что она замечала, как крепнут его мышцы от бесконечных пеших прогулок, что болезнь предоставляла ей все меньше отсрочек. Арлин, как и отец Ричарда, писала ему зашифрованные письма, зная, как любит он разгадывать загадки. Эти письма привлекли внимание военного цензора из службы безопасности лаборатории. Офицер напомнил Фейнману правило 4(е): «Кодирование, шифры и любые формы тайного письма запрещены. Кресты, Иксы и другие подобные символы совершенно недопустимы». Цензура в Лос-Аламосе была предельно деликатной. Нельзя было не учитывать, что приехавшие сюда ученые и аспиранты, ранее работавшие в университетах, все еще предпочитали верить, что они добровольно принимают участие в разработке государственного научно-исследовательского проекта в стране, где неприкосновенность личной переписки была нерушима. Поэтому цензоры действовали осторожно. Старались проверять письма в тот же день, когда они приходили. Разрешили переписку на французском, немецком, итальянском и испанском. Но они считали вправе, по крайней мере, узнать у Фейнмана ключ к шифрованным письмам. Он ответил, что никакого ключа у него нет. В конце концов сошлись на том, что Арлин будет прикладывать ключ к письмам, а офицеры — забирать его, прежде чем передать конверт Ричарду.
Все это неизбежно привело к тому, что Фейнман нарушил правило 8(1) — дивный саморегулирующий закон, согласно которому цензуре подвергалось любое упоминание о цензуре. Тем не менее он написал об этом Арлин, что вызвало едкие насмешки с ее стороны. Она стала посылать письма с вырезанными в них дырочками или чернильными пятнами на словах. «Мне трудно писать, такое чувство, что (чернильное пятно) буквально заглядывает через плечо». Ричард в ответ приводил вымышленные цифры, отмечая, что десятичное разложение дроби 1/243 имеет повторения: 004 115 226 337 448, чем приводил в замешательство официальных цензоров, которые должны были теперь убедиться, что последовательность символов не являлась шифром каких-нибудь технических сведений. Скрывая насмешку, Фейнман объяснял, что данная последовательность не что иное, как бессмысленная тавтология, не несущая никакой информационной составляющей, характерной для всех математических равенств. В одном из почтовых каталогов Арлин нашла набор для изготовления пазлов, и следующее письмо из Альбукерке, направленное по адресу абонентский ящик 1663, пришло разрезанным на части. Из другого письма цензоры удалили показавшийся им подозрительным список покупок. Ричард и Арлин задумали даже обменяться посланием, якобы содержащим взрывчатку, которое начиналось бы словами: «Надеюсь, ты помнишь, что открывать этот конверт нужно очень аккуратно, так как я вложила внутрь порошок субсалицилата висмута[111]…» Их письма были для них спасательным кругом, и неудивительно, что даже под бдительным надзором посторонних глаз любящие друг друга молодые люди находили способы говорить о личном.
И цензура, и высокий забор постоянно напоминали всем, проживающим в Лос-Аламосе, об их особом статусе: за ними следили, их охраняли, они были изолированы от внешнего мира. Все понимали, что ни в одном другом почтовом отделении никто никогда не вскроет и не прочтет чужие письма. Забор был двояким символом. Исследования, выполняемые некоторыми учеными, были настолько важными, что лаборатории постоянно находились под охраной вооруженных солдат. Однако это обстоятельство вызывало даже определенную гордость. Фейнман предупреждал родителей, что им тоже следует соблюдать секретность. Он писал: «Не все капитаны (и даже майоры), находящиеся здесь, знают, что мы делаем». Позднее, после выхода романа «Уловка-22»[112] (Catch-22), вся эта военная атрибутика стала казаться излишне навязчивой и вызывать насмешки. Но тогда в Лос-Аламосе все было не так просто. И у мужчин, и у женщин сам факт существования такого ограждения вызывал двойственные чувства: они одновременно и испытывали раздражение, и относились к этому с пониманием. Фейнман исследовал забор почти по всей длине. Обнаруживая в нем отверстия и протоптанные дорожки, ведущие от них, он считал своим долгом сообщить об этом. Только вот охранники реагировали на его доклады слишком уж равнодушно. «Я рассказал ему и старшему офицеру, — писал он Арлин, — но, могу поспорить, они и пальцем не пошевелили». Ему и в голову не приходило, что эти лазейки были почти официально разрешены. Охранники мирились с ними с молчаливого согласия Оппенгеймера, чтобы местные жители могли посещать кинопоказы, которые устраивались в лабораториях за двенадцать центов.
Походы с целью исследования новых мест заводили Фейнмана в самые скрытые и недоступные для многих уголки. У него был неудержимый интерес буквально ко всему. Новый аппарат для кока-колы, например. Хитроумное устройство, в котором бутылки крепились при помощи стальных ободков вокруг горлышек. Его поставили вместо старого, самого древнего автомата по продаже содовой, в котором необходимо было поднять крышку, взять бутылку и уже потом честно кинуть монетку в контейнер. Новая модель, по мнению Фейнмана, свидетельствовала о недоверии покупателям, так что Ричард принял технический вызов и научился ловко обходить механизм. Правильно ли это было? Моральную сторону он обсудил со своими друзьями. Примерно тогда же он перестал употреблять спиртное. Однажды он напился до такой степени, что был не в состоянии бить в свой барабан и шутить напропалую, он начал бегать по всей базе, распевать и бить посуду, пока не отключился и Клаус Фукс не доставил его домой. После этого Фейнман принял решение отказаться от алкоголя, а заодно и от табака, и размышлял, не было ли это некой условностью. Не стал ли он более «нравственным», потому что просто начал стареть? «Это плохо», — думал он.
За Ричардом закрепилась репутация человека, замечающего любые мелочи. Кто-то из сотрудников однажды оставил свои вещи в кладовой и попросил Фейнмана вскрыть дверной замок. Скрепки, отвертка, две минуты. Двое прибежали сверху, запыхавшись, и стали умолять Фейнмана вскрыть шкаф, в котором хранились важные для них документы о лыжном подъемнике. А вот замки с цифровым кодом все еще не поддавались ему. Ричарду, как руководителю группы, полагалось иметь металлический сейф для хранения важных документов, и ему никак не удавалось взломать его. Он периодически покручивал ручку замка и в конце концов заметил, что его интерес перерос в настоящую страсть. Почему? «Возможно, — сказал он Арлин, — потому что я слишком люблю загадки. А ведь каждый замок — это загадка. Его нужно открыть, не сломав. Но сейфовые замки с комбинацией цифр зд