Для него представлялось крайне важным, чтобы его взгляд на мир стал универсальным. Он должен был описывать все происходящее в природе. Недопустимо, чтобы теория суммы траекторий была верна для одной части природы и неверна для другой. Невообразимо, чтобы она работала для электронов и была неприменима к гравитации. Это должен был быть всеобъемлющий принцип, который объяснял бы всё или не объяснял ничего.
Спустя много лет они вспоминали ту ночь в Вините. Высказывания Дайсона свидетельствовали о том, что он боготворил Фейнмана и это чувство осталось неизменным. Фейнман же, как обычно, травил байки, используя рассказ как возможность подколоть друга. Дайсон писал:
«В этой маленькой комнатушке, под звук дождя, барабанившего по грязным оконным рамам, мы проговорили всю ночь. Дик рассказывал о своей покойной жене, о том, как рад он был ухаживать за ней, облегчая ее последние дни; о том, как они издевались над цензорами в Лос-Аламосе, о ее чувстве юмора и мужестве. Он говорил о смерти просто и фамильярно, как может говорить лишь человек, чей дух столкнулся с худшим, на что способна смерть, но не был сломлен. У Ингмара Бергмана в фильме “Седьмая печать” был Юф, жонглер; он вечно шутил и притворялся дураком, у него были видения и сны, в которые никто не верил, но в конце концов, когда смерть забрала остальных, выжил именно он. Дик очень на него похож».
А вот записки Фейнмана:
«Номер был относительно чистым, там была даже раковина — всё лучше, чем ничего. Мы стали готовиться ко сну.
Дайсон сказал:
— Мне нужно в туалет.
— Туалет в коридоре.
Тут мы услышали женский смех и шаги взад-вперед по коридору; Дайсон занервничал. Ему не хотелось туда идти.
— Ну ладно, — говорю я, — пописай в раковину.
— Но это негигиенично.
— Да нет, нормально — просто включи воду.
— Я не смогу, — отвечает он.
Мы оба устали и ложимся спать. В комнате жарко, мы не накрываемся, а мой друг не может уснуть из-за постороннего шума. Мне же удается немного поспать.
Чуть позже слышу скрип половиц и приоткрываю один глаз. Дайсон крадется в темноте, потихоньку приближаясь к раковине».
И снова Дайсон:
«В ту дождливую ночь в нашей маленькой комнате в Вините мы с Диком не заглядывали на тридцать лет вперед. Я лишь знал, что где-то среди множества его идей есть ключ к теории квантовой электродинамики и он гораздо проще и гораздо ближе к физике, чем запутанные конструкции Джулиана Швингера. А Дик понимал одно — что перед ним стоит гораздо более важная цель, чем “причесать” уравнения Швингера. Так что мы не закончили наш спор, и каждый остался при своем мнении».
Они приехали в Альбукерке. Дайсон впервые увидел обманчиво прозрачный воздух Невады и красную пустыню у подножия заснеженных гор. Фейнман ворвался в город на скорости 110 километров в час, и его тут же арестовали за несколько нарушений правил дорожного движения, последовавших одно за другим.
Мировой судья пообещал не включать выписанный штраф в его личное дело. Тут они расстались: Фейнман направился к Роуз Макшерри (жениться на ней оказалось невозможным, отчасти потому, что она была убежденной католичкой, а он никогда бы не согласился принять католичество), а Дайсон пошел искать автобус, который доставил бы его в Энн-Арбор к Швингеру.
Капитуляция Оппенгеймера
С благословения Бете осенью 1948 года Дайсон перевелся в принстонский Институт перспективных исследований. За год до этого директором института стал Оппенгеймер. Дайсону не терпелось произвести на него впечатление, и не ему одному. «В среду возвращается Оппенгеймер, — писал он родителям. — Атмосфера в институте в эти дни похожа на первую сцену из “Убийства в соборе”[133]: женщины Кентербери в ожидании приезда архиепископа».
Однако он не стал ждать одобрения Оппенгеймера и еще до его приезда отправил в Physical Review рукопись с откровениями, пришедшими к нему в последние дни лета. Он с гордостью сообщил родителям, что напряжение тех дней чуть не убило его. Вдохновение накрыло Дайсона по пути на восток, в Принстон, — он пятьдесят часов ехал на автобусе. (Услышав об этом, Оппенгеймер отреагировал саркастическим сравнением с Ферма, который, по легенде, открыл свою теорему «как гром среди ясного неба»: «На полях не хватило места для доказательств».) Дайсон нашел общее математическое обоснование разрозненных теорий, в существовании которого он был убежден. Он также создал новую терминологию и изменил старую в своих целях. Главным открытием Дайсона стала так называемая матрица рассеяния, или S-матрица, — описание всех вероятностей рассеяния частиц, их путей от изначального состояния до конечной точки. Он продвигал свою теорию как «унифицированную разработку темы», заявляя, что она надежнее, чем фейнмановская, и проще в использовании, чем швингеровская. А его отец сказал, что троица Фейнман — Швингер — Дайсон напоминает ему Афанасьевский символ веры: «Существует Триединство. Отец непостижим, и Сын непостижим, и Святой Дух непостижим; но не существует трех непостижимых, а лишь один».
Дайсон понимал, что спешит с публикацией обзора теорий, еще не обнародованных их создателями, и что создатели эти могут на него обидеться. Он навестил Бете: тот приехал в Нью-Йорк, в Колумбийский университет. Они отправились на долгую прогулку в парк Риверсайд. Солнце садилось над Гудзоном. Бете предупредил его о возможных осложнениях. Дайсон же ответил, что Швингер с Фейнманом сами виноваты, что не опубликовали «хоть сколько-нибудь внятного изложения своих теорий»: он подозревал, что Швингер до сих пор дотошно вычищает каждую мелочь, а Фейнману просто лень возиться с бумажками. Это безответственно. Они тормозят развитие науки. Дайсону казалось, что, сделав их работы достоянием общественности, он окажет человечеству услугу. В конце концов они с Бете пришли к выводу, что Фейнману, скорее всего, будет все равно, однако Швингер действительно может обидеться, а для амбициозного молодого ученого вставать поперек горла Швингеру — не лучшая тактика. «И в результате, — писал Дайсон родителям, — перефразируя Марка Антония[134], мне пришлось добавить в свою работу несколько явных указаний на то, что “я Швингера не хоронить, а славить / Пришел сюда”. Остается лишь надеяться, что лесть собьет его с толку».
И все же основные положения его работы были ясны. Проведенный им анализ различий и представленные описания вскоре стали общепринятым мнением в физике: он доказал, что Швингер и Томонага использовали один и тот же подход, в то время как подход Фейнмана существенно отличался; что метод Фейнмана оригинален, интуитивен, а метод Швингера — формален и трудоемок.
Дайсон хорошо понимал, что обращается к аудитории, которой нужен инструментарий. Демонстрируя формулу Швингера, в которой коммутаторы разветвлялись, как ветки на дереве, он отмечал, что «их оценка порождает длинный и довольно сложный анализ», и читатели понимали, что он не преувеличивает. Он подчеркивал, что достоинство фейнмановского подхода заключается в простоте применения. Чтобы «записать элементы матрицы» для определенного явления, пояснял он, необходимо взять результаты и заменить их суммами элементов матрицы из другого уравнения; иначе говоря, сгруппировать составные части определенной формулы и осуществить замену. А можно просто начертить график.
Простейший график Дайсона
Графиком в математике называются соединенные линиями точки. Дайсон продемонстрировал, что для каждой матрицы существует график, как для каждого графика существует матрица. Графики стали способом каталогизировать массивы вероятностей, которым иначе не находилось места. Эта концепция была настолько далека от привычного понимания, что Дайсон предложил читателям начертить графики самостоятельно — в уме. В журнале разместили всего один. Сплошные линии, следующие в определенном направлении, Дайсон назвал линиями электронов, а не имеющие конкретного направления пунктирные линии — линиями фотонов. По словам Дайсона, Фейнман задумал не только учесть все матрицы: его целью была «полная картина физического процесса». Для Фейнмана точки символизировали процесс создания или уничтожения частиц; линии — пути электронов и фотонов не в измеримом реальном пространстве, а во времени, в промежутках между квантовыми событиями.
Оппенгеймер отреагировал на публикацию с прохладцей, граничащей с враждебностью, что очень удручило Дайсона. Такой реакции он совсем не ожидал. Он не привык видеть знаменитого ученого пораженцем, впавшим в апатию, враждебно настроенным к новым идеям и не желающим слушать.
Оппенгеймер только что вернулся из Европы, где выступал с докладом о нынешнем состоянии теории на двух международных конференциях. Он называл ее «теорией Швингера», или «программой Швингера». По его словам, первый скачок в развитии теории был сделан «по большей части благодаря Швингеру», а второй — «полностью его усилиями». «Алгоритмы Фейнмана» он упомянул мимоходом и пренебрежительно, словно некий казус.
Дайсон решил, что за скромность наград не дают, и по внутренней почте отправил Оппенгеймеру письмо, в котором содержался агрессивный манифест (это случилось в первые недели после его перевода в Принстон). В письме он заявлял, что Оппенгеймер не отдает себе отчет ни в важности и масштабе применения новой квантовой электродинамики, ни в том, насколько согласованной может быть эта теория. Он не стеснялся в выражениях.
«От мистера Ф. Д. Дайсона
Уважаемый доктор Оппенгеймер!
Я совершенно не согласен с точкой зрения, высказанной вами в отчете для Сольвеевского конгресса[135] (не согласен не столько с тем, что вы сказали, сколько с тем, что не сказали)…
1. …Я убежден, что теорию Фейнмана гораздо проще понять, применить и преподавать.
2. Поэтому я убежден, что в правильной теории, даже если она будет радикально отличаться от наших нынешних представлений, будет гораздо больше от Фейнмана, чем от Гейзенберга и Паули.